Хрустальная ваза с засохшими розами полетела в стену раньше, чем Кира Васильевна успела договорить.
— Да как же вы меня достали! — Голос Светланы взлетел до предела, сорвался на визг. — То бабушке пеленку постели, то искупай, то накорми! Сиделку нанимайте!
Осколки посыпались на паркет — мелкие, прозрачные, как слезы. Кира Васильевна стояла у дверного проема, держась за косяк. Пальцы онемели. В горле пересохло так, что невозможно было сглотнуть.
— Света, ты что творишь? — Это был Олег, ее сын. Он поднялся с дивана, но двигался медленно, словно боялся спугнуть что-то хрупкое в воздухе. — Мама же слышит...
— И пусть слышит! — Светлана развернулась к нему, лицо красное, глаза блестят неестественно. — Пусть все слышат! Три года, понимаешь? Три года я вожусь с твоей бабкой! Меняю ей белье, мою, кормлю! А ты где? На работе! Всегда на работе!
Кира Васильевна шагнула в гостиную. Ноги ватные, но идти надо. Надо остановить это безумие, пока соседи не услышали.
— Светочка, — начала она тихо, — давай поговорим спокойно...
— Спокойно?! — Невестка захохотала — жестко, без радости. — Да вы вообще понимаете, что такое жить с лежачим человеком? Ночами она стонет, днем просит то одно, то другое! У меня своей жизни нет! Вообще нет!
Олег потер лицо ладонями. Устал, видно. От работы, от жены, от всего этого кошмара, в который превратилась их жизнь после инсульта его бабушки Аси. Матери Киры Васильевны.
— Мы обсуждали это, — сказал он глухо. — Ты сама говорила, что справишься...
— Когда это было?! — Светлана подскочила к нему, ткнула пальцем в грудь. — Год назад! Я думала, это временно! Что она восстановится! А она только хуже становится!
Кира Васильевна услышала скрип из соседней комнаты. Мама не спит. Слышит каждое слово. Сердце сжалось так больно, что на секунду потемнело в глазах.
— Я найду деньги на сиделку, — выдавила она из себя. — Обещаю. Продам дачу, возьму кредит...
— Дачу? — Светлана обернулась к ней с таким выражением лица, будто услышала анекдот. — Ту халупу под Конаково? За нее дадут копейки! А сиделка стоит сорок тысяч в месяц! Ты вообще в курсе цен?
— Тогда я сама буду чаще приезжать, — Кира сделала шаг вперед. — Каждый день. По два раза. Буду...
— Ты работаешь! — перебила Светлана. — В библиотеке твоей допотопной! За двадцать тысяч! Как ты мне поможешь? Чем?
В комнате матери снова скрипнуло. Потом тихий, придушенный всхлип. Кира Васильевна развернулась, пошла к двери — быстро, почти бегом.
— Мам, — позвала она, переступая порог. — Мамочка, ты не слушай...
Бабушка Ася лежала на боку, лицом к стене. Плечи вздрагивали. Кира опустилась на край кровати, положила ладонь на холодную, сухую руку матери.
— Отвези... меня... — выдохнула бабушка Ася. Половина лица была неподвижной, слова давались с трудом. — В... дом...
— Куда? — Кира наклонилась ближе.
— Дом престарелых, — четко произнесла мать здоровой половиной рта. — Хватит... я вас... мучаю...
— Не говори так! — Кира сжала ее руку. — Мы найдем выход! Я...
— Выход один, — голос Светланы прозвучал из дверного проема. Она стояла там, скрестив руки на груди. Вид у нее был решительный. — Государственный дом престарелых. Бесплатно. Можно оформить через соцзащиту.
Кира Васильевна обернулась. Посмотрела на невестку так, будто видела ее впервые.
— Ты... ты о чем?
— О том, что я ухожу, — Светлана пожала плечами. — Завтра утром уеду к матери. В Тверь. Пусть Олег решает, что делать дальше. Это его бабушка, в конце концов.
Она развернулась и ушла. Хлопнула дверь спальни. Потом — звук выдвигаемых ящиков.
Кира сидела на краю кровати и не могла пошевелиться. В ушах звенело. Мама снова всхлипнула — тихо, беспомощно, как ребенок.
— Я... хочу... умереть, — выдохнула она.
— Мам!
— Лучше бы... тогда... не выжила...
Кира Васильевна закрыла глаза. Как же все неправильно. Как же все пошло не так. Еще два года назад они были обычной семьей. Мама жила в своей квартире на Соколе, каждое воскресенье пекла пироги, водила соседских детей в музей. Олег женился на Светлане — тихой девушке из провинции, которая казалась доброй и терпеливой. А потом грянул инсульт. И все посыпалось — как та хрустальная ваза, осколки которой до сих пор блестели на паркете в соседней комнате.
Олег вошел без стука. Лицо серое, под глазами темные круги.
— Мам, — обратился он к Кире. — Нам надо поговорить.
Она поднялась с кровати, укрыла мать пледом, вышла следом за сыном. В гостиной было темно — только уличный фонарь бросал желтый свет на стену. Олег прислонился к подоконнику, смотрел куда-то вниз, на пустой двор.
— Я не могу ее потерять, — сказал он тихо. — Свету. Она... она все для меня.
Кира почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Не сломалось — просто отсоединилось, отпало, как сухая ветка.
— А бабушка? — спросила она, и голос прозвучал чужим, злым. — Она тебе кто?
Олег молчал. Смотрел в окно и молчал.
— Поняла, — выдохнула Кира. — Все понятно.
Она взяла сумку с подлокотника кресла, накинула пальто.
— Ты куда? — очнулся Олег.
— К себе. — Кира застегнула пуговицы. — Завтра приеду утром. Поговорим. Спокойно.
Она вышла, не оглядываясь. Спустилась по лестнице — лифт не дождешься в этой старой хрущевке. На улице ударил ноябрьский ветер, колючий, пахнущий снегом. Кира дошла до метро «Сокол», спустилась в вестибюль. Жара, давка, запах пота и сырости. Села в вагон, закрыла глаза.
Телефон завибрировал. Сообщение от подруги Ангелины: «Как дела? Долго не звонила».
Кира начала печатать ответ, потом удалила. Что она напишет? Что жизнь превратилась в ад? Что невестка выгоняет свекровь? Что сын молчит, как истукан?
Вместо этого она набрала: «Все нормально. Созвонимся».
Вышла на «Киевской». Перешла на кольцевую, доехала до «Павелецкой». Ее съемная квартира была рядом — однушка на пятом этаже, окна во двор-колодец. Восемнадцать тысяч в месяц, еле хватало на жизнь после оплаты.
Поднялась, открыла дверь. В прихожей пахло затхлостью — давно не проветривала. Сбросила пальто, прошла в комнату, рухнула на диван. Не раздеваясь.
Телефон снова завибрировал. Олег. «Мама, прости. Давай завтра все обсудим».
Кира посмотрела на экран. Потом заблокировала телефон и положила на журнальный столик.
Завтра.
Что она скажет завтра?
Что есть выход?
Но его нет. Она знала это точно.
За окном ветер швырял в стекло первый снег — мокрый, грязный, городской. Кира лежала на диване и смотрела в потолок. Там была трещина — тонкая, извилистая. Появилась еще в прошлом году. Постепенно расползалась, как паутина.
Вся их жизнь теперь была как эта трещина.
И с каждым днем она становилась все шире.
Утром Кира проснулась от того, что телефон разрывался. Семь пропущенных от Олега. Три от неизвестного номера. Она посмотрела на часы — девять утра. Опоздала на работу. Впрочем, какая разница.
Перезвонила сыну.
— Мам, — голос его звучал растерянно. — Света уехала. Собрала сумки ночью и уехала. Написала записку.
— Что написала?
— Что больше не может. Что едет к матери в Тверь. Что... — он запнулся. — Что пусть я выбираю между ней и бабушкой.
Кира села на диване. Провела рукой по лицу. Кожа шершавая, сухая. Надо бы крем купить, но на крема денег нет.
— Приеду через час, — сказала она.
Собралась быстро. Умылась, натянула джинсы и свитер. Выпила растворимый кофе, обжигаясь. В метро было пусто — рабочий день, все на местах. Только она болтается по городу, как перекати-поле.
Олег открыл дверь сразу. Выглядел он ужасно — помятая футболка, щетина, красные глаза.
— Заходи, — бросил он и пошел на кухню.
Кира прошла к матери. Бабушка Ася не спала, смотрела в потолок неподвижным взглядом.
— Доченька, — прошептала она. — Уехала?
— Уехала.
— И... правильно... сделала...
— Мам, перестань.
Кира села рядом, взяла морщинистую руку в свою. Вены проступали синими ниточками под тонкой кожей.
— Я... устала... — выдохнула бабушка Ася. — Устала... быть... обузой...
— Ты не обуза.
— Лгунья... — мать попыталась улыбнуться, но получилось криво. — Плохая... лгунья...
На кухне Олег сидел за столом, уставившись в чашку. Кофе остывал, сигарета тлела в пепельнице. Он не курил уже пять лет, но, видимо, сорвался.
— Она написала, что не вернется, пока бабушка здесь, — сказал он, не поднимая глаз. — Что устала жить в этом аду. Что я должен сделать выбор.
— И ты его сделаешь? — спросила Кира.
Олег молчал. Докурил сигарету, сразу достал новую. Руки дрожали.
— Не знаю, — выдавил он наконец. — Мам, я... я люблю Свету. Она... мы хотели детей. Планировали. А теперь она говорит, что не может даже думать о ребенке, пока живет с бабушкой.
— Значит, отвезешь маму в дом престарелых?
— Я не это сказал!
— Но это ты имеешь в виду.
Олег швырнул сигарету в пепельницу, вскочил. Прошелся по кухне, ударил кулаком по холодильнику.
— Какого черта, мам?! Почему я должен выбирать?! Почему на мне все это висит?!
— Потому что ты ее внук.
— А ты — ее дочь! — он развернулся к ней. — Почему ты не заберешь ее к себе?!
Вопрос повис в воздухе, тяжелый, как чугунная гиря. Кира смотрела на сына и не узнавала его. Когда он успел стать чужим?
— У меня однушка, — сказала она тихо. — Съемная. Восемнадцать квадратов. Куда я ее возьму?
— Тогда что предлагаешь?
— Я... — Кира замолчала. А что она могла предложить? Продать дачу — это месяца на три сиделки. Взять кредит — но кто даст кредит библиотекарю с зарплатой в двадцать тысяч? Уволиться, переехать к матери, ухаживать самой? Но на что жить? На пенсию матери в четырнадцать тысяч?
— Вот и я не знаю, — Олег сел обратно, уронил голову на руки. — Не знаю, мам. Просто не знаю.
Три дня они прожили в подвешенном состоянии. Кира переехала к Олегу, ухаживала за матерью. Сын ходил на работу, возвращался поздно, запирался в спальне. По вечерам разговаривал со Светланой по телефону — долго, тихо, Кира не слышала слов, только интонации. Сначала просящие, потом злые, потом совсем тихие.
На четвертый день Светлана позвонила Кире напрямую.
— Я хочу вернуться, — сказала она без приветствия. — Но при условии.
— Каком?
— Ася переедет в дом престарелых. Государственный, платный — не важно. Но я больше не буду за ней ухаживать.
Кира Васильевна стояла на балконе, смотрела на серое ноябрьское небо. Внизу дети играли во дворе, гоняли мяч. Их крики долетали приглушенно, как из другого мира.
— Ты понимаешь, что просишь?
— Понимаю. Но я имею право на свою жизнь.
— А она нет?
— Она прожила свою, — голос Светланы стал жестким. — Пусть теперь меня не лишает моей.
— Стерва, — выдохнула Кира. — Стерва ты, Светка.
Трубку не бросили. Долгая пауза.
— Может быть, — ответила невестка наконец. — Но честная. Я так больше не могу. И точка.
Связь оборвалась.
Кира позвонила в справочную соцзащиты. Записала адрес. На следующий день поехала туда — здание на окраине, облупившаяся штукатурка, железные двери. Внутри пахло хлоркой и чем-то кислым. За столом сидела женщина лет пятидесяти, с усталым лицом и равнодушными глазами.
— Вам куда?
— Насчет... — Кира сглотнула. — Насчет дома престарелых.
— Документы есть?
— Какие?
Женщина вздохнула, достала листок, протянула. Список документов занимал половину страницы. Справки, выписки, заключения.
— Собирайте. Потом приходите. Очередь на три месяца.
— А если человек лежачий?
— Очередь на полгода.
Кира вышла на улицу. Дождь зарядил — мелкий, нудный. Она стояла под козырьком автобусной остановки и смотрела на мокрый асфальт. Где-то внутри что-то окончательно оборвалось.
Вечером она сказала Олегу:
— Я забираю маму к себе.
Сын поднял голову от ноутбука. Уставился на нее.
— Как?
— Не знаю. Но забираю. Уволюсь с работы, буду ухаживать. На ее пенсию проживем. Как-нибудь.
— Мам...
— Не надо. — Кира подняла руку. — Я все решила. Звони Свете. Пусть возвращается. Через неделю мы съедем.
Олег молчал. Потом кивнул. Один раз. Коротко.
На следующий день Кира написала заявление об увольнении. Начальница — полная женщина в очках — покачала головой:
— Жалко терять такого работника. Может, возьмешь отпуск за свой счет?
— Нет. Увольняюсь.
— Как знаешь.
Через три дня Светлана вернулась. Но не из Твери.
Она позвонила Олегу в час ночи. Кира услышала, как сын вскочил с постели, как его голос — сначала радостный, потом растерянный, потом испуганный.
— Где ты?.. Что значит "на севере"?.. Мурманск?! Какого черта ты делаешь в Мурманске?!
Утром он рассказал.
Светлана не поехала к матери. Она купила билет на поезд до Мурманска. Почему туда — сама не знала. Просто поехала. Хотела уехать как можно дальше от всего этого. От Москвы, от свекрови, от мужа.
Добралась за двое суток. Поселилась в хостеле. Устроилась официанткой в кафе. Три дня работала, ходила к морю — черному, холодному, пугающему. Смотрела на волны и плакала.
На четвертый день поняла, что сделала ошибку. Что хочет домой. Что любит Олега. Что готова вернуться.
Позвонила ему.
— Приезжай, — сказал Олег. — Бабушка уедет. Мама забирает ее к себе.
— Правда?
— Правда.
Светлана купила билет на самолет. Прилетела вечером. Олег встретил ее в аэропорту.
А наутро пришла домой.
Кира как раз собирала вещи матери. Светлана остановилась в дверях комнаты, смотрела на них — на свекровь, сидящую в кресле, на Киру, складывающую одежду в чемодан.
— Простите, — выдохнула она.
Кира обернулась. Посмотрела на невестку долгим взглядом.
— За что?
— За все. За то, что не смогла. За то, что сорвалась.
— Приезжай к нам в гости, — сказала бабушка Ася неожиданно четко. Наверное, волнение помогло справиться с параличом языка. — Когда захочешь.
Светлана кивнула. Развернулась, вышла.
Олег помог Кире перевезти бабушку. Втроем они погрузили инвалидное кресло, вещи, лекарства в его машину. Поехали на Павелецкую. Восемнадцать квадратов превратились в камеру. Диван отодвинули к стене, поставили кровать для матери. Кресло — у окна.
— Ничего, — сказала Кира, оглядывая крошечное пространство. — Проживем.
Олег ушел быстро. Смотрел виноватым взглядом, обещал помогать деньгами, приезжать. Кира кивала, не слушая. Она знала, что он не приедет. Максимум раз в месяц.
Первую неделю было тяжело. Кира вставала в шесть, мыла мать, меняла памперс, готовила завтрак. Потом кормила — по ложечке, медленно. Бабушка Ася поперхивалась, кашляла. После завтрака — упражнения, которые велел делать врач. Разминка суставов, массаж. К обеду Кира валилась с ног.
Но потом привыкла. Нашла ритм. Жизнь стала простой, как дыхание. Подъем, уход, кормление, сон. И так каждый день.
Через месяц позвонила Ангелина.
— Ты что пропала? Не отвечаешь на звонки!
— Занята, — ответила Кира. — Мама со мной живет теперь.
— Совсем?
— Совсем.
Подруга помолчала.
— Приеду к вам. Привезу продукты.
— Не надо...
— Заткнись. Привезу.
Приехала на следующий день — с двумя огромными сумками. Колбаса, сыр, фрукты, памперсы для взрослых. Кира плакала на кухне, а Ангелина гладила ее по спине и повторяла:
— Ничего. Все будет хорошо. Как-нибудь.
Олег звонил раз в неделю. Приезжал раз в месяц. Приносил деньги — пять тысяч, иногда десять. Сидел полчаса, смотрел в пол. Потом уезжал.
Светлана больше не появлялась.
Зимой бабушка Ася пошла на поправку. Стала говорить чище, даже попыталась встать с помощью ходунков. Врач сказал, что это чудо.
— У вас воля к жизни появилась, — заметил он. — Раньше не было.
— Раньше... я мешала, — ответила Ася. — А теперь... нет.
Весной Кира нашла подработку — удаленную, набор текстов. Платили копейки, но хоть что-то. Они даже смогли купить новое одеяло — теплое, пуховое.
В апреле Олег перестал звонить. Совсем. Кира написала ему сама:
— Ты живой?
Ответил через три дня: "Живой. Извини. Завал на работе".
Больше она не писала.
В мае Светлана вдруг позвонила. Голос дрожал, срывался.
— Я хочу вернуться.
— Куда? — не поняла Кира.
— К Олегу. Домой. Я поняла, что была не права. Я готова... готова ухаживать за бабушкой Асей. Если надо.
— Поговори с сыном.
— Я говорила. Он не берет трубку. Не открывает дверь. Выгнал меня.
Кира прикрыла глаза. Значит, вот как. Олег не простил. Всё-таки тогда выгнал её из квартиры.
— Я ничем не могу помочь.
— Скажи ему... скажи, что я люблю его.
— Скажу.
Трубка умолкла.
Вечером Кира позвонила сыну. Трубку он взял не сразу.
— Светлана звонила, — сказала Кира. — Хочет вернуться.
— Знаю.
— И что?
— А ничего. — Голос Олега был ровным, почти безразличным. — Я давал ей шанс. А она снова уехала. На север, к черту на кулички. А потом, значит, передумала. Бегала туда сюда. Ну и пусть живет там. Я не принимаю ее обратно.
— Олег...
— Мам, не надо. Я все решил. Она сделала выбор. Теперь я сделал свой.
— Ты любишь ее.
— Любил. Прошло.
Связь оборвалась.
Кира сидела на кухне, смотрела в темное окно. Май был теплым, с улицы доносились голоса гуляющих. Жизнь продолжалась — чужая, веселая, далекая.
— Доченька, — позвала бабушка Ася из комнаты. — Иди сюда.
Кира вошла. Мать лежала на кровати, смотрела в потолок.
— Ты слышала?
— Слышала.
— Он... жестокий... — прошептала Ася. — Не думала... что такой...
— Не знаю, — ответила Кира. — Может, он прав. Может, она заслужила.
— Никто... не заслуживает... — мать повернула голову, посмотрела на дочь. — Быть... брошенной...
Кира легла рядом — прямо поверх одеяла. Обняла мать за плечи. Они лежали так долго, слушая чужие голоса за окном.
Через неделю Светлана исчезла. Телефон был недоступен, в соцсетях — тишина. Олег сказал, что ему все равно. Но Кира видела — не все равно. Слышала по голосу. Что-то надломилось в нем тогда, когда Света уехала в Мурманск без объяснений. Что-то не срослось обратно.
В июне Кира узнала, что Светлана снова вернулась в Мурманск. Подруга нашла ее страницу в соцсетях — фотографии черного моря, заснеженных сопок, северного сияния. Подпись под последним фото: "Здесь я дома".
Странно, подумала Кира. Человек уезжает от своего дома, находит другой — там, где никогда не был. Где холодно, темно полгода, где нет ничего знакомого. И чувствует себя дома.
Может, Светлана искала не место. Может, она искала саму себя. И нашла там, на краю света, у черной воды Баренцева моря.
Кира так и не поняла.
Но иногда, по ночам, когда мать спала, она подходила к окну, смотрела на темное небо и думала о невестке. Которая уехала на север. Которую не приняли обратно. Которая осталась там — может быть, навсегда.
И почему-то именно это казалось ей единственным правильным финалом их истории.
Не счастливым.
Но честным.