— Убирайся отсюда! Слышишь?! Чтоб духу твоего здесь не было! — голос Антонины Фёдоровны разрезал тишину прихожей, как нож масло.
Лида стояла у двери, прижимая к груди сумку с яблочным пирогом — единственное, что она успела испечь к юбилею свекрови. Пятьдесят восемь лет жизни, и вот она здесь, под дверью чужой квартиры, которая когда-то казалась домом.
— Да твоя жена, как серая мышь! — продолжала заводиться Антонина Фёдоровна, обращаясь к сыну, который застыл где-то в глубине коридора. — Чтобы и духу её не было на моём юбилее! Понял, Миша? Вот эта... эта никчёмная особа портит мне все праздники! Смотреть на неё тошно!
Лида молчала. Давно научилась молчать. Двадцать три года брака — отличная школа молчания.
— Мам, ну хватит... — голос Миши был усталым, как всегда в таких случаях.
— Не "хватит"! Я своё мнение имею право высказать! Ты на неё посмотри! Серая моль какая-то! Пришла в этой застиранной кофте... На юбилей! К людям!
Лида опустила глаза. Кофта действительно старая — любимая, шерстяная, которую Миша когда-то подарил на восьмое марта. Тогда он ещё дарил подарки.
— Я думала, что... — начала было Лида, но Антонина Фёдоровна перебила её так, будто не слышала вообще.
— Думала! Она думала! А думать надо было раньше, когда моему сыну жизнь портила! Ни карьеры у него, ни денег нормальных! Все из-за тебя!
Что-то дрогнуло внутри. Не боль даже — привычка к боли уже выработалась. Просто... усталость. Такая густая, вязкая усталость, которая накапливалась годами.
— Мам, давай не надо сейчас, — Миша вышел в прихожую, но взгляд его скользил куда-то мимо Лиды. Он смотрел так уже лет пять. Мимо. Сквозь. Будто её нет.
— Надо! Я сказала — надо! Я тебе всю жизнь посвятила, а ты привёл в семью это... это ничтожество!
Пирог в сумке был ещё тёплым. Лида пекла его с утра, встав в пять, чтобы успеть до работы. Выбирала яблоки на рынке, искала те самые, антоновские, которые Антонина Фёдоровна когда-то хвалила. "Когда-то" — это было так давно, что казалось выдумкой.
— Я пойду, — тихо сказала Лида.
— И правильно! Вали отсюда! — Антонина Фёдоровна развернулась и пошла в комнату, где уже собирались гости. Слышался смех, звон бокалов, чья-то громкая тирада про курс доллара.
Миша стоял и смотрел в пол. Молчал.
— Миш, — Лида шагнула к нему. — Скажи хоть что-нибудь.
Он поднял глаза. В них было что-то... жалость? Или раздражение?
— Лид, ну ты же знаешь, какая мама. Праздник у неё. Давай не будем портить.
— А я что, порчу?
— Ну... ты же видишь. Она расстроена.
— Расстроена, — повторила Лида. — Она меня только что выгнала. При всех. А ты молчишь.
Миша вздохнул — так вздыхают, когда очень устали от капризов.
— Лид, не начинай. Пожалуйста. Я устал.
Вот оно. "Я устал". Универсальная отмазка на все случаи жизни.
Лида развернулась и вышла. Дверь за ней закрылась тихо — она даже не хлопнула. Не было сил на хлопок.
На лестничной площадке пахло чужими обедами и сигаретным дымом. Лида прислонилась к стене, закрыла глаза. Дышать было трудно — не от слёз, слёз не было. От чего-то другого.
Телефон завибрировал в кармане.
Неизвестный номер. Обычно Лида не брала трубку, но сейчас взяла — просто потому что надо было услышать чей-то голос. Любой. Не Миши. Не Антонины Фёдоровны.
— Алло?
— Лидия Павловна? — голос был женский, незнакомый. — Это из центра "Горизонт". Вы оставляли заявку на курсы флористики?
Флористика. Господи, она совсем забыла. Месяц назад, в порыве какой-то странной надежды, заполнила анкету онлайн. Хотела... что? Научиться чему-то новому? Занять себя? Убежать?
— Да, это я, — сказала Лида и вдруг почувствовала, как в горле стоит ком. — Я... да, я хотела записаться.
— Отлично! У нас как раз сегодня вечером пробное занятие. В семь. Будете?
Лида посмотрела на телефон. Шесть вечера. Миша точно задержится у матери до ночи. Никто не заметит, если её не будет дома.
— Буду, — сказала она. — Адрес скиньте, пожалуйста.
Спустилась по лестнице. Вышла на улицу. Октябрьский вечер был сырой, но не холодный. На Тверской улице горели витрины магазинов, люди спешили куда-то — все эти незнакомые, чужие люди, у которых, наверное, были свои праздники, свои семьи, свои свекрови.
Лида шла, не разбирая дороги, держа в руках телефон с адресом: улица Остоженка, дом 12. Центр находился в старом особняке с колоннами. До него было минут сорок пешком — или можно на метро. Но Лида решила идти. Просто идти. Смотреть на город, на людей, на витрины.
У кафе "Пури Пури" на углу сидела парочка — он что-то говорил, она смеялась. У них был такой вид... будто весь мир принадлежит только им. Лида остановилась, посмотрела. Когда-то они с Мишей так же сидели. Когда-то он тоже смешил её. Когда-то...
— Простите, не подскажете, как пройти к Кремлю? — рядом возник мужчина с рюкзаком, явно турист.
— Прямо по Тверской, — ответила Лида машинально. — Минут пятнадцать.
— Спасибо! — он улыбнулся и пошёл дальше.
Лида посмотрела ему вслед. Вот так — человек спросил, она ответила, он поблагодарил. Обычное человеческое взаимодействие. Почему дома это стало невозможным?
Зашла в переход на Пушкинской. Там, как всегда, играл скрипач — пожилой мужчина с седой бородой. Мелодия была грустная, тягучая. Лида остановилась, послушала. Достала из кошелька сто рублей, бросила в потёртый футляр.
Скрипач кивнул ей, не прекращая играть.
На Остоженку добралась через сорок минут. Особняк оказался красивым — старинный фасад, ухоженный двор, табличка с названием центра. Внутри пахло свежими цветами и кофе.
— Вы на флористику? — спросила девушка на ресепшене. Молодая, с короткой стрижкой и яркой помадой.
— Да.
— Третий этаж, аудитория пять. Проходите, только начали.
Лида поднялась по лестнице. В аудитории было человек десять — женщины разного возраста. За столом стояла преподавательница, раскладывала букеты роз, хризантем, каких-то веточек.
— Проходите, садитесь, — кивнула она Лиде. — Я Ксения. Сегодня будем учиться базовой композиции.
Лида села за свободный стол. Рядом устроилась женщина лет сорока пяти, в элегантном костюме.
— Первый раз? — спросила она.
— Да.
— Я тоже. Зовут Евгения. Женя.
— Лида.
— Приятно.
Ксения начала объяснять про принципы композиции, про сочетания цветов, про то, как держать ножницы. Лида слушала, но слова будто проплывали мимо. В голове была каша из обиды, стыда, злости.
"Серая мышь".
Двадцать три года она была серой мышью.
— Лида? — Ксения смотрела на неё выжидающе. — Вы возьмёте розы или хризантемы?
— А... розы, — ответила Лида наугад.
— Отлично. Берите три штуки, вот эти, и начинаем составлять букет.
Лида взяла розы. Они были тяжёлые, живые, с шипами. Одна царапнула палец — тонко, почти незаметно. Выступила капля крови.
— Осторожнее, — сказала Женя. — Они кусаются.
— Да, вижу.
Женя достала из сумочки платочек, протянула.
— Спасибо, — Лида прижала платочек к пальцу.
— Первое занятие всегда травматичное, — усмехнулась Женя. — Я на прошлой неделе на керамике чашку разбила. Прямо в руках.
— На керамике?
— Ага. Хожу на три курса сразу — керамика, флористика и... танцы. Бальные.
— Серьёзно?
— А что? Мне сорок шесть. Двадцать лет была в браке. Есть двое детей. Надоело быть только мамой. Захотелось для себя. Эгоистично?
Лида посмотрела на Женю. Та улыбалась — легко, без напряжения.
— Нет, — сказала Лида. — Не эгоистично.
— Вот и я так думаю, — Женя взяла ножницы и начала обрезать стебли. — А вы откуда? Работаете?
— В библиотеке. На Маросейке.
— О, я там бывала! Красивое здание.
— Да, старое.
Они работали молча. Лида резала стебли, вставляла розы в пенку, пыталась создать хоть какую-то композицию. Получалось криво, неуклюже. Но Ксения подошла, поправила, сказала:
— Неплохо для первого раза. У вас чувство цвета есть.
И от этих простых слов — "неплохо", "чувство цвета" — стало вдруг тепло. Будто кто-то включил обогреватель в комнате, где всегда было холодно.
Занятие закончилось в девять. Женя собирала вещи и вдруг спросила:
— Хотите кофе? Тут рядом классное место.
Лида хотела отказаться — автоматически, по привычке. Но вместо этого сказала:
— Да. Хочу.
Они вышли на улицу. Октябрьский вечер стал совсем тёмным, но город горел огнями. Женя шла быстро, уверенно, явно знала, куда идти.
— Вот здесь, — она кивнула на небольшую кофейню с витражными окнами. — Готовят божественный раф.
Внутри было тепло, уютно, пахло корицей. Они заказали кофе, сели у окна.
— Так что случилось? — спросила Женя, и Лида вздрогнула.
— Что?
— Ну, что-то же случилось. Вы пришли на занятие с таким лицом... Будто вас только что...
— Выгнали, — закончила Лида. — Меня выгнали. Свекровь. С её юбилея.
Женя присвистнула.
— Ну и стерва.
— Женя!
— Что "Женя"? Стерва она и есть. Извините, но по-другому не назовёшь.
Лида вдруг засмеялась — нервно, истерично. Смеялась и не могла остановиться.
— Господи, — выдохнула она наконец. — Я... я даже не знаю, что делать.
— А муж что?
— Муж молчал. Как всегда.
Женя отпила кофе, задумчиво посмотрела в окно.
— Знаете, — сказала она, — у меня тоже была свекровь-мегера. Пять лет терпела. А потом муж выбрал её. На дне рождения дочери устроила скандал — мол, я плохая мать, ребёнка не так воспитываю. Муж встал на её сторону. И я ушла.
— Ушли?
— Да. Взяла детей и ушла. Год жили у родителей. Потом я нашла работу, сняла квартиру. Сейчас развожусь.
— И как? — спросила Лида тихо. — Не страшно?
Женя посмотрела на неё долгим взглядом.
— Страшно, — призналась она. — Но знаете, что ещё страшнее? Оставаться там, где тебя не ценят. Где ты — серая мышь. Где тебя можно выгнать с праздника, и муж даже слова не скажет в твою защиту.
Лида молчала. В горле опять стоял ком.
— Простите, — сказала Женя. — Я, наверное, лезу не в своё дело.
— Нет, — Лида покачала головой. — Нет, вы... вы правы.
Они допили кофе. Женя достала визитку, протянула:
— Это мой номер. Если захотите поговорить — звоните. Правда.
— Спасибо.
На улице они простились. Женя уехала на такси, а Лида пошла к метро. По дороге позвонил Миша.
— Где ты? — голос был недовольный.
— Гуляю.
— Гуляешь? Мать хочет, чтобы ты извинилась.
— За что? — спросила Лида. — За то, что она меня выгнала?
— Лид, не начинай. Она просто расстроилась. Ты же знаешь, она такая.
— Знаю, — сказала Лида. — Я всё знаю, Миша.
И положила трубку.
Сердце билось часто-часто, как после бега. В голове было странно — пусто и одновременно переполнено мыслями. Лида зашла в метро, проехала три станции до своей, вышла. Села на скамейку у выхода.
Достала телефон. Набрала сообщение Жене: "Спасибо за вечер. Мне правда было хорошо".
Ответ пришёл почти сразу: "Увидимся на следующем занятии?"
Лида посмотрела на смайлик. Когда в последний раз ей кто-то отправлял смайлики?
"Увидимся", — написала она.
И пошла домой. В квартиру, где её никто не ждал.
Дома было темно и пусто. Миша, конечно, остался у матери — наверняка будет торжествовать её победу до глубокой ночи, пить коньяк с дядей Лёшей и слушать, какой он молодец, что родился у такой замечательной женщины.
Лида включила свет в прихожей. Сняла туфли. Поставила сумку на тумбочку.
Телефон снова завибрировал.
Миша: "Приедешь завтра утром? Мама хочет поговорить."
Лида посмотрела на сообщение долго. Потом набрала: "Нет."
Просто так. "Нет."
Отправила.
Через минуту пришёл ответ: "Что значит нет?"
"Значит не приеду," — написала Лида. Пальцы дрожали, но она продолжала печатать: "Я устала, Миша. Устала быть серой мышью. Устала извиняться за то, что существую."
Три точки внизу экрана — он печатал ответ. Потом исчезли. Появились снова. Исчезли.
Лида выключила звук и положила телефон экраном вниз.
Встала, подошла к окну. Их квартира была на седьмом этаже, окна выходили во двор. Внизу горели фонари, кто-то выгуливал собаку, где-то играла музыка.
И вдруг Лида увидела себя со стороны — женщину пятидесяти восьми лет, которая стоит в пустой квартире и смотрит в окно. Серая мышь, которую выгнали с праздника. Которая двадцать три года терпела, молчала, извинялась.
Которая больше так не может.
Она вернулась в прихожую, открыла шкаф. Достала чемодан — старый, советский, синий. Отнесла в спальню. Начала складывать вещи.
Не думала. Просто делала.
Свитера, джинсы, нижнее бельё. Косметичка. Книга, которую читала по вечерам. Фотография родителей в рамке. Зарядка для телефона.
Всё поместилось в один чемодан. Целая жизнь — в один чемодан.
Лида застегнула молнию. Села на край кровати. Посмотрела на комнату — обои, которые они клеили десять лет назад, штора, которую она сама шила, семейные фотографии на стене. На одной они молодые, смеются, обнимаются. Миша смотрит на неё так, будто она — центр его вселенной.
Когда это закончилось?
Она не знала. Может, это было постепенно, по капле. Может, в один момент — тогда, когда он впервые промолчал, когда его мать в первый раз назвала её дурой, и он не встал на её защиту.
Лида взяла телефон. Написала Жене: "Можно к вам? Хотя бы на ночь?"
Ответ пришёл мгновенно: "Конечно. Адрес скину. Приезжай прямо сейчас."
Координаты пришли через секунду — район Сокольники, улица Маленковская. Минут сорок на метро.
Лида взяла чемодан, прошла в прихожую. Надела куртку. Остановилась у зеркала.
Серая мышь смотрела на неё из отражения. Усталая женщина в застиранной кофте.
Лида сняла кофту. Бросила на пол. Достала из шкафа красную водолазку — ту, что купила год назад и ни разу не надела, потому что Миша сказал: "Слишком яркая. Не твой цвет."
Надела её.
Посмотрела в зеркало снова.
Уже не серая мышь. Просто женщина в красной водолазке.
Лида взяла чемодан и вышла из квартиры.
На лестнице встретила соседку, бабу Клаву.
— Куда это вы? — поинтересовалась та, с любопытством глядя на чемодан.
— К подруге, — ответила Лида.
— Надолго?
— Не знаю, — честно сказала Лида. — Может, навсегда.
Баба Клава округлила глаза, но Лида уже спускалась вниз, и разговор оборвался.
На улице было свежо. Октябрьский воздух пах дождём и опавшей листвой. Лида шла к метро, катя за собой чемодан, и вдруг поняла — она не боится.
Совсем не боится.
Наоборот — внутри поднималось что-то странное, забытое. Предвкушение? Волнение? Свобода?
В вагоне метро она села у окна, поставила чемодан рядом. Напротив сидела молодая пара — он показывал что-то в телефоне, она смеялась. Дальше — пожилой мужчина читал газету. Женщина с огромной сумкой из "Ашана". Подросток в наушниках.
Все эти люди жили своей жизнью. Никто не знал, что Лида только что ушла из дома. Что она сбежала. Что она больше не серая мышь.
На Сокольниках было тихо. Женя встретила её у подъезда — в домашних штанах и свитере, с чашкой чая в руках.
— Заходи, — сказала она просто. — Будешь чай? Или что покрепче?
— Что покрепче, — призналась Лида.
Они поднялись на четвёртый этаж. Квартира оказалась небольшой — двушка, уютная, с книжными полками до потолка и запахом ванили.
— Дети у бабушки на выходных, — пояснила Женя, наливая вино. — Так что можем поговорить спокойно. Рассказывай.
И Лида рассказала. Всё. Про двадцать три года молчания. Про свекровь. Про Мишу, который перестал её видеть. Про сегодняшний юбилей. Про "серую мышь".
Женя слушала, не перебивая. Когда Лида закончила, она налила ещё вина и сказала:
— Знаешь, что я тебе скажу? Ты молодец.
— Молодец? — Лида усмехнулась. — Я сбежала из дома в пятьдесят восемь лет. Это не молодец. Это... я даже не знаю что.
— Это смелость, — твёрдо сказала Женя. — Уйти — всегда смелость. А в нашем возрасте — вдвойне.
Они выпили. Молчали. За окном шумел ветер, гоняя листву по асфальту.
— А что теперь? — спросила Лида тихо.
— А теперь — живёшь, — Женя пожала плечами. — Ходишь на флористику. На керамику можешь тоже записаться. На танцы. Ищешь работу получше. Снимаешь квартиру. Встречаешься с подругами. Путешествуешь, если захочешь. Делаешь то, что хочется тебе, а не твоему мужу или его маме.
— Звучит... странно.
— Поначалу всегда странно, — улыбнулась Женя. — Потом привыкнешь.
Они разговаривали до двух ночи. Женя рассказывала про свой развод, про то, как было тяжело первые месяцы. Про то, как она нашла работу в туристическом агентстве. Про первое свидание после двадцати лет брака — неловкое, смешное, но какое-то... живое.
— Не обязательно искать нового мужчину, — сказала она. — Можно просто быть собой. Но если найдёшь — почему нет? Жизнь не кончается в шестьдесят.
— В пятьдесят восемь, — поправила Лида.
— Тем более.
Лида легла спать на диване в гостиной. Лежала, смотрела в потолок. Телефон вибрировал — Миша писал что-то, звонил. Она не отвечала.
Утром проснулась от запаха кофе. Женя стояла на кухне, жарила яичницу.
— Доброе утро, беглянка, — поприветствовала она. — Будешь завтрак?
— Буду.
Они ели молча. Потом Женя сказала:
— У меня подруга сдаёт однушку на Чистых прудах. Недорого. Если хочешь — могу скинуть контакт.
Лида посмотрела на неё. На эту незнакомую женщину, которая впустила её в дом, налила вино, выслушала, не осудила. Которая теперь предлагала помощь — просто так, без условий.
— Хочу, — сказала Лида. — Скинь, пожалуйста.
В понедельник она пошла на работу. Коллеги смотрели на неё странно — видимо, что-то изменилось в лице, в походке. Начальница Галина Сергеевна даже спросила:
— Лида, вы в порядке? У вас какой-то... другой вид.
— Я в порядке, — ответила Лида. — Просто выспалась.
В обед зашла в кафе через дорогу — то самое, где всегда хотела посидеть, но не решалась. Заказала капучино и чизкейк. Села у окна, смотрела на улицу. Люди спешили мимо — кто-то на работу, кто-то по делам. У всех были свои жизни, свои радости, свои проблемы.
И у неё теперь тоже была своя жизнь.
Вечером посмотрела квартиру на Чистых прудах. Маленькая студия на третьем этаже, окна во двор, старый паркет и батареи, которые грели так, что хоть окна открывай. Хозяйка — женщина лет семидесяти, седая, в очках — провела короткую экскурсию:
— Плита работает, душ тоже, соседи тихие. Платите вовремя — проблем не будет.
— Беру, — сказала Лида.
— Когда въезжаете?
— Завтра.
На следующий день она забрала из дома остальные вещи. Пришла, когда Миши не было — он был на работе. Собрала всё быстро, методично. Оставила записку на кухонном столе:
"Миша. Мне нужно время подумать. Не звони. Когда буду готова — напишу сама."
Короткая. Без объяснений. Без слёз.
Уезжала на такси. Водитель помог затащить коробки, спросил:
— Переезжаете?
— Да, — ответила Лида. — Переезжаю.
— Хорошего вам новоселья.
— Спасибо.
Квартира на Чистых прудах встретила её тишиной. Лида поставила коробки, осмотрелась. Пусто. Непривычно. Одиноко.
Но свободно.
Она открыла окно. Снизу доносились голоса, смех детей во дворе, лай собаки. Пахло осенью и свободой.
Лида достала телефон, написала Жене: "Переехала. Спасибо тебе."
Ответ: "Поздравляю! Отметим как-нибудь. Может, в пятницу сходим куда-нибудь?"
"Давай."
Лида убрала телефон. Начала распаковывать вещи. Развесила одежду в шкаф, расставила книги на полке. Достала фотографию родителей, поставила на подоконник.
Вечером, когда всё было готово, она села на диван. Тишина была оглушающей. Никто не звал ужинать. Никто не требовал погладить рубашку. Никто не говорил, что она серая мышь.
Лида закрыла глаза. Глубоко вдохнула.
А потом рассмеялась.
Просто так. От облегчения. От страха. От радости.
Она смеялась и плакала одновременно, и это было странно, и хорошо, и страшно, и правильно.
На следующий день пошла на занятие по флористике. Женя была уже там, что-то оживлённо обсуждала с другой ученицей. Увидела Лиду, помахала рукой.
— Как ты, новосёлка?
— Нормально, — Лида села рядом. — Странно, но нормально.
— Привыкнешь.
Ксения начала урок — сегодня учились делать осенние композиции. Лида резала ветки рябины, вплетала их в букет, добавляла жёлтые хризантемы. Получалось коряво, но красиво — по-своему красиво.
— Отлично, — сказала Ксения, оценивая работу. — Видно, что вы чувствуете материал.
От этих слов стало тепло внутри. Будто кто-то зажёг маленький огонёк — крохотный, но настоящий.
После занятия они с Женей пошли в ту же кофейню. Заказали раф и круассаны. Женя рассказывала про новый тур, который разрабатывала — в Грузию, на две недели.
— Может, поедешь? — предложила она. — Скидку сделаю. Тбилиси, Мцхета, горы, вино... Красота.
— Я подумаю, — сказала Лида. И правда подумала. Грузия. Она никогда не была в Грузии. Всегда хотела, но Миша не любил путешествовать. Говорил, что дома лучше.
Может, пора?
Вечером, уже дома, Лида открыла ноутбук. Зашла на сайт туристического агентства, посмотрела тур. Две недели, ноябрь, группа из десяти человек. Цена кусалась, но накопления были — те самые, которые она копила на "чёрный день".
"Чёрный день" наступил. Только он оказался не чёрным, а... каким-то другим. Неизвестным.
Лида нажала кнопку "Забронировать".
Подтверждение пришло на почту через пять минут: "Ваша бронь подтверждена. Вылет 12 ноября, сбор в аэропорту Домодедово в 6:00."
Лида посмотрела на экран. Потом закрыла ноутбук.
Встала, подошла к окну. Внизу горели фонари, кто-то шёл по двору с пакетами из магазина. Обычный московский вечер. Обычная жизнь.
Только теперь это была её жизнь. Не Миши. Не Антонины Фёдоровны. Её.
Телефон завибрировал. Лида взяла его — неизвестный номер.
— Алло?
— Лидия Павловна? — голос был мужской, незнакомый. — Это из центра "Горизонт". У нас вопрос — вы не хотели бы попробовать себя в преподавании? Нам нужен человек на курс "Основы флористики для начинающих". Ксения порекомендовала вас. Говорит, у вас талант.
Лида замерла.
— Я... я не профессионал.
— Не нужно. Нужен человек, который чувствует. А это чувствуется. Подумаете?
— Я... да. Подумаю.
— Отлично. Жду ответа до конца недели.
Он повесил трубку.
Лида стояла посреди комнаты, держа телефон в руках. Преподавать. Её. Серую мышь.
Бывшую серую мышь.
Она посмотрела на отражение в окне. Женщина в красной водолазке смотрела в ответ. Усталая, немолодая, но... живая. Настоящая.
Лида улыбнулась своему отражению.
А потом, совершенно неожиданно для себя, подошла к сумке, достала тот самый пирог — он всё ещё был там, в фольге, забытый. Развернула, отломила кусок.
Съела его стоя, у окна, глядя на ночной город.
Пирог был несвежий, суховатый. Но в нём всё ещё чувствовались яблоки и корица.
Всё ещё чувствовалась жизнь.
И этого было достаточно.