Воздух в комнате казался густым и неподвижным, словно старый мёд. Марина сдвинула тяжелый, пахнущий нафталином комод, и спину тут же пронзила острая боль. Она выпрямилась, уперев руки в поясницу, и оглядела плоды своих трудов. Ну вот, совсем другое дело! Комната, которую они с Андреем занимали в квартире свекрови, сразу стала просторнее, светлее. Детскую кроватку — а Марина уже не сомневалась, что скоро она понадобится, — можно будет поставить прямо у окна. От этой мысли на душе потеплело.
Они жили здесь уже почти год. «Временно, — как говорил Андрей, — пока не накопим на первый взнос». Марина согласилась. Она любила мужа и верила, что вместе они всё преодолеют. Она даже пыталась полюбить его мать, Тамару Игоревну, — громкую, властную женщину, для которой существовало только два мнения: её и неправильное. Первые месяцы Марина старалась изо всех сил: готовила её любимые блюда, до блеска начищала и без того стерильную квартиру, слушала бесконечные истории о том, каким гениальным ребёнком был её Андрюшенька.
Но что бы она ни делала, для свекрови она всё равно оставалась чужой. Пустой. Неправильной. Тамара Игоревна появлялась в их комнате без стука, перекладывала вещи в шкафу по своему усмотрению и отпускала едкие замечания по поводу «современной молодёжи, которая ничего не умеет». Андрей же… Андрей делал вид, что ничего не происходит. Он, словно ящерица, умел менять окраску в зависимости от обстановки: с Мариной он был любящим мужем, шептавшим о собственном гнёздышке, а рядом с матерью превращался в покорного сына, который боялся ей перечить.
— Что ты здесь устроила?!
Марина вздрогнула. Тамара Игоревна стояла в дверях, подбоченившись, и её лицо, обычно просто строгое, сейчас исказила гримаса ярости. Взгляд её впился в передвинутый комод, потом в Марину — и в нём было столько ледяного презрения, что девушке стало не по себе.
— Я… Тамара Игоревна, я просто хотела немного переставить мебель. Сделать уютнее, — тихо проговорила Марина, чувствуя, как краснеют щёки.
— Уютнее? — свекровь шагнула в комнату, и та снова показалась тесной и душной. — Ты в моём доме! В доме, где я хозяйка! Какое право ты имела что-то трогать? Этот комод сорок лет здесь стоял! Его ещё покойный муж мой покупал!
— Но это же и наша комната… Мы здесь живём.
— Живёте? — Тамара Игоревна рассмеялась коротким, злым смехом. — Вы здесь существуете! На всём готовеньком! И будь добра, уважай мои правила!
Из коридора выглянул Андрей, привлечённый шумом. Его лицо было растерянным и испуганным. Он посмотрел на мать, потом на жену, и на его лбу залегла складка вечного внутреннего конфликта.
— Мам, ну что ты кричишь? Марина же ничего плохого не хотела…
— Не хотела? — Тамара Игоревна развернулась к сыну, и её голос загремел с новой силой. — Она хочет всё переделать под себя! Выжить меня из собственного дома! Но я ей этого не позволю!
Она снова повернулась к Марине, глядя на неё в упор, и отчеканила слова, которые, казалось, впились в самое сердце, как осколки стекла:
— Запомни раз и навсегда. Ты никогда не станешь хозяйкой в этом доме! Никогда!
Дверь за ней захлопнулась с такой силой, что зазвенела посуда в серванте. В наступившей тишине Марина смотрела на мужа. Она ждала. Ждала, что он сейчас подойдёт, обнимет, скажет, что мать неправа, что они — семья, и никто не смеет её так унижать.
Но Андрей молчал. Он просто стоял, опустив плечи, и виновато смотрел в пол. И в этот момент Марина почувствовала такое острое, такое всепоглощающее одиночество, что ей захотелось закричать. Она поняла, что в этой борьбе за право на собственную жизнь, на глоток свежего воздуха, она была одна. Совершенно одна.
Глава 2
После той бури наступил штиль. Тягучий, вязкий, как болото. Тамара Игоревна не разговаривала с Мариной, но её присутствие ощущалось в каждом углу квартиры. Она демонстративно вздыхала, когда невестка заходила на кухню, перемывала за ней «недостаточно чистые» тарелки и громко рассказывала по телефону подругам, какая «неблагодарная и бестолковая девица» досталась её сыночку.
Каждый день превратился в пытку. Дом, который должен был стать временным пристанищем, стал тюрьмой. Марина чувствовала себя прислугой, которой из милости позволили жить в каморке. А самое страшное — молчание Андрея. Он вёл себя так, будто ничего не произошло. Вечером он приходил с работы, целовал её в щёку, спрашивал, как дела, и тут же утыкался в телевизор или телефон. Все попытки Марины поговорить натыкались на одну и ту же стену: «Марин, ну не начинай. Мама — пожилой человек, у неё сложный характер. Надо просто потерпеть».
Потерпеть… Сколько ещё? Год? Два? Всю жизнь?
В последнее время Марина стала чувствовать себя странно. По утрам подступала тошнота, голова кружилась, а запах жареного лука, который так любила свекровь, вызывал настоящие спазмы. Сначала она списывала всё на стресс, но потом крошечная, робкая догадка зародилась в её душе. Дрожащими руками она разрывала упаковку аптечного теста. Две полоски. Яркие, чёткие, не оставляющие сомнений.
Первой реакцией была чистая, незамутнённая радость. Ребёнок! Их с Андреем ребёнок! Она прижала руки к животу, пытаясь представить себе эту новую жизнь внутри неё. Ей захотелось смеяться, плакать, выбежать на улицу и кричать о своём счастье.
Но радость быстро сменилась леденящим ужасом. Растить ребёнка… здесь? В этой атмосфере ненависти и контроля? Представить, как Тамара Игоревна будет без стука врываться в комнату, чтобы проверить, правильно ли она пеленает её внука или внучку? Как будет учить её жизни, критиковать каждый шаг, настраивать ребёнка против матери?
Нет. Только не это. Её ребёнок не будет расти в тюрьме.
Вечером, когда Андрей, как обычно, устроился на диване, она села рядом. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
— Андрей, нам нужно поговорить.
— Марин, я устал, давай завтра? — он даже не оторвался от экрана.
— Нет, Андрей. Сейчас.
Она выключила телевизор. Он недовольно посмотрел на неё.
— Что случилось?
Марина глубоко вздохнула и протянула ему тест. Он непонимающе взял его, повертел в руках, а потом его глаза расширились.
— Это… это правда? Мы… у нас будет ребёнок?
В его голосе смешались восторг и паника. Он вскочил, обнял её, закружил по комнате.
— Маринка! Я стану отцом! Ура!
И на мгновение её страхи отступили. Может быть, всё будет хорошо? Может, эта новость всё изменит? Сплотит их? Заставит его, наконец, повзрослеть?
— Я так рад! — он всё ещё не мог прийти в себя. — Надо маме сказать! Вот она обрадуется!
И от этих слов лёд снова сковал сердце Марины. Он ничего не понял. Совсем ничего.
— Нет, Андрей. Не надо.
— Почему? Это же её первый внук!
— Потому что я не хочу, чтобы мой ребёнок рос здесь, — сказала она тихо, но твёрдо. — В этом доме. С твоей матерью.
Улыбка сползла с его лица. Он снова стал тем самым мальчиком, который боится сделать неверный шаг.
— Марин, ты опять за своё…
— Да, за своё! За наше! За будущее нашего ребёнка! Ты не понимаешь? Она же нас с ума сведёт! Она будет контролировать каждый наш вздох!
— Она просто хочет как лучше…
— Нет! Она хочет власти! Она хочет, чтобы всё было по её правилам! А я так не могу, Андрей! Я больше не могу…
Слёзы, которые она так долго сдерживала, хлынули из глаз. Она говорила сбивчиво, захлёбываясь от обиды и отчаяния, выплёскивая всё, что накопилось за этот год. А он слушал, и на его лице отражалась мука. Он разрывался на части.
— Что же ты предлагаешь? — наконец спросил он, когда она замолчала.
Марина посмотрела ему прямо в глаза. Она знала, что сейчас решится их судьба. Либо они станут настоящей семьёй, либо… либо ей придётся строить эту семью в одиночку.
— Я ставлю тебе ультиматум, — её голос дрожал, но звучал решительно. — Либо мы съезжаем отсюда. Неважно куда — на съёмную квартиру, в комнату, куда угодно, лишь бы отдельно. Либо я ухожу. Одна. С ребёнком. Выбирай, Андрей.
Глава 3
Разговор повис между ними, как грозовая туча. Андрей не спал всю ночь. Он бродил из угла в угол по их крохотной комнате, то садился на край кровати, то снова вскакивал. Марина лежала, отвернувшись к стене, и притворялась спящей, но каждое его движение отзывалось в ней болью. Она слышала его сдавленные вздохи, чувствовала его метания. Это был его выбор, и она не собиралась давить или уговаривать. Всё было сказано.
Утром он выглядел измученным. За завтраком на кухне царило такое напряжение, что, казалось, воздух можно резать ножом. Тамара Игоревна, как всегда, нашла к чему придраться.
— Марина, ты опять пересолила кашу. У Андрюши желудок слабый с детства, ему такое нельзя. Сколько раз тебе говорить?
Раньше Марина бы промолчала, но сегодня что-то внутри неё сломалось.
— Каша нормальная, — ответила она ровно, не поднимая глаз от тарелки. — Если Андрею не нравится, он может себе приготовить сам.
Тамара Игоревна замерла с ложкой в руке. Даже Андрей удивлённо поднял на жену глаза. В их доме так не разговаривали. Точнее, так не разговаривали с ней.
— Что ты сказала? — прошипела свекровь.
— То, что слышали. Мы взрослые люди и в состоянии сами решить, что нам есть.
Это была декларация войны. Тамара Игоревна побагровела, но, бросив испепеляющий взгляд на сына, который тут же трусливо вжал голову в плечи, почему-то промолчала. Просто встала и с грохотом поставила свою тарелку в раковину.
Днём, когда Марина вернулась от врача, подтвердившего её беременность, она застала на кухне странную сцену. Андрей стоял перед матерью, а та сидела за столом, скрестив руки на груди, словно на троне.
— …мама, ты пойми, нам нужно своё жильё. Тем более сейчас… — уговаривал Андрей.
— А что «сейчас»? — резко спросила Тамара Игоревна.
Марина замерла в коридоре, не решаясь войти.
— Ну… у нас будет ребёнок.
Наступила тишина. Длинная, оглушающая. Марина затаила дыхание. Она ожидала чего угодно: криков, упрёков, обвинений. Но реакция свекрови была ещё хуже.
— Ребёнок, — протянула она медленно, и в её голосе не было ни капли радости, только холодный расчёт. — Это хорошо. Мой внук. Значит, тем более вам не нужно никуда дёргаться. Здесь места много. Я помогу. Воспитаю как надо. Не то что некоторые…
Марина поняла: это конец. Капкан захлопнулся. Её ребёнок в глазах этой женщины был не новым членом семьи, а новым объектом для контроля, новым инструментом власти.
Она вошла на кухню.
— Мы съезжаем, — сказала она твёрдо, глядя не на мужа, а на свекровь.
Тамара Игоревна медленно подняла на неё глаза.
— Тебя никто не спрашивал. Я разговариваю со своим сыном.
— А я — жена вашего сына и мать вашего будущего внука. И я не позволю растить своего ребёнка в такой атмосфере.
— Ах, в какой же это «такой» атмосфере? — свекровь встала, надвигаясь на Марину. — В чистоте? В сытости? В доме, где о тебе заботятся? Или тебе нужна грязь съёмных углов и нищета? Этого ты хочешь для ребёнка?
— Я хочу для него спокойствия! Я хочу, чтобы его мать не доводили до слёз каждый день! Я хочу свой дом, где я буду хозяйкой!
Андрей пытался вмешаться:
— Мама, Марин, перестаньте, пожалуйста…
Но его уже никто не слушал. Две женщины сошлись в решающей схватке.
— Ты хозяйкой никогда не была и не будешь! — кричала Тамара Игоревна, брызгая слюной. — Пустое место! Пришла на всё готовое и ещё права качаешь!
— Готовое? — горько усмехнулась Марина. — Да я за этот год вашего «готового» больше здоровья и нервов потратила, чем за всю свою жизнь!
Силы оставили её. Она повернулась к мужу. Её взгляд был полон боли и последнего, отчаянного вопроса. «Ну же, Андрей! Скажи хоть что-то! Защити нас!»
Он стоял между ними, бледный, несчастный. Он смотрел то на мать, то на жену, и в глазах его была вселенская тоска. Он открыл рот, потом закрыл. Он не мог. Просто не мог выбрать.
И тогда Марина поняла, что ультиматум был лишь иллюзией. Выбирать придётся ей самой. И она свой выбор уже сделала.
Глава 4
Отчаяние придало Марине сил. Она больше не плакала. Внутри всё похолодело и затвердело, превратившись в решимость. Она молча развернулась и пошла в их комнату. Выдвинула из-под кровати старый чемодан и начала бросать в него свои вещи. Платья, кофты, джинсы — всё летело вперемешку. Она действовала как автомат, не думая, не чувствуя. Просто делала то, что должна была.
Тамара Игоревна с победным видом осталась на кухне. Она победила. Она доказала, кто в доме главный. Пусть эта выскочка убирается. Сын останется с ней. Куда он денется?
Андрей влетел в комнату вслед за Мариной.
— Марин, ты что делаешь? Подожди! Не руби с плеча!
Она даже не посмотрела на него.
— Я всё сказала, Андрей. Я ухожу.
— Куда ты пойдёшь? Одна? Беременная? Одумайся!
— К подруге. На первое время. А потом что-нибудь придумаю. Сниму комнату. Не пропаду.
Он схватил её за руки, пытаясь остановить.
— Мы же всё решим! Я поговорю с мамой ещё раз! Я всё улажу!
И тут Марина рассмеялась. Тихим, безрадостным смехом.
— Ты? Уладишь? Андрей, ты за год ничего не уладил. Ты просто прятал голову в песок. Ты позволял ей унижать меня, влезать в нашу жизнь, в нашу постель, в наши отношения! А сейчас ты хочешь, чтобы я поверила, что что-то изменится? Ничего не изменится. Никогда.
Она вырвала руки и защёлкнула замки чемодана.
— Прощай.
Она пошла к выходу. Андрей бросился за ней. Он пытался что-то говорить, убеждать, но слова застревали у него в горле. Он понимал, что она права. Всё, что она говорила, было горькой, унизительной правдой о нём самом.
В коридоре они столкнулись с Тамарой Игоревной. Она стояла, преграждая путь, и смотрела на невестку с нескрываемым торжеством.
— Скатертью дорога.
Андрей, наконец, обрёл голос. Он повернулся к матери, и в его глазах было то, чего она никогда раньше в них не видела, — холодная ярость.
— Мама, что ты наделала?
— Я? — она картинно вскинула брови. — Я спасаю тебя, сынок. От этой хищницы, которая хотела забрать тебя у меня.
— Она моя жена! Она носит моего ребёнка!
— И что? — голос Тамары Игоревны стал жёстким, как сталь. Она сделала свою последнюю, роковую ошибку. Она решила, что сын уже сломлен и можно добить его окончательно. — Пусть уходит, другая найдётся! На ребёнка будешь алименты платить, не проблема. Зато избавишься от неё навсегда!
И в этот момент в Андрее что-то щёлкнуло. Словно лопнула туго натянутая струна, державшая его на привязи все тридцать пять лет. Он посмотрел на мать так, будто видел её впервые. Не заботливую, любящую мамочку, а чужую, эгоистичную женщину, готовую разрушить его жизнь, его семью ради собственной прихоти. Женщину, для которой его счастье не значило ничего. Важна была только её власть над ним.
Вся любовь, вся сыновья почтительность, всё чувство вины, которые она так умело культивировала в нём годами, испарились в одну секунду. Осталась только звенящая пустота.
Он молчал. Долго. Так долго, что Марина, стоявшая с чемоданом у двери, уже решила, что всё потеряно.
А потом он медленно, очень медленно повернулся к ней. Посмотрел в её заплаканные, но полные решимости глаза. И тихо сказал:
— Подожди меня. Я сейчас.
Он развернулся и, не глядя на окаменевшую мать, прошёл мимо неё в комнату. Через пять минут он вышел со своей спортивной сумкой, набитой вещами. Он взял у Марины из рук тяжёлый чемодан, другой рукой взял её ладонь и повёл к выходу.
Тамара Игоревна так и стояла посреди коридора, не в силах вымолвить ни слова. Она смотрела, как её сын, её Андрюшенька, молча надевает ботинки, как открывает входную дверь, как выводит за порог эту ненавистную девчонку.
Когда дверь за ними захлопнулась, она всё ещё не верила. Он вернётся. Походит, остынет и вернётся. Он не может не вернуться.
Но он не вернулся. Ни в тот вечер, ни на следующий день. Впервые в жизни её большой, гулкий дом стал по-настоящему пустым.
Глава 5
Крошечная однокомнатная квартира на окраине города показалась им раем. Старенькие обои, скрипучий пол, подтекающий кран на кухне — всё это было неважно. Главным было то, что они были здесь одни. В своём мире. Без вечного контроля, без упрёков, без ощущения, что ты живёшь в гостях.
Первые недели были самыми трудными. Почти все их сбережения ушли на оплату аренды и залог. Но впервые за долгое время они чувствовали себя командой. Андрей нашёл подработку, по вечерам таксовал. Марина, несмотря на беременность, брала на дом заказы по своей специальности — она была дизайнером. Они экономили на всём, ели простую еду, но каждый вечер, засыпая в обнимку на старом диване, они были счастливы.
Андрей изменился. Из маменькиного сынка он на глазах превращался в мужчину, в главу семьи. Он сам принимал решения, сам нёс за них ответственность. Он окружил Марину такой заботой и нежностью, о которой она и мечтать не могла. Он говорил с её животом, читал будущему малышу сказки и клялся, что их ребёнок будет самым счастливым на свете. В нём проснулась та сила и уверенность, которую годами подавляла его мать.
Тамара Игоревна не звонила. Её гордость не позволяла ей сделать первый шаг. Она ждала, что сын одумается и приползёт с извинениями. Но недели шли за неделями, а телефон молчал. Одиночество начало душить её. Тишина в пустой квартире звенела в ушах. Она ходила по комнатам, где всё напоминало о сыне, о невестке, о той жизни, которую она сама разрушила. Иногда она плакала от злости, иногда — от жалости к себе. Но мысль о том, что она была неправа, всё ещё казалась ей кощунственной.
Прошло полгода. В один из холодных осенних дней у Марины родился сын. Маленький, сморщенный комочек, который перевернул их мир. Андрей был на седьмом небе от счастья. Он позвонил матери. Разговор был коротким и сухим.
— Мама, у тебя родился внук. Три четыреста, пятьдесят два сантиметра. Назвали Костей.
В трубке помолчали. Потом раздался тихий, сдавленный голос:
— Поздравляю.
И всё.
Андрей вздохнул, но не расстроился. Сейчас его волновали только жена и сын. Вечером, сидя у кроватки малыша, он получил от Марины сообщение — фотографию спящего Кости. Он долго смотрел на крошечное личико, на пухлые щёчки, на беззащитно сжатые кулачки. А потом, повинуясь какому-то внутреннему порыву, переслал это фото матери. Без слов. Просто фотографию.
…Тамара Игоревна сидела в своём кресле и смотрела в тёмное окно. В руке она держала телефон. На экране светилось лицо её внука. Такого крошечного, такого родного. И в этот момент вся её гордость, вся её железная уверенность в собственной правоте рассыпалась в прах. Что она наделала? Ради чего? Ради старого комода? Ради права решать, где что будет стоять? Она променяла смех сына, возможность держать на руках внука, быть частью семьи — на пустые стены и мёртвый порядок.
Слёзы хлынули из её глаз. Горькие, запоздалые слёзы раскаяния. Она поняла, что «быть хозяйкой в доме» — это не командовать и не властвовать. Это создавать тепло, уют, любовь. То, чего она сама себя лишила.
Дрожащими пальцами она набрала номер сына.
В маленькой съёмной квартире зазвонил телефон. Андрей увидел на экране «Мама» и хотел сбросить звонок, но Марина остановила его.
— Возьми.
Он нажал на кнопку приёма.
— Алло.
— Андрюша… сынок… — голос в трубке дрожал и срывался. — Прости меня… Прости, если сможешь… Можно… можно мне его увидеть? Пожалуйста…
Андрей посмотрел на Марину. Она всё поняла и молча кивнула, и в её глазах не было злорадства, только мудрое всепрощение. Он знал, что впереди их ждёт долгий и трудный путь. Обиды не проходят за один день. Но сейчас, слушая рыдания матери в трубке, он понял, что первый, самый важный шаг к примирению был сделан. Их семья получила шанс. Шанс стать по-настоящему родными людьми.