Фарфоровая статуэтка балерины упала на паркет и раскололась на три неровные части. Вера даже не вздрогнула – просто стояла у окна гостиной и смотрела на дождевые потоки, стекающие по стеклу. А за спиной Людмила Борисовна уже минут пять не могла остановиться.
— Да ты мне не родная, и такая же никчёмная, как своя мамаша! Пахать на тебе надо! — голос мачехи взвивался всё выше, срываясь на визг. — Двадцать три года, а толку никакого! Институт бросила, работаешь за копейки в какой-то дыре...
Вера медленно повернулась. Людмила Борисовна стояла посреди комнаты в своём дорогом халате цвета бордо, с утра уже при полном макияже. Волосы в идеальной укладке. Всегда при параде, даже дома.
— Мама работала медсестрой, — тихо сказала Вера. — В реанимации. Она спасала людей.
— Твоя мама! — Людмила Борисовна прошлась по гостиной, задевая плечом тяжёлую штору. — Твоя мама сбежала от ответственности, вот что она сделала! Оставила тебя трёхлетней, и кто тебя растил? Я! А благодарности – ноль!
— Она не сбегала, — Вера сжала кулаки. — Она умерла.
— Умерла, потому что не берегла себя! Работала на износ за жалкие гроши, вместо того чтобы...
— Замолчи, — вдруг сказала Вера так, что мачеха осеклась на полуслове.
Они смотрели друг на друга несколько секунд. Людмила Борисовна первой отвела взгляд – непривычно для неё.
— Собирайся, — бросила она уже другим тоном, деловым. — Едем к Тамаре Ивановне. Твой отец велел тебя взять.
— К нотариусу? — Вера нахмурилась. — Зачем?
— Узнаешь. Через полчаса у подъезда.
Людмила Борисовна развернулась и вышла, громко стуча каблуками по паркету. Вера осталась одна в гостиной, где на полу всё ещё лежали осколки балерины. Эту статуэтку когда-то подарил отец маме. Вера помнила, как в детстве боялась к ней прикасаться – такая хрупкая, невесомая.
Теперь просто три куска фарфора.
Она поднялась к себе в комнату – маленькую, под самой крышей, бывшую кладовку, которую отец переделал для неё много лет назад. Людмила Борисовна появилась в их доме, когда Вере было пять. Сначала она улыбалась, приносила конфеты, гладила по голове. Потом свадьба, потом ремонт. И постепенно – Вера даже не заметила, как именно – её комната переехала наверх. "Тебе же понравится, под крышей, как на чердаке! Романтично!" А внизу освободилось место для гардеробной Людмилы Борисовны.
Вера переоделась, взяла в руки телефон. Волосы цвета мокрого песка собраны в хвост. Ничего особенного. Так отец и говорил иногда, когда смотрел на неё: "Обычная девчонка".
Спускаясь вниз, услышала голоса из спальни родителей – точнее, из спальни отца и Людмилы Борисовны.
— ...я же говорила, не надо её брать, — шипела мачеха. — При чём здесь она вообще?
— Тамара Ивановна сказала, что нужны все, — ответил отец глухо. — Все члены семьи.
— Какая она член семьи! Приёмная дочь, которую ты из жалости...
— Людочка, пожалуйста.
— Не Людочка мне! Если окажется, что...
Вера быстро прошла мимо, не дослушав. Сердце колотилось. О чём они? Какое завещание? Чья Тамара Ивановна?
У подъезда уже стоял отцовский чёрный «Мерседес». Водитель Семён открыл заднюю дверь, кивнул молча. Вера села, прижалась к окну. Через минуту появилась Людмила Борисовна – уже в пальто, в туфлях на шпильках, с сумкой от «Прада». Духи ударили в нос, приторно-сладкие.
— Телефон убери, — бросила она, устраиваясь рядом. — Неприлично.
Вера даже не держала телефон в руках, но промолчала. Семён завёл машину, и они поехали через весь город – от Приморского района к центру, на Садовую улицу, где в старинном доме с колоннами располагалась нотариальная контора Тамары Ивановны Волковой.
За окном мелькали серые многоэтажки, осенние деревья с почти голыми ветками, редкие прохожие под зонтами. Дождь не унимался. Вера смотрела на город и думала о том, что не помнит, когда в последний раз была счастлива. Может, в детстве? Когда мама ещё была жива? Смутные образы: тёплые руки, запах яблочного пирога, колыбельная на ночь...
— О чём задумалась? — вдруг спросила Людмила Борисовна.
Вера обернулась. Мачеха смотрела на неё с каким-то странным выражением – не злость, скорее... любопытство? Расчёт?
— Ни о чём, — ответила Вера.
— Врёшь. У тебя всегда на лице всё написано. Поэтому и не умеешь в жизни устраиваться. Надо уметь скрывать.
— Как вы?
Людмила Борисовна усмехнулась, но не обиделась:
— Да, как я. Я хотя бы не сидела в библиотеке за двадцать тысяч, разбирая чужие книжки.
— Я люблю свою работу.
— Любовь, — мачеха фыркнула. — На любви далеко не уедешь, милая. Вот мы сейчас приедем к Тамаре Ивановне, и ты поймёшь, что в жизни важно.
— Что важно? — Вера почувствовала, как напряглась.
Но Людмила Борисовна уже отвернулась к окну и больше не отвечала.
Они припарковались у старинного особняка с облупившейся лепниной. Семён открыл дверь, и Людмила Борисовна выплыла из машины, высокая, статная. Вера вышла следом, ёжась от ветра. Поднялись по каменным ступеням, толкнули тяжёлую дверь.
В холле пахло старой бумагой и лавандой. За массивным столом сидела пожилая секретарша в очках на цепочке.
— Семья Кравцовых? — спросила она, не поднимая головы от журнала. — Проходите, кабинет номер три.
Коридор был узкий, с потрескавшимися стенами и портретами каких-то бородатых деятелей в золочёных рамах. Людмила Борисовна шла впереди, цокая каблуками. Вера – за ней, стараясь дышать ровно.
В кабинете номер три их уже ждали.
Отец сидел у окна, сгорбившись, и выглядел старше своих пятидесяти двух. Седые волосы редкими прядями, мешки под глазами. А рядом с ним – женщина лет шестидесяти, в строгом костюме, с папкой документов на коленях.
— Тамара Ивановна. Присаживайтесь, пожалуйста! — представилась она, не вставая.
Людмила Борисовна присела напротив нотариуса, скрестив ноги. Вера пристроилась сбоку, у стены, чувствуя себя лишней.
— Виктор Павлович, — обратилась Тамара Ивановна к отцу, — вы готовы?
Отец кивнул, не глядя ни на кого.
— Что происходит? — Людмила Борисовна выпрямилась. — Виктор, объясни немедленно!
— Сейчас всё узнаешь, — глухо ответил он.
Тамара Ивановна открыла папку, достала несколько листов.
— Три недели назад скончалась Анна Сергеевна Береговая, — начала она официальным тоном. — Ваша первая жена, Виктор Павлович.
Вера вздрогнула. Мама? Но мама умерла двадцать лет назад, когда Вере было три года!
— Погодите, — Людмила Борисовна привстала. — Какая Анна Сергеевна? Она же давно...
— Она была жива, — перебила нотариус. — И оставила завещание.
Тишина. Вера чувствовала, как комната поплыла перед глазами. Мама была жива? Все эти годы?
— Врёте! — выкрикнула она, и голос прозвучал незнакомо резко. — Мне говорили, что она умерла! Папа, это правда?
Отец наконец поднял голову. Посмотрел на дочь, и в его взгляде было что-то, от чего Вера отшатнулась – стыд, смешанный со страхом.
— Она не умерла тогда, — сказал он тихо. — Она... уехала. В Новосибирск. Я сказал тебе, что она умерла, потому что так было проще.
— Проще?! — Вера схватилась за спинку стула. — Ты солгал мне! Двадцать лет! Двадцать лет я думала, что она...
— Она кинула нас! Променяла нас на карьеру и уехала! — вдруг заорал отец, вскакивая.
Людмила Борисовна смотрела на мужа с раскрытым ртом. Потом медленно опустилась обратно на стул.
— Ты мне тоже соврал, — произнесла она странно ровным голосом. — Ты говорил, что она умерла от пневмонии.
— Я всем говорил, — отец провёл рукой по лицу. — Так было легче. Меньше вопросов, меньше жалости...
— И она ни разу не пыталась связаться? — спросила Вера, и голос её дрожал. — Ни разу за двадцать лет?
Тамара Ивановна покашляла:
— Согласно документам, которые мне передали коллеги из Новосибирска, Анна Сергеевна пыталась. Неоднократно. Писала письма, звонила. Но... — она посмотрела на Виктора Павловича, — её контакты были заблокированы.
— Папа? — Вера подошла ближе. — Это правда?
Отец молчал, уставившись в пол.
— Отвечай! — крикнула она так, что нотариус вздрогнула.
— Да! — рявкнул он в ответ. — Да, блокировал! Потому что не хотел, чтобы ты разрывалась между нами! Не хотел, чтобы она появлялась раз в полгода и снова исчезала! Я защищал тебя!
— Защищал? — Вера засмеялась, истерично. — Ты лишил меня матери!
— Она сама себя лишила, — прошипела Людмила Борисовна, вставая. — Какая мать бросает ребёнка ради карьеры? Она получила то, что заслужила – одиночество.
— Замолчите! — взвыла Вера. — Вы вообще не имеете права говорить о ней! Вы чужая! Всегда были чужой!
Людмила Борисовна побледнела, но сдержалась.
Тамара Ивановна снова покашляла, привлекая внимание:
— Если вы закончили, я продолжу. Анна Сергеевна Береговая была известным археологом. Объездила по работе весь мир. И последние годы жизни провела в Питере.
— В Петербурге? — выдохнула Вера. — Она была здесь? В том же городе?
— Да. И оставила вам завещание. Всё своё имущество передает Вере: квартиру, дачу, антиквариат и очень много денег.
Людмила Борисовна присвистнула.
— Но главное, — продолжила нотариус, доставая из папки запечатанный конверт, — она оставила вам письмо. Лично. Завещала передать только в руки.
Вера взяла конверт дрожащими пальцами. Плотная бумага, на ней красивым почерком: "Верочке. Открыть после моей смерти".
— Можно я... — она оглянулась на отца, на Людмилу Борисовну. — Можно я прочитаю одна?
— Конечно, — кивнула Тамара Ивановна. — Комната для клиентов в конце коридора.
Вера вышла, прижимая конверт к груди. В маленькой комнатке с диваном и кофейным столиком она опустилась на подушки и вскрыла письмо. Листов было много, исписанных тем же ровным почерком.
"Моя девочка,
Если ты читаешь это, значит, меня больше нет. И я так и не решилась подойти к тебе при жизни – хотя столько раз стояла у твоей библиотеки, смотрела в окно, видела тебя среди книг...
Я не бросала тебя. Никогда. Твой отец сказал мне тогда: или я остаюсь домохозяйкой, или ухожу навсегда. Я выбрала работу – не потому что не любила тебя, а потому что не могла дышать в клетке, которую он строил. Я думала, он даст мне увидеться с тобой хотя бы иногда. Но он блокировал все попытки.
Двадцать лет я пыталась через адвокатов, через суды. Но законы на стороне того, с кем остался ребёнок. Когда тебе исполнилось восемнадцать, я нашла тебя. Ты работала в той самой библиотеке на Литейном. Я приходила туда каждую неделю, брала книги, которые мне не нужны были, просто чтобы увидеть тебя.
Ты красивая, умная. И такая грустная, Верочка. Я видела, как ты смотришь в окно, будто ждёшь кого-то. Может, меня?
Прости, что не подошла. Боялась, что ты откажешься разговаривать, что отец настроил тебя против меня. Боялась сделать тебе ещё больнее.
Но теперь ты знаешь правду. И можешь выбирать сама – простить или проклясть. Я оставляю тебе всё, что смогла накопить. Не как откуп, а как... возможность. Ты сможешь уехать, начать заново. Или остаться – но уже не из-за того, что не на что жить, а потому что сама захотела.
Будь счастлива, моя девочка. Это единственное, чего я всегда хотела для тебя.
Твоя мама, Аня."
Вера дочитала и закрыла лицо руками. Слёзы душили, но не шли. Вместо них – тупая, тяжёлая боль где-то в груди.
Мама приходила в библиотеку. Видела её. Была рядом все эти годы.
А Вера даже не знала.
Она сидела так долго – минут двадцать, может, полчаса. Потом вытерла глаза, сложила письмо обратно в конверт и вышла.
В кабинете её ждали все трое. Людмила Борисовна уже не выглядела такой уверенной – сидела, сжав сумку на коленях. Отец курил у окна, хотя Тамара Ивановна явно была недовольна.
— Ну что? — спросила мачеха, стараясь говорить небрежно. — Что она там написала?
Вера посмотрела на неё. Потом на отца.
— Она написала, что любила меня, — ответила она тихо. — И что приходила в библиотеку. Двадцать недель подряд. Смотрела на меня и не решалась подойти.
Отец резко обернулся:
— Она следила за тобой?
— Она хотела увидеть свою дочь! — крикнула Вера. — Ту дочь, которую ты у неё украл! Ты солгал мне! Солгал ей! Всем нам!
— Я делал, что считал правильным...
— Правильным?! — Вера подошла ближе, и отец отступил к стене. — Ты решил за меня! Решил, что я не имею права знать правду! Не имею права любить свою мать!
— Она бросила нас, — повторил он упрямо, но голос дрогнул.
— Нет. Ты выгнал её. Поставил перед выбором: или полное подчинение, или ничего. И когда она выбрала себя, ты отомстил. Отнял у неё дочь.
Людмила Борисовна встала:
— Послушай, Вера, я понимаю, ты расстроена, но твой отец...
— А вы, — Вера повернулась к ней, — вы знали?
Мачеха замялась.
— Ты знала, что она жива? — повторила Вера.
— Я... узнала случайно. Пару лет назад. Видела их вместе в кафе, твоего отца и какую-то женщину. Потом он признался, что это Анна. Они встречались иногда, обсуждали тебя...
Мир провалился.
— То есть вы оба знали? — Вера смотрела на отца. — Вы встречались с ней? И ничего мне не сказали?
— Она просила передать, что любит тебя, — пробормотал отец. — Я обещал...
— И не передал, — закончила за него Вера. — Конечно.
Она развернулась к нотариусу:
— Что мне нужно подписать?
— Вера, подожди, — отец схватил её за руку. — Не принимай решений сгоряча. Давай поговорим дома, спокойно...
Она вырвала руку:
— У меня больше нет дома. У меня была комната в доме человека, который лгал мне всю жизнь.
— Вера!
Но она уже подписывала бумаги, которые протягивала Тамара Ивановна. Одна за другой. Наследство. Квартира. Счета. Всё.
— Ключи от квартиры на Петроградской у меня, — сказала нотариус, доставая связку. — Адрес на бирке. Можете въезжать, когда будете готовы.
Вера взяла ключи. Тяжёлые, старинные.
— Я готова сейчас, — ответила она.
Людмила Борисовна всплеснула руками:
— Не смеши! Ты даже вещи свои не взяла!
— Куплю новые.
Она вышла из кабинета, не оглядываясь. Сбежала по лестнице, распахнула дверь на улицу. Дождь усилился, хлестал по лицу. Вера шла по тротуару, не зная куда, просто шла, пока не добралась до станции метро.
Спустилась вниз, купила жетон. Села в вагон, прижалась лбом к холодному стеклу.
Мама была жива. И теперь её нет.
И Вера никогда не успеет сказать ей, что тоже любила. Всегда. Несмотря ни на что.
Она вышла на Петроградской, нашла дом по адресу на бирке. Старинная парадная, высокие потолки. Четвёртый этаж без лифта. Квартира оказалась большой – три комнаты, кабинет, кухня с видом на дворы-колодцы.
Везде следы жизни мамы: книги по археологии, фотографии раскопок, коллекция древних амфор в застеклённом шкафу. На письменном столе – рамка. Вера подошла ближе.
Фотография: она сама, маленькая, лет пяти, на качелях. Смеётся. Рядом подпись: "Моя Верочка. Единственное, что я не смогла взять с собой".
Вера опустилась на стул и наконец заплакала – долго, навзрыд, как не плакала с детства.
Через неделю она вернулась в дом отца – только за вещами. Заходила, когда никого не было дома, Людмила Борисовна была на шопинге, отец на работе.
Собирала свои книги, одежду, мелочи. В шкафу наткнулась на коробку, которую не помнила. Открыла.
Письма. Десятки писем от мамы, адресованных ей. Все нераспечатанные. Отец перехватывал почту.
Вера сложила их в сумку и ушла, не закрыв за собой дверь.
В новой квартире она читала письма ночами. Мама писала о своих экспедициях, о том, как скучает, как хотела бы обнять её. В последнем письме, датированном месяцем ранее, было приглашение: "Может, встретимся в кафе на Невском, у Дома Книги? Я буду ждать каждую субботу в три часа. Вдруг когда-нибудь решишься подойти".
Вера посмотрела на календарь. Суббота. Три часа дня.
Она знала, что мамы там не будет. Но оделась, вышла из дома, доехала до Невского. Вошла в кафе. Села у окна.
И вдруг увидела в толпе за стеклом женщину. Тёмные волосы с сединой, длинное пальто, та самая фигура с фотографий.
Сердце рвануло. Вера вскочила, выбежала на улицу.
Но женщина уже скрылась в переходе метро.
Мираж. Просто похожая.
Вера вернулась в кафе, заказала кофе. Смотрела на прохожих за окном. И вдруг осознала: она свободна. Впервые за двадцать три года.
У неё есть деньги, квартира, возможность выбирать. Мама дала ей это. Последний подарок.
На телефоне высветилось сообщение от отца: "Вернись домой. Прости меня. Я не хотел так".
Вера удалила его, не отвечая.
Потом написала в поисковике: "Археологические экспедиции, волонтёры". Открылась страница университета. Набор в Египет, раскопки древних гробниц.
Она заполнила анкету, отправила. Через час пришёл ответ: "Ждём вас в нашей команде".
Вера допила кофе, расплатилась и вышла на улицу. Осень окрасила город в янтарный. Дождь закончился, выглянуло солнце.
Она шла по Невскому, и впервые за много лет на лице появилась улыбка.
— Спасибо, мама, — прошептала она. — Я всё понимаю. И я тебя прощаю.
Ветер подхватил слова и унёс их над крышами города, туда, где в небе проступали первые звёзды.
Где-то там, среди бесконечности, мама её слышала.
И наконец могла быть спокойна.