— Сволочь! — выдохнула Вероника, глядя на пустые полки холодильника. — Дрянь ненормальная!
Она даже не кричала. Просто стояла на кухне в своём старом махровом халате, босиком на холодной плитке, и повторяла это слово, как заклинание. В висках стучало. Перед глазами плыли белые пятна.
За стеной заплакал Тимка. Опять. Третий раз за ночь.
— Лукьян! — позвала она мужа. — Лукьян, иди сюда немедленно!
Но муж не отвечал. Из спальни доносилось ровное посапывание. Спал, собака. Пока его мамаша сюда три дня назад приехала и устроила представление. А теперь Вероника стоит среди этого бардака и пытается понять, как они доживут до зарплаты.
Она резко распахнула дверь в коридор.
— Лукьян!
Он появился в дверном проёме — помятый, в трусах и растянутой футболке. Почесал живот, зевнул.
— Чего орёшь? Ребёнок же спит.
— Уже не спит! — Вероника шагнула к нему, сжав кулаки. — Ну и что за цирк устроила твоя маманя? Приехала, опустошила холодильник, потратила все деньги, ещё и жалуется!
Лукьян поморщился.
— Тише ты. Мать пожилая женщина, ей тяжело одной в деревне. Приехала навестить внука.
— Навестить?! — голос Вероники сорвался на визг. — Она сожрала всё! Три куска мяса, которые я на неделю растягивала! Сметану! Масло! Даже детское пюре Тимкино — смотри, банки пустые в мусорке! А потом взяла мою карту и сняла двадцать тысяч! Двадцать! У нас кредит через пять дней, коммуналку не внесли!
— Ты чего несёшь? — Лукьян нахмурился. — Мать не брала ничего.
— Не брала?! — Вероника развернулась, выдернула из сумки телефон, ткнула ему в лицо выпиской. — Вот! Позавчера, ровно в три дня! Она одна дома была, я на работу ушла, а ты в гараже со своим Борькой пропадал!
Лукьян взял телефон, прищурился. Молчал долго. Потом сунул обратно.
— Ну и что? Ей деньги были нужны. На автобус обратно, на лекарства. У неё сердце больное.
— На лекарства?! Лукьян, она в "Золотом драконе" обедала! Я чек нашла! Четыре тысячи на обед! Креветки, роллы!
— Ты за ней следишь, что ли?
— Я в мусорке чек нашла, когда пакет выносила!
Тимка заревел уже в полный голос. Вероника чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой ком. Хотелось взвыть. Сесть на этот грязный пол и завыть, как собака.
— Знаешь что, — проговорила она медленно, — твоя мать — психопатка. И ты тоже. Вы оба психопаты.
— Ты охамела совсем?
— Я охамела? Я?! — Вероника схватила со стола чашку — вчерашний кофе, с плёночкой сверху — и швырнула в раковину. Чашка разлетелась вдребезги. — Три дня я молчала! Три дня! Пока она тут сидела, ела, телевизор смотрела и мне про тебя рассказывала, какой ты хороший, а я плохая жена!
— Мать что-то сказала?
— Она сказала, что я не умею готовить! Что я плохая мать! Что Тимка у меня худой и бледный! А потом спросила, почему я не крашусь и не ношу юбки!
Лукьян вздохнул. Повернулся к спальне.
— Всё, я спать. Утром поговорим нормально.
— Стой.
Он замер. Даже не обернулся.
— Позвони своей матери, — голос Вероники стал ровным, почти спокойным. — Прямо сейчас позвони и скажи, чтобы она вернула деньги. Все двадцать тысяч. До среды.
— Ты больная?
— До среды, Лукьян. Или я поеду к ней сама.
Он обернулся. На лице — недоумение, смешанное с раздражением.
— Это за триста километров! Ты что, в деревню к матери моей поедешь скандал устраивать?
Вероника улыбнулась. Странно, но ей вдруг стало легче.
— Именно. Завтра же утром. Возьму Тимку, сяду на автобус и поеду. Хочешь — поехали вместе.
— Я на работу иду завтра.
— Вот и отлично. Я одна справлюсь.
Лукьян посмотрел на неё долгим взглядом. Потом качнул головой и ушёл в спальню. Дверь за ним хлопнула — не слишком громко, но чувствовалось: разговор окончен.
Вероника осталась стоять посреди кухни. Тимка всё ещё плакал. Холодильник гудел. Из крана капала вода — кап, кап, кап.
Она подошла к окну. За стеклом серел рассвет. Город просыпался — где-то внизу завелась машина, хлопнула дверь подъезда, пробежала женщина с собакой.
«Поеду», — подумала Вероника. — «Точно поеду. И скажу этой старой карге всё, что думаю».
Она взяла телефон, открыла браузер, вбила: «Автобус до Красноозёрска». Рейс был в девять утра. Билет — тысяча двести. Последние деньги на карте.
— Мама, — позвала она тихо, глядя на экран. — Ма, если ты там, на небесах, помоги мне не наброситься на эту женщину.
Мать Вероники умерла пять лет назад. Рак. Быстро, за три месяца. Не успела даже познакомиться с Тимкой — он родился уже после.
А свекровь, Анфиса Петровна, была жива и здорова. И вот результат.
Утро выдалось промозглым. Октябрь в этом году был злой — дожди, ветер, слякоть. Вероника запихнула Тимку в коляску, накрыла дождевиком и покатила к автовокзалу. Лукьян ушёл, даже не попрощавшись. Хлопнул дверью — и всё.
Автобус оказался старым, с продавленными сиденьями и запахом солярки. Вероника села у окна, Тимку пристроила рядом. Мальчик уснул сразу — вымотался за ночь.
Рядом устроилась бабка с авоськой, от которой несло луком и селёдкой.
— Далеко едешь, милая? — спросила она, едва автобус тронулся.
— В Красноозёрск.
— Ой, да это ж мой район! — обрадовалась бабка. — К кому едешь?
— К свекрови.
— А-а. — Бабка понимающе кивнула. — Ну-ну. Тяжёлое это дело.
Вероника промолчала. Смотрела в окно. Город остался позади быстро. Показались поля, перелески, деревеньки — маленькие, покосившиеся, с облупленными заборами.
«Зачем я еду? — думала она, глядя на пролетающие мимо берёзы. — Что я ей скажу? Что она мне ответит?»
Но внутри было ясное, холодное знание: надо. Иначе так и будет всю жизнь — проглатывать, молчать, терпеть.
Анфиса Петровна звонила каждую неделю. Спрашивала про внука. Потом начинала: «А что у вас на ужин? А почему Тимофей бледный? А ты не заболела? Лукьян худой какой-то на фотографии».
Каждый раз Вероника клала трубку со сжатыми челюстями.
— Милая, ты не спишь? — окликнула её бабка. — Хочешь пирожок? Я сама пекла, с капустой.
Вероника отрицательно качнула головой. Есть не хотелось. В животе всё сжалось в комок.
Автобус грохотал по разбитой дороге. За окном мелькали столбы, коровы на пастбище, одинокие трактора.
«Что я ей скажу? — снова думала Вероника. — "Вы украли наши деньги"? Она скажет: "Я мать, я имею право". Или: "Лукьян сам разрешил"».
Телефон завибрировал. Лукьян.
«Ты где?»
Вероника стёрла сообщение, не ответив.
Через два часа автобус остановился у облупленного здания автостанции. Красноозёрск — райцентр, три улицы, магазин, больница. Дальше — одни деревни.
Вероника вылезла с коляской, огляделась. Тимка проснулся и хныкал. Надо было его покормить, но с собой ничего не было — только бутылочка с водой.
— Эй, девушка! — окликнул её мужик в ватнике. — Такси надо?
— Надо. В Ольховку.
— Ольховка? — мужик почесал затылок. — Это пятнадцать километров. Тысячу возьму.
— Пятьсот, — отрезала Вероника.
— Семьсот.
— Идёт.
Они поехали по грунтовке. Машина прыгала на ухабах. Тимка плакал. Вероника качала его, напевая что-то невнятное.
«Что я делаю? — мелькнула мысль. — Может, развернуться?»
Но было поздно. Впереди показалась Ольховка — десяток домов, церковь с облупленным куполом, магазинчик.
— Вон там, — показала Вероника на крайний дом с зелёными ставнями.
Водитель остановился. Вероника расплатилась, вылезла с коляской.
Дом встретил её тишиной. Калитка скрипнула. Во дворе — грядки, яблони, сарай. Окна тёмные.
Вероника подошла к двери. Постучала.
Никто не ответил.
Постучала снова — громче.
За дверью послышались шаги. Щёлкнул замок.
На пороге стояла Анфиса Петровна — полная, в цветастом халате, с платком на голове. Лицо круглое, глаза маленькие, острые.
Она смотрела на Веронику секунд пять. Потом медленно улыбнулась.
— Ой! А я думала, кто это среди дня стучит. Вероничка. Заходи, заходи. Внучка привезла?
Вероника молча прошла в дом. Коляску оставила в сенях — Тимку взяла на руки. Мальчик уткнулся ей в плечо, сопел носом.
Анфиса Петровна прошлепала впереди по коридору. Пахло щами и чем-то сладким — может, варенье варила. В комнате — старый диван с вытертой обивкой, телевизор на тумбочке, ковёр на стене. На столе — графин с компотом, тарелка с пряниками.
— Садись, садись, — защебетала свекровь. — Устала небось с дороги? Чаю налить?
— Не надо, — сказала Вероника и осталась стоять. — Я ненадолго.
Анфиса Петровна прищурилась. Села на диван, поправила платок.
— Что-то случилось?
— Случилось, — Вероника переложила Тимку на другую руку. — Двадцать тысяч пропали. Вы их взяли с моей карты. Позавчера.
Тишина. Анфиса Петровна смотрела на неё неподвижно. Потом медленно вздохнула.
— Ах вот оно что! Приехала скандалить!
— Приехала забрать деньги.
— Какие деньги, милая? — голос свекрови стал мягким, почти ласковым. — Я ничего не брала.
Вероника достала телефон, ткнула в экран.
— Вот выписка. Третьего октября, пятнадцать ноль три. Вы одна дома были. Карта лежала в моей сумке, на комоде.
Анфиса Петровна даже не посмотрела на телефон. Откинулась на спинку дивана, сложила руки на животе.
— Лукьян разрешил.
— Врёте.
— Ты меня вруньей называешь? — свекровь выпрямилась. — Меня, мать его?
— Называю. Лукьян не разрешал. Я у него спрашивала.
— Ну тогда он забыл. Мы с ним разговаривали по телефону, я сказала, что мне деньги нужны. Он сказал: возьми у Вероники.
— Покажите звонок в телефоне.
Анфиса Петровна поморщилась.
— У меня старый аппарат. Там ничего не сохраняется.
— Значит, вы украли.
— Ты совсем охамела! — свекровь вскочила с дивана. — Я — украла?! У своего сына?!
— У меня, — Вероника почувствовала, как внутри закипает что-то горячее. — Это мои деньги. Я их заработала. И вы их взяли без спроса.
— Без спроса! — Анфиса Петровна шагнула ближе. Лицо покраснело, глаза сузились. — Я тридцать лет пахала на заводе! Я Лукьяна одна подняла, после того как отец его сбежал! Я ему всё отдала — всё! А теперь ты приехала, выскочка, и мне указываешь?!
— Я не выскочка. Я его жена.
— Жена! — свекровь фыркнула. — Ты даже готовить не умеешь! Я три дня у вас прожила — так холодильник пустой! Суп сварить не можешь! Ребёнок худой ходит!
— Ребёнок не худой, — Вероника сжала челюсти. — У него нормальный вес. Врач сказал.
— Врач! — Анфиса Петровна махнула рукой. — Вы там в городе все больные. Лукьян смотрю тоже осунулся. Это всё из-за тебя. Ты его не кормишь нормально!
— Я его кормлю! — Вероника повысила голос, Тимка дёрнулся на руках. — Я после работы домой прихожу и ужин готовлю! Каждый день!
— Какой ужин? Пельмени магазинные? Котлеты из полуфабрикатов?
— А на что мне ещё готовить?! У нас кредит! Коммуналка! Садик платный!
— Вот! — свекровь ткнула пальцем в воздух. — Денег нет! А я что, виновата? Я тридцать лет работала, копейку к копейке! А ты развелась тут, понимаешь, с претензиями!
Вероника глубоко вдохнула. Положила Тимку на диван — мальчик тут же заплакал, но она не обратила внимания.
— Верните деньги, — проговорила она медленно. — Даю время, до среды. Иначе я в полицию пойду.
Анфиса Петровна замерла. Потом расхохоталась — громко, раскатисто.
— В полицию! Слышь, она в полицию пойдёт! На свекровь заявление писать будет!
— Буду.
— Ты дура, что ли? — свекровь перестала смеяться. Лицо стало жёстким. — Ты думаешь, Лукьян на твоей стороне? Он мой сын. Он меня защитит.
— Посмотрим.
— А я тебе сейчас скажу, — Анфиса Петровна шагнула ближе, нависла над Вероникой. Пахло от неё потом и луком. — Ты никуда не пойдёшь. Потому что если ты пойдёшь, я Лукьяну такого наговорю про тебя, что он от тебя уйдёт. Мигом. Скажу, что ты мне грубила. Что внука обижаешь. Что деньги его на шмотки тратишь.
— Он не поверит.
— Поверит, — свекровь улыбнулась. — Потому что я — мать. А ты кто? Жена? Жён много бывает. А мать одна.
Вероника смотрела на неё долго. Потом повернулась, взяла Тимку, направилась к выходу.
— Стой! — крикнула Анфиса Петровна. — Куда?
— Домой.
— Погоди, погоди, — свекровь заспешила следом. — Ты чего обиделась? Мы же нормально разговаривали!
Вероника остановилась в сенях. Обернулась.
— До среды, — повторила она. — Двадцать тысяч. На карту переведёте.
— Откуда у меня двадцать тысяч?! — Анфиса Петровна развела руками. — Пенсия восемь! Лекарства дорогие! Я еле концы свожу!
— На «Золотого дракона» хватило.
— Что?
— Ресторан. Чек на четыре тысячи. Креветки, роллы. Нашла у вас в мусорке.
Свекровь дёрнулась. На лице мелькнуло что-то — испуг, злость.
— Это... это я с подругой была. Она угостила.
— Чек на вашу карту пробит.
— Ты за мной следишь?!
— До среды, — Вероника вышла во двор. Калитка скрипнула. Анфиса Петровна осталась стоять на крыльце — красная, растрёпанная.
— Ты пожалеешь! — крикнула она вслед. — Я Лукьяну сейчас позвоню! Всё ему расскажу!
Вероника не обернулась. Пошла по деревне, катя коляску. Тимка плакал. Ветер трепал волосы. Небо затянуло тучами.
У магазина стояли две бабки с авоськами. Смотрели на Веронику с любопытством.
— Это кто? — спросила одна.
— Да это к Анфисе Петровне приезжали, — ответила другая. — Сноха, небось.
— А-а. Ну-ну.
Вероника прошла мимо. Села на остановке — деревянная лавочка, облупленный навес. Достала телефон. Восемь пропущенных от Лукьяна.
Набрала номер таксиста.
— Алло? Это вы меня в Ольховку везли? Заберёте обратно? Сейчас? Хорошо. Я у магазина.
Ждать пришлось полчаса. Тимка уснул — наконец-то. Вероника сидела, глядя на пустую дорогу. В голове роились мысли.
«Она позвонит Лукьяну. Скажет, что я нагрубила. Что оскорбляла. Он поверит ей. Конечно, поверит. Она же мать».
Телефон снова завибрировал. Лукьян.
«Мать звонила. Сказала, ты у неё была. Чего ты там устроила?»
Вероника смотрела на сообщение. Пальцы зависли над клавиатурой. Хотелось написать много — про деньги, про враньё, про то, что она устала терпеть.
Но написала коротко:
«Вечером поговорим».
Такси приехало через сорок минут. Тот же мужик в ватнике. Молча посадил их, повёз обратно.
Вероника смотрела в окно. Деревня осталась позади. Показались поля, леса, вышки сотовой связи.
«Что теперь? — думала она. — Он встанет на её сторону. Скажет, что я неуважительно отношусь к старшим. Что мать надо почитать».
Телефон опять зазвонил. Лукьян. Вероника сбросила вызов.
Через минуту — сообщение:
«Мать сказала, ты на неё наорала. Обозвала воровкой. Это правда?»
Вероника выдохнула. Набрала ответ:
«Она взяла двадцать тысяч с моей карты. Без спроса. Я попросила вернуть. Она отказалась».
Три точки. Лукьян печатал.
«Мать сказала, я ей разрешил взять».
«Ты не разрешал. Я у тебя спрашивала».
«Может, забыл».
«Лукьян, ты серьёзно сейчас?»
Точки исчезли. Больше сообщений не было.
Вероника убрала телефон в карман. Посмотрела на спящего Тимку. Мальчик сопел, губы приоткрыты. Личико бледное, под глазами тени.
«Худой, — сказала Анфиса Петровна. — Бледный».
А сама жрала его пюре. Три банки. По сто двадцать рублей каждая.
В горле встал комок. Вероника сглотнула, отвернулась к окну.
Автостанция показалась через два часа. Вероника расплатилась с водителем, вылезла. Автобус в город уходил через час. Она купила билет, села в зале ожидания.
Тимка проснулся, заплакал. Надо было его покормить — срочно. Вероника купила в киоске детское пюре, размяла ложкой прямо в банке. Мальчик ел жадно, размазывая по лицу.
Рядом устроилась женщина с сумками — полная, в пуховике.
— Сыночек-то какой голодный, — заметила она. — Давненько не ел, поди?
— С утра, — ответила Вероника коротко.
— Ой-ой. Надо же. А вы откуда?
— Из Ольховки.
— А-а, — женщина кивнула. — К родне ездили?
— Ага.
Больше Вероника не отвечала. Женщина обиделась, отвернулась.
Автобус пришёл вовремя. Вероника села у окна. Тимка уснул у неё на коленях.
Телефон молчал. Лукьян больше не писал.
«Значит, решил, — подумала Вероника. — Встал на её сторону».
В груди сжалось. Хотелось плакать, но слёзы не шли. Просто тупая боль — тяжёлая, давящая.
Автобус тронулся. За окном поплыли леса, поля, деревни. Смеркалось. Небо стало свинцовым, начал накрапывать дождь.
Вероника закрыла глаза. Провалилась в какое-то полудрёмное состояние — не сон, но и не явь. Перед глазами всплывали картинки: Анфиса Петровна на пороге, её красное лицо, ткнувший в воздух палец. Лукьян с телефоном. Пустой холодильник.
Очнулась от тряски — автобус въехал в город. Темнота. Фонари. Мокрый асфальт.
Вышла на остановке у дома. Поднялась на четвёртый этаж. Ключ дрожал в руках.
Дверь открыла — в квартире горел свет. На кухне сидел Лукьян. Перед ним — тарелка с недоеденной яичницей, чашка чая.
Он поднял голову, когда Вероника вошла.
— Ну что, — сказал он ровным голосом. — Наездилась?
Вероника сняла куртку. Поставила коляску в коридоре. Тимку взяла на руки — мальчик даже не проснулся, только сильнее прижался к её плечу.
— Понеси его в кроватку, — сказала она.
Лукьян не пошевелился.
— Я с тобой разговариваю.
— А я тебя попросила отнести сына.
Он медленно встал. Подошёл, забрал Тимку. Ушёл в детскую. Вероника прошла на кухню, налила себе воды из-под крана. Выпила залпом. Руки дрожали.
Лукьян вернулся. Остановился в дверях, скрестив руки на груди.
— Мать сказала, ты её оскорбляла.
— Твоя мать украла двадцать тысяч.
— Она сказала, я разрешил.
— Ты не разрешал, Лукьян. Я тебя спрашивала. Ты сам сказал, что не знаешь ни о каких деньгах.
Он дёрнул плечом.
— Может, она неправильно поняла. Мы как-то разговаривали, я сказал, что если что — пусть берёт.
— Когда это было?
— Не помню. Месяц назад, может.
— Месяц назад, — повторила Вероника. — И это даёт ей право залезть в мой кошелёк без спроса?
— Это не чужой человек. Это моя мать.
— Мне плевать. Она не имела права.
Лукьян шагнул ближе. На лице — раздражение, усталость.
— Слушай, хватит уже. Ты сама знаешь, какая она. Пожилая женщина, одна живёт. Ей тяжело. Если надо было денег — взяла. Ну и что такого?
— Что такого? — Вероника почувствовала, как внутри что-то рвётся. — Лукьян, у нас кредит! Послезавтра платить! Коммуналку не внесли! На что мы жить будем?!
— Как-нибудь проживём. Я подработку найду.
— Ты месяц назад обещал найти! Где подработка?!
— Не ори на меня!
— Я не ору! — Вероника действительно орала. — Я просто хочу понять — ты на чьей стороне?!
Лукьян молчал. Смотрел в пол.
— На чьей, Лукьян?
— Она моя мать, — проговорил он глухо. — Я не могу на неё наезжать.
— А на меня можешь?
— Я не наезжаю. Просто... да отстань ты от неё! Ну, взяла денег. Вернёт.
— Когда вернёт? Она сказала, что у неё нет денег!
— Значит, позже вернёт.
— У неё их нет, Лукьян! Она всё потратила! В ресторане обедала на четыре тысячи!
— Ну и что? Имеет право. Она всю жизнь пахала.
Вероника посмотрела на него долгим взглядом. Потом медленно кивнула.
— Понятно.
Она развернулась, пошла в спальню. Достала из шкафа сумку. Начала складывать вещи — джинсы, футболки, нижнее бельё.
Лукьян появился в дверях.
— Ты чего делаешь?
— Собираюсь.
— Куда?
— К подруге. Ксюша давно звала пожить, если что.
— Ты с ума сошла? Посреди ночи с ребёнком куда-то поедешь?
— Лучше, чем здесь оставаться.
Лукьян шагнул в комнату. Схватил её за руку.
— Стой. Подожди. Давай нормально поговорим.
Вероника высвободилась.
— Не трогай меня.
— Вероника, ну хватит. Я понимаю, ты устала. Но это же моя мать. Я не могу с ней поругаться из-за каких-то денег.
— Из-за каких-то денег, — повторила она медленно. — Двадцать тысяч — это какие-то деньги?
— Ну... много, конечно. Но...
— Но мать важнее.
— Да! — Лукьян сорвался на крик. — Важнее! Она меня родила! Вырастила! Одна, без отца! Ты понимаешь, каково ей было?!
— Понимаю, — Вероника застегнула сумку. — Очень хорошо понимаю. Поэтому и ухожу.
Она взяла сумку, прошла мимо него. В детской забрала Тимку — мальчик проснулся, заныл. Завернула его в одеяло.
— Вероника! — Лукьян выскочил в коридор. — Не смей!
— Что — не смей?
— Не смей забирать моего сына!
— Нашего, — поправила она. — И я его не забираю. Просто на пару дней к подруге. Успокоиться.
— Ты не уйдёшь!
Вероника остановилась у двери. Обернулась. Посмотрела на него — на его красное лицо, растрёпанные волосы, сжатые кулаки.
— Знаешь что, Лукьян, — сказала она тихо. — Я десять лет ждала, что ты станешь мужчиной. Но ты так и остался маминым сыночком. И я больше не могу.
Она вышла. Дверь за ней закрылась тихо.
Ксюша жила на другом конце города — однокомнатная квартирка на первом этаже. Открыла через пять минут после звонка в домофон — заспанная, в пижаме.
— Ника? Что случилось?
— Можно к тебе? На пару дней?
Ксюша посмотрела на сумку, на Тимку в одеяле. Кивнула.
— Заходи.
Она постелила на диване, заварила чай. Вероника рассказала всё — про свекровь, про деньги, про Лукьяна.
Ксюша слушала, изредка кивая.
— Ну ты даёшь, — сказала она, когда Вероника замолчала. — И что теперь?
— Не знаю. Пока отдохну. Подумаю.
— А деньги?
— Попрошу на работе аванс. Как-нибудь выкручусь.
Ксюша помолчала. Потом усмехнулась.
— Знаешь, у меня идея есть.
— Какая?
— Твоя свекровь... она же в деревне живёт, да? Интернет у неё есть?
— Вроде да. Зачем?
— Просто подумала. Может, стоит людям рассказать, какая она замечательная бабушка. Которая внучка видит раз в год, а деньги с невестки тянет.
Вероника нахмурилась.
— Ксюш, ты о чём?
— Да так, — подруга пожала плечами. — У меня знакомая есть. Ведёт группу в соцсетях — про семейные истории. Большая группа, тысяч тридцать подписчиков. Может, запостить твою историю? Без имён, конечно. Просто... чтоб люди почитали.
— Зачем?
— А вдруг кто из её знакомых увидит? Узнает? — Ксюша усмехнулась. — В деревнях все всех знают. Сарафанное радио работает лучше интернета.
Вероника молчала. В голове прокручивались варианты.
— Это... некрасиво получится.
— Некрасиво — деньги у невестки тянуть, — отрезала Ксюша. — Слушай, я не настаиваю. Просто вариант.
Вероника посмотрела на спящего Тимку. Потом на телефон — два пропущенных от Лукьяна.
— Давай, — сказала она вдруг. — Пиши.
Ксюша расплылась в улыбке.
— Вот это я понимаю! Сейчас я подруге напишу. Диктуй историю.
Они просидели до трёх ночи. Ксюша стучала по клавиатуре, Вероника диктовала. Получился длинный пост — про свекровь, которая приехала в гости, опустошила холодильник, сняла с карты невестки двадцать тысяч и ещё жаловалась на плохую готовку.
— И что, прям всё так и напишешь? — засомневалась Вероника.
— А че? Правда же? — Ксюша нажала «отправить». — Всё. Полетело. Завтра подруга запостит.
Вероника легла спать с тревожным чувством. Во сне снилась Анфиса Петровна — стояла на пороге своего дома и кричала что-то неразборчивое.
Утром телефон взорвался сообщениями. Лукьян писал каждые десять минут:
«Где ты?»
«Вероника, ответь!»
«Мать звонила. Говорит, в интернете про неё гадость написали. Это ты?!»
Вероника смотрела на экран. Потом открыла группу, которую прислала Ксюша.
Пост висел первым. Под ним — сотни комментариев.
«Ужас какой! Как можно так с невесткой?!»
«У меня такая же свекровь была. Замучила совсем!»
«Надо в полицию на неё заявление писать!»
«Я эту историю знаю! Это же Анфиса из Ольховки! У меня подруга там живёт, рассказывала про неё!»
Вероника замерла. Прочитала последний комментарий ещё раз.
«Анфиса из Ольховки».
Узнали.
Телефон зазвонил. Лукьян. Вероника сбросила.
Через минуту — снова.
— Алло? — ответила она наконец.
— Ты что творишь?! — голос Лукьяна дрожал. — Мать звонила вся в слезах! Говорит, её по деревне обсуждают! Соседки показывают пальцем!
— И что?
— Как — и что?! Ты всю её жизнь опозорила!
— Она сама себя опозорила, — Вероника говорила спокойно, хотя внутри всё дрожало. — Когда деньги брала без спроса.
— Это... это месть какая-то!
— Это справедливость.
— Справедливость?! Вероника, ты озвереть решила?!
— Нет. Я решила защитить свою семью. Но ты, видимо, не в ней.
Она положила трубку. Руки тряслись.
Ксюша вышла из ванной, вытирая волосы полотенцем.
— Ну что, звонил?
— Угу.
— Орал?
— Ещё как.
— И чего ты?
Вероника посмотрела в окно. За стеклом серел рассвет. Город просыпался.
— Не знаю, — призналась она. — Честно — не знаю.
Через два дня пришло сообщение. Не от Лукьяна — от неизвестного номера.
«Здравствуйте. Это Фаина Сергеевна, соседка Анфисы Петровны. Хотела передать вам: Анфиса собирается вернуть деньги. Сказала, позор на всю деревню получился, в церкви даже батюшка упомянул в проповеди — про то, что старшие должны пример подавать, а не позориться. Она очень переживает. Номер вашей карты попросила. Переведёт через Сбербанк».
Вероника перечитала сообщение три раза. Потом показала Ксюше.
— Ну вот, — подруга довольно улыбнулась. — Работает же.
— Я не думала, что так получится.
— А ты что думала? В деревнях — закон общины. Прослыть жадной и бессовестной — всё, конец репутации. Теперь каждая бабка на неё косо смотреть будет.
Через час на карту пришёл перевод. Двадцать тысяч ровно. С подписью: «Возврат долга».
Вероника сидела, глядя на экран. В груди разлилось странное чувство — не радость, не облегчение. Что-то другое.
Телефон зазвонил. Лукьян.
— Алло?
— Мать деньги вернула, — голос у него был глухой. — Довольна?
— Это было моё, Лукьян.
— Знаю. Но зачем ты так? Зачем весь интернет поднимать?
— А как иначе? Ты на её стороне был. Сказал, что какие-то деньги.
Он молчал. Дышал в трубку.
— Приезжай домой, — сказал наконец. — Поговорим.
— О чём говорить?
— Ну... — он запнулся. — Надо же как-то жить дальше.
— Надо, — согласилась Вероника. — Только по-другому. Не как раньше.
— Как — по-другому?
— Приеду — объясню.
Она отключилась. Посмотрела на Ксюшу.
— Ну что, поеду?
— Твоё дело. Но учти — если сейчас вернёшься и всё простишь, через полгода повторится.
— Знаю.
Вероника собрала вещи. Тимку одела. Ксюша проводила до дверей.
— Держись, подруга. И помни — у тебя всегда есть, куда вернуться.
— Спасибо.
Дорога до дома заняла полчаса. Вероника поднялась на четвёртый этаж. Открыла дверь своим ключом.
Лукьян сидел на кухне. Перед ним — чашка недопитого чая.
Он поднял голову.
— Пришла.
— Пришла.
Они смотрели друг на друга.
— Слушай, — начал Лукьян. — Про мать... я подумал. Ты права была. Она не должна была брать деньги без спроса.
Вероника молча поставила сумку.
— Но то, что ты сделала... — он поморщился. — Это жестоко получилось. Её там теперь каждая бабка обсуждает.
— А мне каково было? — Вероника присела напротив. — Когда она съедала все наши продукты, тратила наши деньги и ещё жаловалась на меня?
— Я понимаю. Но...
— Но она твоя мать, — закончила за него Вероника. — И поэтому ей можно. Так?
Лукьян потёр лицо руками.
— Нет. Не так. Я просто... она одна. Ей тяжело.
— Мне тоже тяжело. Но почему-то это неважно.
Он поднял глаза. Смотрел долго.
— Важно, — сказал наконец. — Прости. Я должен был на твоей стороне быть.
Вероника почувствовала, как внутри что-то отпускает. Не всё, но немного.
— Должен был, — согласилась она. — И сейчас должен. Иначе нам дальше нечего ловить.
— Понял, — Лукьян кивнул. — Буду.
Они помолчали. Потом Вероника встала, прошла к холодильнику. Открыла — на полках стояли продукты. Молоко, яйца, хлеб, овощи.
— Ты закупился?
— Ага. Сегодня утром. И кредит внёс — взял у Борьки взаймы.
Вероника закрыла холодильник. Обернулась.
— А твоя мать?
— Что мать?
— Будет ещё приезжать?
Лукьян помолчал.
— Будет, наверное. Но я ей сказал — без моего разрешения деньги не трогать. И вообще... попросил, чтоб заранее предупреждала. А то она всегда как снег на голову.
Вероника усмехнулась.
— Предупреждала… Интересно, послушается ли.
— Послушается, — Лукьян тоже усмехнулся. — После того интернетного скандала она теперь тише воды. Фаина Сергеевна мне писала — мать даже в магазин боится ходить. Говорит, все на неё пальцем показывают.
— Ну и пусть, — Вероника пожала плечами. — Может, научится людей уважать.
Они замолчали. Потом Лукьян встал, подошёл. Обнял неуверенно.
— Прости, — пробормотал в её волосы. — Больше так не будет.
Вероника не ответила. Просто стояла, чувствуя его тепло. И впервые за много дней ей стало чуть легче.
Через неделю пришло сообщение от Фаины Сергеевны:
«Здравствуйте, милая. Хотела вам сказать — Анфиса Петровна уехала. В город, к сестре. Сказала, здесь ей больше житья нет. Дом сдаёт квартирантам. Может, и к лучшему — успокоится там, одумается».
Вероника показала Лукьяну. Он прочитал, поморщился.
— Уехала, значит.
— Уехала.
— Ну и... хорошо, наверное. Пусть отдохнёт.
Вероника посмотрела на него. На его озабоченное лицо, нахмуренные брови.
— Переживаешь?
— Ну... она же мать. Конечно, переживаю.
— Позвони ей. Узнай, как там.
Лукьян кивнул. Достал телефон. Вышел на балкон.
Вероника осталась на кухне. Села к столу, налила себе чаю. Смотрела в окно.
За стеклом темнел вечер. Город зажигал огни. Где-то внизу смеялись дети, лаяла собака.
Обычная жизнь. Простая. Без драм и скандалов.
И Веронике вдруг подумалось: а может, так и надо? Чтобы иногда был взрыв. Чтобы всё вышло наружу. Чтобы люди научились говорить правду, даже если она горькая.
Лукьян вернулся с балкона.
— Ну как? — спросила Вероника.
— Нормально. Сказала, у сестры хорошо. Квартира большая, в центре. Может, там поживёт.
— А в деревню вернётся?
— Не знает пока.
Вероника кивнула. Сделала глоток чаю.
И подумала: может, так и должно было случиться. Чтобы каждый остался на своём месте. И научился уважать границы других.
А Анфиса Петровна в тот момент сидела у сестры на кухне, пила валерьянку и клялась себе больше никогда не соваться в чужие кошельки. Потому что стыд — штука липкая. И смывается долго. Особенно в деревне, где все всё помнят.