— Вот стерва! — Свекровь швырнула стеклянную пепельницу прямо в стену. Осколки веером разлетелись по ковру, один долетел до ножки торшера. — Ты что себе позволяешь, дрянь?!
Ольга стояла посреди гостиной, прижав к груди папку с документами. Руки дрожали так, что бумаги шуршали сами собой. За окном моросил октябрьский дождь, по стеклу ползли серые потеки — как слезы, которые она не позволяла себе пролить.
— Элеонора Павловна, я просто попросила Андрея подписать согласие на продажу машины. Это наша машина, мы вместе покупали...
— Твоя?! — Свекровь шагнула вперед, и Ольга невольно отступила. Женщина была на голову ниже невестки, но сейчас казалась огромной, опасной. Лицо красное, набрякшее, глаза — два черных угля. — Ничего у тебя нет своего! Всё моё! Этот дом мой, квартира в центре моя, дача моя! И Андрюша мой!
— Мама, ну хватит... — Сын появился в дверях, но как-то нерешительно, словно не понимал, на чью сторону встать. Серая футболка мятая, лицо помятое — видимо, только встал. Хотя было уже половина третьего.
— Молчи! — рявкнула Элеонора Павловна, даже не обернувшись. — Сейчас разберемся. Эта особа хочет тебя обобрать. Не видишь? Машину продать! А потом что? Квартиру? Дачу?
Ольга прикусила губу. Говорить бесполезно. Три года она пыталась объяснить, что хочет только нормальной семьи. Без ежедневных звонков свекрови в семь утра. Без внезапных визитов, когда та являлась с ключами — да, у неё были ключи от их квартиры, от их с Андреем квартиры! — и начинала передвигать мебель, выбрасывать продукты из холодильника («это несвежее», «это вредное», «это не для моего мальчика»).
— Знаешь что, — Элеонора Павловна подошла к сыну, взяла его за плечи, развернула к себе. Говорила с ним, но смотрела на Ольгу. — Завтра едем к нотариусу. Оформишь на меня доверенность. Генеральную. На всё имущество.
— Что?! — Ольга даже папку выронила. Документы рассыпались по полу. — Андрей, ты слышишь, что она говорит?
— Я слышу, что говорит моя мать, — он отвел глаза. Как всегда. — Может, она права. Ты в последнее время какая-то... нервная. Вечно чем-то недовольна.
— Я недовольна?! — голос Ольги сорвался на крик. — Я нервная?! Твоя мать врывается к нам в спальню в шесть утра, потому что решила, что ей приснился плохой сон про тебя! Она проверяет мой телефон! Она...
— Ври больше, — перебила свекровь. Усмехнулась. На губах заиграла довольная улыбка. — Сынок, видишь? Истеричка. Неадекватная. Я же говорила — она не пара тебе. Такие, как она, цепляются за мужчин покрепче, а потом всё отбирают. Но я тебя не отдам. Понятно?
— Понятно, мам.
Ольга смотрела на мужа — и не узнавала. Куда делся тот Андрей, который полтора года назад стоял на коленях в парке Горького, протягивал коробочку с кольцом? Который шептал, что она — его всё, что без неё жизни нет? Который обещал защищать?
— Завтра в десять, — Элеонора Павловна достала из сумочки телефон. — Я уже договорилась с Людмилой Серафимовной, она нас примет без очереди. Нотариус на Тверской, помнишь? Где папины документы оформляли.
— Мам, может, не надо так быстро...
— Быстро?! — свекровь повернулась к нему, и Андрей сжался. — Твоя женушка уже юриста наняла! Да-да, не смотри так! Я всё знаю! Думаешь, я вчера родилась? Видела, как она к какой-то конторе подъезжала. На Сретенке. Я за вами следила, да!
Ольга похолодела. Вчера. Она действительно ездила на Сретенку, к юристу. Просто проконсультироваться. Просто понять, что ей делать, если всё окончательно рухнет. Значит, свекровь следила. Специально ехала за ней.
— Ты за мной следила? — выдохнула она.
— За сыном своим слежу! Чтобы такие, как ты, его не обманули!
В кармане джинсов завибрировал телефон. Ольга машинально достала — сообщение от подруги Кати: «Ну как? Поговорила? Сваливай от них, пока не поздно».
Слишком поздно, хотелось ответить. Но пальцы не слушались.
— Андрей, я выхожу, — сказала она тихо. — Мне нужно подумать.
— Сиди! — рявкнула Элеонора Павловна. — Никуда ты не пойдешь! Сейчас всё решим!
— Оля, — муж наконец посмотрел на неё. В глазах — пустота. Или усталость. Или... смирение? — Может, правда останься? Мы нормально поговорим.
— Нормально? — она подняла с пола папку, сгребла документы. Пальто висело в прихожей, надела его прямо поверх домашнего халата. Сапоги натянула, не застегивая. — Нормально — это когда твоя мать называет меня дрянью и стервой? Или когда ты молчишь?
Хлопнула дверь. Лифт не дождалась, побежала по лестнице. Девять этажей вниз, сердце колотилось так, что в висках стучало. На улице дождь усилился, Ольга подняла воротник пальто и пошла куда глаза глядят.
Телефон разрывался. Андрей. Снова Андрей. Потом — номер свекрови.
Она сбросила.
На углу, у станции метро «Парк Победы», стояла пожилая женщина с зонтом — продавала пирожки. От неё пахло жареным тестом, луком, чем-то домашним и далеким. Ольга остановилась, вдруг ощутив, что не ела с утра.
— Девушка, замерзли? — продавщица участливо посмотрела на неё. — Возьмите с капустой, горяченький.
— Спасибо, — Ольга протянула сотню. — Мне два. И... можно у вас постоять? Минутку.
— Стойте, сколько хотите, — женщина завернула пирожки в салфетку. — Только вы промокли совсем. Куда это вас в таком виде понесло?
— Не знаю, — призналась Ольга. Укусила пирожок — горячо, обожгло язык, но было так вкусно, что захотелось плакать. — Честно, не знаю.
Дождь барабанил по козырьку киоска. Люди спешили мимо — кто-то под зонтом, кто-то просто пригнув голову. Обычный московский день. У всех свои заботы, свои проблемы.
— Послушайте, — сказала продавщица, — я, конечно, не в своё дело лезу, но... вы главное не делайте ничего сгоряча. Вот прям ничего. Когда плохо, надо сначала остыть, а потом подумать.
— А если думаю уже три года? — Ольга подняла на неё глаза. — И всё равно непонятно?
— Тогда, милая, значит, уже всё понятно, — вздохнула женщина. — Просто страшно признаться.
Телефон снова завибрировал. На этот раз пришло сообщение: «Оля, приезжай. Мама уехала. Поговорим».
Она посмотрела на экран. Потом на дождь. Потом на свои руки — в одной недоеденный пирожок, в другой телефон. Обручальное кольцо на пальце вдруг показалось чужим. Слишком тугим.
Ольга набрала в ответ: «Хорошо. Через час буду».
Но ехать домой не собиралась.
Катя открыла дверь со второго звонка. Увидела Ольгу — мокрую, с красными глазами, в расстегнутом пальто — и молча пропустила в квартиру.
— Раздевайся. Чай? Или сразу коньяк?
— Сразу коньяк, — Ольга стянула сапоги, повесила пальто. Села на кухне, положила голову на стол. — Всё. Катя, всё. Я больше не могу.
— Наконец-то, — подруга достала бутылку, плеснула в два стакана. — Я ждала этих слов полтора года.
— Она потребовала, чтобы он оформил на неё генеральную доверенность. На всё. Представляешь?
— Представляю, — Катя села напротив. — Дальше что?
— А он согласился! Вот так просто. «Может, мама права». Господи, Кать, кто эти люди? Где мой муж?
— Милая, — подруга накрыла её руку своей. — Твой муж — это мальчик при маме. Он всегда был таким. Просто ты не хотела видеть.
— Я думала, изменится.
— Никто не меняется. Ну, почти никто. Особенно, если меняться не хочет.
Ольга выпила коньяк залпом. Обожгло горло, согрело внутри.
— Что мне делать?
— Вопрос не в этом. Вопрос — чего ты хочешь? — Катя говорила жестко, но в глазах была теплота. — Хочешь жить вот так ещё лет тридцать? Ждать, когда свекровь умрет, и надеяться, что Андрюша вдруг станет мужчиной? Или хочешь просто жить?
— Но я его люблю...
— Ты любишь того, кого придумала. А в реальности перед тобой сорокалетний ребенок, который боится мамочку больше, чем потерять жену.
Слова били точно в цель. Ольга закрыла лицо руками.
— Мне тридцать шесть, Кать. Тридцать шесть! Я потратила на него три года. Лучшие годы! А теперь что — начинать всё сначала?
— А что — доживать с ним до гробовой доски, ненавидя каждый день? — Катя подвинула бутылку. — Давай ещё по одной. И послушай меня.
Они сидели на кухне до вечера. Дождь за окном не прекращался. Телефон Ольги звонил и звонил — она перевела его в беззвучный режим.
— Ладно, — сказала наконец Катя, — я даю тебе адрес. Один человек. Юрист. Очень хороший. Она поможет тебе разобраться со всем этим. Завтра же поезжай.
— К юристу я уже ездила...
— К другому. Эта — женщина. Она понимает, с чем сталкиваются такие, как ты.
— Такие, как я?
— Да. Те, кто любил, верил, а потом открыл глаза.
Ольга взяла визитку — плотная, белая, с золотым тиснением. «Фаина Григорьевна Крымова. Семейное право».
— Спасибо, — прошептала она.
— Рано благодаришь. Это только начало.
Фаина Григорьевна приняла её на следующий день. Офис на Чистых прудах, седьмой этаж, панорамные окна с видом на Москву. Ольга вошла — и замерла.
За столом сидела Элеонора Павловна.
Нет. Не она. Но похожа так, что дыхание перехватило. Та же жесткая посадка головы, тот же тяжелый взгляд. Только волосы седые, собраны в элегантный пучок, и костюм строгий, дорогой.
— Садитесь, — женщина кивнула на кресло. — Екатерина мне про вас рассказала. Свекровь, доверенность, муж-маменькин сынок. Типичная история.
— Я... — Ольга опустилась в кресло. — Извините, вы просто очень похожи на...
— На вашу свекровь? — Фаина Григорьевна усмехнулась. — Слышу это не впервые. У нас у всех одинаковое лицо, знаете ли. Лицо женщины, которая держит в руках чужую жизнь.
Она открыла папку, достала очки.
— Рассказывайте. Всё. С самого начала.
Ольга говорила час. Про знакомство с Андреем, про первые звоночки — как он всегда советовался с матерью, как та приезжала на их свидания «случайно». Про свадьбу, которую Элеонора Павловна организовала сама — платье выбрала, гостей пригласила, меню утвердила. Про медовый месяц, который они провели на даче свекрови, потому что «Андрюша плохо переносит смену климата». Про квартиру, которую подарила свекровь — но оформила на себя. «Временно, пока вы не встанете на ноги».
— И доверенность он подписал? — спросила Фаина Григорьевна.
— Не знаю. Я убежала. Сегодня должны были ехать к нотариусу, но я... я здесь.
— Хорошо, что здесь, — юрист сняла очки, потерла переносицу. — Плохо, что поздно.
— Что значит — поздно?
— Ольга, — женщина посмотрела на неё внимательно, — вы понимаете, что у вас ничего нет? Квартира оформлена на свекровь. Машина — на мужа. Дача — на свекровь. Даже мебель, которую вы покупали на свои деньги, юридически не ваша. Чеки сохранили?
— Нет...
— Вот и поговорили. Если сейчас подадите на развод — выйдете в том, в чём пришли.
По спине прошел холод.
— А что делать?
Фаина Григорьевна встала, подошла к окну. Постояла молча. Потом обернулась — и на лице её было что-то странное. Что-то похожее на... жалость? Или понимание?
— Знаете, что я вам скажу? Тридцать лет назад я сидела в этом кресле. На вашем месте. И напротив меня сидела другая женщина. Тоже юрист. И она сказала мне то же самое — ничего у тебя нет, милая. Твой муж оформил всё на маму. Ты пустое место.
Ольга не дышала.
— И что вы сделали?
— Я ушла. В никуда. С двумя детьми, без копейки, в съемную комнату в коммуналке на Таганке. Но знаете что? Это было лучшее решение в моей жизни.
— Но вы же юрист! Вы могли через суд...
— Могла. Три года судилась. Три года меня поливали грязью. А свекровь наняла лучших адвокатов Москвы. В итоге я получила... ничего. Ноль. Только нервы и седые волосы. — Она провела рукой по голове. — Вот эти самые седые волосы. Мне тогда было тридцать четыре.
— И вы жалеете?
— Ни минуты, — Фаина Григорьевна вернулась за стол. — Я жалею только об одном — что не ушла раньше. Что потратила пять лет на человека, который меня не ценил. Но из этой истории я вынесла главное. Знаете что?
— Что?
— Нельзя строить жизнь на чужой территории. Нельзя жить в доме, который тебе не принадлежит. Нельзя зависеть от людей, которые используют твою любовь как рычаг.
Ольга молчала.
— Я не буду вас уговаривать уйти, — сказала юрист тихо. — Это ваш выбор. Но если решите остаться — будьте готовы к тому, что однажды он всё-таки подпишет эту доверенность. А потом ещё одну. И ещё. А потом придёт день, когда вас просто попросят съехать. Вежливо. Цивилизованно. «Понимаешь, маме тяжело, ей нужна тишина, может, ты поживешь у родителей?» А потом — развод. Без ничего.
— Откуда вы знаете?
— Потому что я видела сотни таких историй. И все они заканчиваются одинаково.
Фаина Григорьевна открыла ящик стола, достала конверт.
— Здесь адрес. Квартира. Моя. Сдаю редко, только тем, кому нужно прийти в себя. Две комнаты, мебель, всё необходимое. Живите, сколько нужно. Бесплатно. Первые три месяца — подарок. Потом решите, что дальше.
— Я не могу принять...
— Можете. И примете. — Голос стал жестче. — Потому что у вас нет выбора. Вернетесь к нему — через год будете сидеть здесь снова. Только будет поздно. Или не будет сил. Или просто смиритесь.
Ольга взяла конверт. Руки тряслись.
— Почему вы это делаете?
— Потому что когда-то мне никто не помог. И я обещала себе — если смогу, помогу другим.
Вечером Ольга стояла у подъезда своего дома. Бывшего дома. В руках — два пакета с вещами. Самое необходимое, больше не успела собрать. Андрей был на работе — она специально дождалась.
На скамейке у подъезда сидела старушка с собачкой. Маленький шпиц, смешной, в розовой попонке.
— Уезжаете? — спросила старушка.
— Да.
— И правильно. Я вас тут часто видела. Всегда грустная ходили. А сегодня — другая. Живая какая-то.
Ольга улыбнулась. Впервые за три дня.
— Может, и правда живая.
— Счастливо вам, девушка. Не оглядывайтесь назад.
Такси подъехало быстро. Водитель загрузил сумки в багажник, Ольга села на заднее сиденье. Телефон завибрировал — сообщение от Андрея: «Где ты? Мама опять приехала, она на тебя злится. Приезжай быстрее, она скандал устроит».
Раньше бы она помчалась. Сломя голову, забыв обо всём, только чтобы не злить, не нервировать, не расстраивать.
Сейчас она просто написала: «Не приеду. Вещи заберу в субботу. Спасибо за всё».
И заблокировала номер.
Машина ехала по вечерней Москве. Фонари, витрины, люди. Город жил своей жизнью — большой, равнодушный, но вдруг показавшийся родным.
— Девушка, а можно музыку включить? — спросил водитель.
— Включайте.
Заиграло радио. Какая-то старая песня, из девяностых. «Я свободна, словно птица в небесах...»
Ольга откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
Прошло шесть месяцев
Ольга сидела в маленьком кафе на Маросейке, пила капучино и читала сообщения в рабочем чате. Новая должность — помощник руководителя в издательстве. Неплохие деньги, интересные люди, перспективы.
Квартиру Фаины Григорьевны она покинула через четыре месяца — сняла студию на окраине, скромную, но свою. Первое жилье, оформленное на её имя.
Телефон завибрировал. Незнакомый номер.
«Ольга, это Андрей. Пожалуйста, не сбрасывай. Мне нужно с тобой поговорить. Это важно».
Она посмотрела на экран. Потом на улицу за окном — весна, солнце, на деревьях первые листочки.
Раньше она бы ответила. Помчалась бы на встречу. Слушала бы оправдания, верила обещаниям.
Сейчас она удалила сообщение.
А через минуту написала Кате: «Ты сегодня свободна? Есть идея — махнуть куда-нибудь на выходные. В Питер, например. Или в Казань».
Ответ пришел мгновенно: «Еду!!! Давно пора!!!»
Ольга допила кофе, расплатилась и вышла на улицу. Ветер трепал волосы — она недавно постриглась коротко, и это было странно, непривычно, но очень... свободно.
Она шла по Маросейке, и город шел ей навстречу — с его вечной суетой, шумом, бесконечным движением. И где-то там, за поворотом, за углом, за горизонтом, была её новая жизнь.
Та, которую она только начала строить.
На своей территории.
А в квартире на улице Парк Победы Элеонора Павловна сидела на кухне и пила валерьянку. Андрей лежал на диване в гостиной и смотрел в потолок.
— Ну что, доволен? — спросила она.
— Отстань, мам.
— Я же говорила — эта не пара тебе. Слава богу, ушла сама. Теперь найдем нормальную. Из приличной семьи.
Андрей не ответил. Он достал телефон, нашел в галерее старую фотографию — Ольга на фоне моря, улыбается, глаза прищурены от солнца.
— Удали, — велела мать из кухни.
Он посмотел на фото. Потом на дверь спальни, где на вешалке до сих пор висел её халат — забыла взять.
Нажал «удалить».
Подтвердил.
И лег спать.
В квартире погас свет. Москва за окном сияла миллионом огней — равнодушная, огромная, вечная.
Где-то там жила Ольга.
Где-то там у неё начиналась новая история.
А эта — закончилась.