— Собирай вещи. Немедленно. И чтоб через час тебя здесь не было.
Я стояла у окна в гостиной, глядя на мартовский дождь, когда услышала этот голос. Резкий, как удар хлыста. Обернулась — Раиса Петровна, моя свекровь, в дверном проеме, руки скрещены на груди. За ее спиной маячил силуэт Степана, моего мужа. Он смотрел в пол.
— Что? — я не сразу поняла, о чем речь.
— Глухая, что ли? — свекровь шагнула в комнату, каблуки стучали по паркету, как молоточки судьи. — Дом этот наш. Всегда был наш. Степан его получил еще до вашей дурацкой свадьбы. А ты тут кто? Временная квартирантка.
Временная. Шесть лет брака, трое родов — один выкидыш, две дочки, которые сейчас в школе и в садике — всё это временно?
— Степа? — я посмотрела на мужа. Он наконец поднял глаза.
— Мама права, Лен. Дом оформлен на меня, еще в двадцать втором году. До загса. Значит, твоей собственностью не является.
Я рассмеялась. Нет, правда рассмеялась — истерично, протяжно, от души. Раиса скривилась, будто я сейчас плюну ей в лицо.
— Ты серьёзно сейчас? — я подошла ближе, увидела, как Степан отступил на полшага. Трус. Всегда был трусом, просто я не замечала. — Ты меня выгоняешь?
— Не выгоняю. Предлагаю разъехаться по-хорошему, — он говорил тихо, монотонно, как будто заученную речь рассказывал. — Мама продаст свою квартиру на Парковой, переедет сюда. Ей нужен уход, понимаешь? Ей шестьдесят восемь, здоровье не то.
— А девочки? — мой голос дрогнул, и я возненавидела себя за это. — Маша, Полина — им куда?
— С тобой поедут, — отрезала Раиса. — Они твои. Алименты Степан платить будет. По закону.
По закону. Я вдруг увидела всё до деталей: как они сидели на той самой кухне, за столом, накрытым клеенкой с выцветшими ромашками, и планировали этот разговор. Раиса диктовала, Степан кивал. Они уже консультировались с юристом, я знала — в прихожей валялась визитка какой-то конторы "Правовой щит" с адресом на Ленинском проспекте.
— Значит, так, — я сняла с дивана куртку, нащупала в кармане телефон. — Я пойду. Заберу детей. А ты, Степа, подумай хорошенько, что ты сейчас делаешь.
— Он уже подумал! — Раиса шагнула вперед, перегородив мне путь к двери. — Хватит его жизнь портить! Женился — дурак молодой, влюбился в первую юбку. А теперь опомнился. Понял, что с тобой никакого будущего нет.
— Да отвали ты, старая, — я толкнула ее плечом, не сильно, но она пошатнулась, схватилась за косяк.
— Ты как разговариваешь?! Да я тебя…
— Что ты мне сделаешь? — я уже стояла в коридоре, натягивала ботинки. — Побьешь? Попробуй. В полицию пойду, заявление напишу. И не только за побои.
Степан вышел из гостиной, встал между нами.
— Лен, не надо скандала. Давай спокойно всё обсудим. Может, кофе…
— Иди к черту со своим кофе, — я распахнула дверь. — Забирайте свой чёртов дом. Только учти — просто так не отдам. Ни дом, ни детей, ни ничего.
Хлопнула дверью так, что штукатурка посыпалась. Побежала вниз по лестнице — лифт ждать не хотелось. На улице накрыло холодом, дождь колол лицо иголками. Я шла по проспекту, не разбирая дороги, мимо аптеки, мимо "Магнита", мимо остановки, где старушки с авоськами таращились на меня — наверное, думали, пьяная.
К Жанне я добралась за сорок минут. Она жила на другом конце города, в хрущевке на Текстильной. Открыла дверь в халате, с полотенцем на голове.
— Господи, Ленк, ты чего? — она сразу поняла, что случилось что-то страшное. — Заходи, давай.
Я рухнула на кухонный табурет, и тут меня накрыло. Заревела — громко, навзрыд, как ребенок. Жанна молчала, гладила по спине, потом поставила передо мной чашку с чем-то горячим и сладким.
— Пей. Потом рассказывай.
Я рассказала. Всё — от начала до конца. Про то, как Степан последние месяцы стал чужим. Про то, как свекровь регулярно названивала с вопросами "а почему ты не работаешь", "а почему дети не в кружках", "а почему дома бардак". Про то, как неделю назад я случайно увидела в браузере на его ноутбуке запрос "как оформить развод без согласия жены".
— Сволочи, — выдохнула Жанна. — Твари конченые. И что теперь?
— Не знаю, — я вытерла нос рукавом. — Честно — не знаю. Дом на него оформлен. Брачного договора нет. Я три года сидела с детьми, работу бросила. У меня даже денег нормальных нет — всё через него проходило.
— Погоди, — Жанка резко встала, схватила телефон. — Я знаю, кому позвонить. Помнишь Олесю Кравцову? Она в юридической конторе работает. Семейные дела ведет.
— Жан, у меня денег на адвоката нет…
— Заткнись. Олеська нормальная, она войдет в положение. Давай сначала с ней встретимся, всё расскажем. Она умная, что-нибудь придумает.
Через полчаса мы уже сидели в "Шоколаднице" на Советской, напротив женщины лет сорока пяти с короткой стрижкой и проницательным взглядом. Олеся слушала внимательно, записывала что-то в блокнот.
— Значит, так, — она наконец оторвалась от записей. — Ситуация неприятная, но не безнадежная. Дом — совместно нажитое имущество, даже если он оформлен на мужа до брака. Ты вкладывалась в ремонт?
— Конечно. Мы обои переклеивали, сантехнику меняли, кухню полностью обновили в прошлом году.
— Чеки есть?
— Где-то должны быть…
— Найди. Это важно. Каждый чек — доказательство того, что ты улучшала это имущество. Теперь второе — дети. Сколько им?
— Маше пять, Полине восемь.
— Отлично. Они несовершеннолетние, с матерью проживают. Суд на твоей стороне. Более того, если докажем, что муж злоупотребляет правом, выгоняя тебя с детьми, — можно вообще требовать раздел в твою пользу.
Я слушала и не верила. Неужели есть выход?
— Но вот что, — Олеся посмотрела мне прямо в глаза. — Готовься к войне. Если свекровь такая, как ты описываешь, — она не отступит просто так. Будут грязные приемы, наговоры, попытки настроить детей против тебя. Выдержишь?
— Выдержу, — я сжала челюсти. — Я всё выдержу. Только дом не отдам.
Вечером я забрала девочек из школы и садика. Полина сразу спросила:
— Мам, а почему папа сказал, что мы будем жить у бабушки?
Сердце ухнуло вниз.
— Когда он это сказал?
— Утром. Когда меня в школу вел. Сказал, что у бабы Раи квартира большая, и там мне будет лучше.
Значит, уже и детей обрабатывать начали.
— Полин, послушай меня внимательно, — я присела перед ней на корточки прямо посреди тротуара. — Мы никуда не переедем. Мы останемся в нашем доме. Понятно?
— А папа?
— С папой поговорим.
Маша дергала меня за рукав:
— А баба Рая злая. Она сказала, что я толстая.
Я закрыла глаза. Господи, за что?
Домой я шла долго, нарочно выбирая окольные пути — через парк, через мост над речкой, мимо старого кинотеатра "Заря", который давно закрыли. Мне нужно было время подумать. Когда мы наконец подошли к подъезду, я увидела на скамейке Степана. Он курил, хотя бросил года три назад.
— Лен, — он встал, затушил окурок. — Нам надо поговорить.
— Не о чем нам говорить, — я взяла девочек за руки. — Идемте, девочки.
— Подожди! — он преградил путь. — Я всё обдумал. Может, мы погорячились с мамой. Давай попробуем договориться.
Договориться. Ага. Сейчас.
— О чем договариваться, Степ? Ты же уже всё решил.
— Не решил! Просто… мама настаивала. Говорила, что ей некуда идти. Что ей нужен уход.
— А мне с двумя детьми куда идти? В коробку картонную?
Он молчал. Потом вытащил из кармана ключи.
— Возьми. Поднимайся. Мама уехала к себе на Парковую. Пока уехала. Давай сегодня спокойно переночуем, а завтра обсудим всё нормально.
Я взяла ключи. Не потому, что поверила, — просто детям нужна была крыша над головой. И потому, что поняла: война только начинается.
Утром я проснулась от звонка в дверь. Резкого, настойчивого — длинными гудками, будто кто-то пальцем в кнопку вжался и не отпускает. Степан уже ушел на работу, девочки спали. Я накинула халат, подошла к двери.
— Кто там?
— Полиция. Откройте.
Сердце екнуло. Я распахнула дверь — на пороге двое, мужчина и женщина в форме, за ними Раиса Петровна с торжествующим лицом.
— Вот она, — свекровь ткнула в меня пальцем. — Избила меня вчера. Вон, синяк на руке. Свидетели есть — соседка Зинаида Ивановна всё видела.
— Я? Избила? — я опешила. — Да я ее даже не…
— Гражданочка, пройдемте, пожалуйста, — женщина-полицейская достала блокнот. — Нужно зафиксировать показания.
Раиса стояла, сложив руки, довольная, как кошка, поймавшая мышь. На ее запястье действительно красовался синяк — свежий, яркий.
— Подождите, — я попятилась. — Девочки дома. Я не могу…
— Вызовите кого-нибудь посидеть с детьми, — мужчина-полицейский говорил устало, будто ему надоело разбирать семейные склоки. — Или мы вызовем опеку.
Опека. Господи, они стали уже за опеку говорить.
Я позвонила Жанне, она примчалась через двадцать минут. Меня увезли в отделение на Кирова. Там продержали четыре часа — допрос, протокол, объяснительная. Раиса сидела в коридоре, что-то увлеченно обсуждала по телефону. Когда я выходила, она встала мне навстречу:
— Думала, легко будет? — прошипела она так, чтоб полицейские не слышали. — Я тебя из этого дома вытравлю, как клопа. И детей заберу — по суду. Скажу, что ты неадекватная, агрессивная. Свидетели найдутся.
— Попробуй, — я посмотрела ей в глаза, и она отшатнулась — видимо, увидела там что-то такое, от чего стало не по себе.
Следующие две недели были адом. Раиса каждый день приходила к дому — то с участковым, то с социальными службами, то просто стояла под окнами и орала, что я незаконно захватила чужое жилье. Соседи начали коситься. В школе Полину вызвала психолог — кто-то позвонил, сказал, что в семье неблагополучная обстановка.
Степан метался между нами, как маятник. То приезжал с извинениями и обещаниями "всё уладить", то звонил с претензиями — "зачем ты маму довела", "она в больнице лежит, сердце прихватило".
Я не верила ни единому слову.
Олеся работала быстро. Мы собрали чеки за ремонт — оказалось, на триста восемьдесят тысяч. Нашли выписки, где я переводила деньги на счет Степана — он покупал стройматериалы. Подняли медицинские карты девочек — я была на всех приемах, прививках, обследованиях. Степана там вообще не было.
— Теперь самое интересное, — Олеся разложила передо мной документы. — Я подняла информацию о твоей свекрови. Знаешь, что она пять лет назад продала квартиру на Парковой?
— Что? — я уставилась на нее. — Она же говорила, только собирается продать…
— Продала. В двадцатом году. За четыре миллиона. Деньги перевела на счет сына. То есть Степану.
Меня затрясло.
— Он… он мне ничего не говорил.
— Конечно не говорил. Потому что тогда пришлось бы объяснять, куда деньги делись. А я выяснила, — Олеся усмехнулась. — Он вложился в бизнес своего друга. Автосервис. Который прогорел через год.
— То есть он просадил четыре миллиона?
— Именно. И теперь они с мамой решили вернуть хоть что-то — за счет тебя. Выгнать, продать дом, поделить деньги.
Я молчала. Внутри всё кипело, клокотало, разрывалось на части.
— Что делать?
— Подавать встречный иск. На раздел имущества, на взыскание средств, вложенных в ремонт, на алименты, на компенсацию морального вреда. И еще — на признание сделки недействительной.
— Какой сделки?
— Той, по которой Раиса перевела деньги Степану. Если докажем, что она была недееспособна на момент перевода или действовала под давлением — можно попробовать вернуть средства.
— Но как доказать?
— Есть варианты, — Олеся посмотрела на меня долгим взглядом. — Ты готова идти до конца?
Я кивнула.
Суд назначили на конец апреля. Раиса приехала вся в черном, с тростью, изображая немощную старушку. Степан сидел рядом, в костюме, бледный. Они наняли адвоката — молодого, самоуверенного типа с гладко зачесанными волосами.
Олеся выступала спокойно, методично раскладывая факты, как карты в пасьянсе. Чеки. Выписки. Свидетельские показания соседей — оказывается, многие видели, как я одна таскала мешки с цементом, красила стены, возилась в огороде. Медицинские справки о том, что я водила детей по врачам. Характеристика из школы и садика.
Адвокат Степана пытался давить на эмоции — мол, несчастная пожилая женщина нуждается в жилье, а неблагодарная сноха выгоняет ее на улицу. Но когда Олеся предъявила выписки о переводе четырех миллионов и банкротстве автосервиса, адвокат скис.
— Вы хотите сказать, что мой клиент обязан отчитываться перед супругой о своих финансовых операциях? — он попытался перейти в атаку.
— Когда речь идет о деньгах, полученных от продажи имущества родителей, и о сокрытии этого факта от супруги — да, обязан, — отрезала Олеся. — Более того, эти средства должны были стать частью семейного бюджета и быть потрачены на нужды семьи.
Судья слушала внимательно. Женщина лет пятидесяти, в очках, с усталым лицом. Наверняка за день она разбирала десятки таких дел.
— Есть ли у ответчиков что добавить? — она посмотрела на Степана.
Он молчал. Раиса дернула его за рукав, зашипела что-то, но он только покачал головой.
Судья удалилась в совещательную комнату. Мы ждали сорок минут. Я сидела, сжав руки в замок, и смотрела в окно — там, во дворе, цвела сирень. Фиолетовая, пышная, пахнущая весной.
Когда судья вернулась и начала зачитывать решение, я слушала как во сне.
"...исковые требования Елены Сергеевны удовлетворить частично. Признать дом совместно нажитым имуществом. Произвести раздел: три четверти — истице, одна четверть — ответчику. Взыскать с ответчика средства, вложенные истицей в ремонт и улучшение жилья — триста восемьдесят тысяч рублей. Взыскать алименты на двоих детей в размере..."
Раиса вскочила:
— Это беззаконие! Я буду обжаловать! Я пойду в вышестоящие инстанции!
— Сядьте, — судья сняла очки. — Или удалю из зала.
Свекровь опустилась обратно, лицо ее побагровело. Степан сидел, уставившись в одну точку.
Через неделю они освободили дом. Раиса уехала жить к сестре в Подмосковье — оказалось, у нее там есть дача, о которой она тщательно умалчивала. Степан снял квартиру в центре, начал исправно платить алименты. Один раз попытался приехать, поговорить — я не открыла дверь.
Но настоящее возмездие пришло позже.
В июне позвонила Олеся:
— Лен, ты сидишь? Новости есть.
— Какие?
— Помнишь, я говорила про автосервис, куда Степан вложил деньги? Так вот, прокуратура заинтересовалась этой историей. Оказалось, там не просто бизнес прогорел — там деньги выводили через фиктивные счета. Мошенничество в особо крупном размере.
— И что?
— Степана вызвали на допрос. Он фигурант. Может уголовное дело быть. А если докажут его причастность — срок реальный.
Я молчала, переваривая информацию.
— И это еще не всё, — продолжала Олеся. — Раиса пыталась оспорить решение суда через знакомого адвоката. Подала какие-то липовые справки о своей недееспособности, думала, что так отменят сделку с квартирой и вернут деньги. Но эксперты разобрались — справки поддельные. Теперь ей грозит статья за подделку документов и лжесвидетельство.
— Господи…
— Вот так. Хотели тебя раздеть — сами попали. Карма, знаешь ли.
Когда я положила трубку, подошла к окну. В огороде Маша с Полиной поливали грядки. Полина что-то говорила, показывала на помидоры, Маша смеялась.
Я открыла форточку. Пахло землей, травой, летом. Где-то в соседнем дворе играла музыка — старая песня, которую мама пела мне в детстве. "Я спросил у ясеня..."
Через месяц Степан появился на пороге. Постаревший, осунувшийся, с залысинами на висках. Стоял и молчал, переминаясь с ноги на ногу.
— Лен, — наконец выдавил он. — Можно войти?
— Нет, — ответила я спокойно. — Нельзя.
— Мне нужно… я хотел… — он запнулся, потер лицо ладонями. — Меня вызывают в суд. По делу автосервиса. Могут посадить. На пять лет.
— И что я должна сделать?
— Не знаю. Может, ты… может, скажешь, что я хороший отец? Характеристику дашь?
Я рассмеялась. Тихо, без радости.
— Степ, ты серьезно? Ты пытался отнять у своих детей дом. Выгнать на улицу. Сговорился с матерью против собственной семьи. И теперь хочешь, чтоб я тебя спасала?
— Лен, пожалуйста… я ошибся. Понимаю. Мама наговорила, я поверил. Думал, что так будет лучше…
— Лучше для кого? Для тебя? Для твоей мамочки?
Он молчал, глядя в пол.
— Знаешь, что самое страшное? — я шагнула ближе. — Не то, что ты меня предал. А то, что ты готов был предать своих дочерей. Ради денег. Ради удобства. Ради того, чтоб мамино личико не грустило.
— Прости…
— Уходи, Степан. И больше не приходи.
Он постоял еще минуту, потом развернулся и пошел прочь. Я смотрела ему вслед — сутулый, сломленный, чужой. Человек, с которым я прожила шесть лет, родила детей, делила постель и завтраки. И ничего от того человека не осталось — только пустая оболочка.
Осенью пришло письмо. Казенное, с печатями. Степану дали четыре года колонии-поселения. Раисе — условный срок и штраф за подделку документов. Сестра в Подмосковье выставила ее за дверь — не захотела жить с судимой. Свекровь сняла комнату в коммуналке на окраине, устроилась уборщицей в школу.
Иногда я видела ее на улице — сгорбленную, постаревшую за полгода лет на десять. Она отводила глаза и спешила мимо.
А я жила. Устроилась на работу в архитектурное бюро — рисовала проекты домов для других людей. Полина пошла в музыкальную школу, Маша — на гимнастику. По вечерам мы сидели на кухне, пили чай, болтали о ерунде. Девочки почти не спрашивали об отце — видимо, поняли, что он сам сделал свой выбор.
Дом я продала через год. Не выдержала жить в месте, пропитанном ложью и предательством. Купила квартиру в новостройке — светлую, с панорамными окнами и видом на реку. Там не было ничего, что напоминало бы о прошлом.
В день переезда, когда я закрывала дверь старого дома последний раз, остановилась на пороге. Оглянулась — пустые комнаты, пыль на подоконниках, треснувший потолок в коридоре. Сколько сил я вложила в эти стены. Сколько надежд.
И сколько боли.
Я вышла, захлопнула дверь. Ключи положила в почтовый ящик — для новых хозяев.
Шла к машине и думала: они хотели отобрать у меня дом. А забрали у себя всё — свободу, покой, будущее. Раиса доживает век в нищете и одиночестве. Степан отбывает срок, зная, что потерял семью навсегда. И виноваты в этом только они сами.
Я села за руль, посмотрела в зеркало заднего вида. Девочки на заднем сиденье строили рожицы друг другу и хихикали.
Завела мотор. И поехала — прочь от этого места, прочь от прошлого, навстречу чему-то новому.
А может, просто навстречу жизни, где не надо бояться, не надо оглядываться, не надо доказывать свое право на счастье.
Где можно просто быть.