— Сволочь твоя сестра! — выдохнула Марьяна, швырнув телефон на диван так, что тот отскочил и грохнулся на пол. — Если эта дрянь ещё хоть раз меня упрекнёт, останется без последних волос! Я это точно обещаю!
Андрей замер у окна, не оборачиваясь. Пальцы сжали подоконник. За стеклом ноябрьский дождь размазывал серость по асфальту, превращая двор в акварельную кляксу. Вот так и жизнь их сейчас — сплошная мутная клякса, в которой не разобрать, где правда, где ложь, где любовь, а где привычка.
— Она просто хотела...
— Хотела?! — Марьяна развернулась к нему всем телом, словно хищница, готовая к прыжку. Волосы растрепались, вырвались из небрежного пучка, рассыпались по плечам огненным каскадом. Её всегда восхваляли за эти волосы — медно-рыжие, густые, живые. Мать говорила: «С такими волосами только в кино сниматься». А Марьяне хотелось их отрезать к чёртовой матери, особенно в моменты вот таких вот семейных разборок. — Она хотела мне намекнуть, что я плохая мать! Что я не так Гришку воспитываю! Что я — не она, святая Вероника, которая своих детей в ежовых рукавицах держит!
Андрей наконец обернулся. Лицо бледное, измотанное. Под глазами тени — видно, снова не спал, торчал в гараже до утра, ковырялся в этом проклятом моторе. Или просто прятался от домашних баталий.
— Марьян, она не то имела в виду...
— Не смей мне объяснять, что она имела в виду! — Голос сорвался на визг. Марьяна сама услышала этот срыв и ненавидела себя за него. Ненавидела за то, что превратилась в истеричку, которая орёт на мужа из-за телефонного разговора с его сестрой. Но остановиться не могла. Слова лились сами, ядовитые, обжигающие: — Ты не слышал, как она сказала: «Ну, Марьяна, я бы на твоём месте следила, чтобы ребёнок не таскал у соседей яблоки». Следила! Будто я не слежу! Будто я — какая-то безответственная...
— Гришка действительно взял яблоко у Петровны, — тихо вставил Андрей, и это «тихо» прозвучало громче любого крика.
Тишина упала между ними, тяжёлая, как чугунная крышка люка.
— Ты серьёзно? — Марьяна прищурилась. — Ты сейчас встал на её сторону?
— Я не встаю ни на чью сторону, — Андрей потёр переносицу. — Я просто говорю, что мальчишка взял яблоко, Петровна пожаловалась, и Вероника...
— И Вероника решила позвонить мне и прочитать лекцию о воспитании! — Марьяна подошла ближе, почти вплотную. Смотрела снизу вверх — он был выше на голову — но в этот момент казалось, что именно она доминирует, именно она заполняет собой всё пространство этой убогой двушки на третьем этаже панельной коробки. — Твоя сестрица, которая сама своих детей видит по праздникам, потому что вкалывает как проклятая на двух работах, смеет учить меня?!
— Не трогай Веронику, — в голосе Андрея появилась злость. — Она работает, чтобы прокормить детей. После того как муж её бросил...
— Ой, да хватит! — Марьяна махнула рукой. — Все знают, что Геннадий не просто так ушёл! Он ушёл, потому что с твоей сестрицей невозможно жить! Она контролирует всё и всех, она считает себя пупом земли, она...
— Замолчи!
Андрей рявкнул так, что Марьяна дёрнулась. Он редко повышал голос. Вообще редко показывал эмоции. Был из тех мужчин, что всё держат в себе, накапливают, как батарея накапливает тепло, а потом — раз, и взрыв.
— Ты не смеешь так говорить о моей сестре, — он сделал шаг вперёд, и теперь уже Марьяна отступила. — Вероника всегда нам помогала. Когда у тебя мать в больнице лежала, кто с Гришкой сидел? Вероника. Когда мы с тобой в ипотеку влезли и денег не хватало на первый взнос, кто занял? Вероника. Кто...
— Да заткнись ты со своей Вероникой! — Марьяна чувствовала, как внутри всё сжимается в комок, как слёзы подступают к горлу, но давила их, не давала вырваться наружу. Слёзы — это слабость. А она не слаба. Нет. — Помогала, говоришь? Она делала это не просто так! Она всё время напоминает! Каждый раз, когда звонит, обязательно вставит словечко: «А помнишь, как я тебе тогда помогла?». Или: «Жаль, что не все ценят помощь родных». Всё время эти намёки!
— Это ты так воспринимаешь, — Андрей отвернулся снова к окну, и Марьяна поняла: всё, разговор закончен, он закрылся, ушёл в себя.
Но она не собиралась останавливаться.
— Я воспринимаю?! — Она подошла сзади, дёрнула его за рукав. — Развернись и посмотри на меня!
Андрей не пошевелился.
— Я устал, Марьян, — сказал он глухо. — Устал от этих скандалов. Каждую неделю одно и то же. То ей не нравится, то ей не угодишь...
— Ага, — горько усмехнулась Марьяна. — Значит, я виновата. Всегда я виновата. А твоя святая сестрица, которая лезет в нашу жизнь с указаниями, она, конечно, права.
— Она не лезет, — Андрей медленно обернулся, и Марьяна вдруг увидела в его глазах что-то новое. Холод. Отстранённость. Будто смотрел не на жену, а на чужого человека. — Она просто беспокоится. О Гришке. О нас.
— Она хочет всеми управлять! — Марьяна стукнула кулаком по столу, сервиз звякнул. — Она считает, что если она старше, если она успешнее, если у неё, блин, две вышки и должность начальника отдела, то она имеет право указывать нам, как жить!
— У неё действительно две вышки, — ровно сказал Андрей. — И она действительно начальник отдела. А ты...
Он не договорил, но Марьяна услышала продолжение в этой паузе. Услышала то, что он не сказал вслух: «А ты сидишь дома с ребёнком и жалуешься».
— А я что? — спросила она тихо, и в этой тишине было больше угрозы, чем в любом крике. — Договаривай. А я — кто?
Андрей молчал.
— Я — никто, да? — Марьяна чувствовала, как что-то ломается внутри, какая-то невидимая плотина трещит и вот-вот рухнет. — Я — просто домохозяйка. Которая торчит в четырёх стенах, стирает твои носки, готовит борщи и сидит с твоим сыном. А Вероника — она успешная! Она молодец! Она — образец для подражания!
— Марьян...
— Не смей, — она подняла руку. — Не смей сейчас говорить, что ты не это имел в виду. Я вижу, как ты на меня смотришь последние месяцы. Будто я обуза. Будто я — какая-то...
Дверь хлопнула.
Оба замерли.
В прихожей послышался топот маленьких ног, шуршание куртки.
— Мам, я дома! — прокричал Гришка звонко, беззаботно.
Марьяна и Андрей смотрели друг на друга, и в воздухе между ними висело много невысказанного.
— Потом поговорим, — сказал Андрей и вышел из комнаты.
Марьяна осталась стоять посреди комнаты и подумала о том, как же ей опротивела эта Вероника со своими советами!
«Останется без волос», — подумала Марьяна мрачно, глядя на своё отражение в тёмном экране телевизора. И добавила про себя: «И это не шутка».
Гришка ворвался в комнату, как маленький ураган — рюкзак на одном плече, щёки красные от мороза, из-под шапки торчали вихры тёмных волос. Весь в отца — те же карие глаза, тот же упрямый подбородок.
— Мам, а что у нас на ужин? Я кушать хочу так, что желудок к позвоночнику прилип!
— Не спеши, руки сначала помой! — автоматически одёрнула Марьяна, но голос прозвучал вяло, без обычной строгости.
Гришка насторожился. Он был смышлёным пацаном, хоть и всего восемь лет. Чуял атмосферу, как собака чует грозу.
— Вы опять ругались? — спросил он тише, стягивая шапку.
— Нет, — соврала Марьяна. — Всё нормально. Сейчас ужинать будем.
Гришка покрутился на месте, явно хотел что-то сказать, но передумал и убежал в ванную. Марьяна проводила его взглядом и подумала: вот он, её сын, её единственная радость в этой жизни. Ради него она и сидела дома последние годы, отказалась от работы дизайнером, от карьеры, от всего. А теперь её в этом упрекают.
Телефон на полу ожил, завибрировал. Марьяна подняла его и увидела сообщение от Вероники: «Марьяночка, извини, если что не так сказала. Просто переживаю за вас. Давай встретимся, поговорим по душам? В пятницу освобождаюсь пораньше».
«По душам», — мысленно передразнила Марьяна. — «Поговорим по душам» — это когда ты два часа будешь мне рассказывать, как правильно жить, а я буду сидеть и кивать, потому что ты — старшая, умная, успешная».
Пальцы зависли над клавиатурой. Хотелось написать что-то колкое, обидное. Но вместо этого Марьяна просто выключила звук и швырнула телефон в сумку.
На кухне Андрей уже накрывал на стол — доставал тарелки, раскладывал вилки. Двигался механически, лицо непроницаемое.
— Макароны с сосисками, — сказала Марьяна, открывая холодильник. — Ничего другого не успела приготовить.
— Нормально, — буркнул Андрей, не глядя на неё.
Они готовили ужин в гробовом молчании. Гришка вертелся рядом, пытался разрядить обстановку — рассказывал про школу, про то, как Санька Мишин получил двойку по математике, про новую игру на телефоне. Марьяна кивала через слово, Андрей вообще не реагировал.
— Пап, а ты слышишь меня? — обиженно спросил Гришка.
— Слышу, сынок, — Андрей потрепал его по голове. — Слышу.
Сели за стол. Марьяна разложила макароны по тарелкам, порезала сосиски. Обычный ужин в обычной семье. Только атмосфера была, как перед грозой — всё затихло, но воздух давил на виски.
— Мам, — Гришка вертел вилкой в тарелке, не поднимая глаз. — А правда, что Петровна видела, как я у неё яблоко взял?
Марьяна застыла с куском хлеба в руке.
— Откуда ты знаешь?
— Петровна маме звонила, — вмешался Андрей. — И ещё половине подъезда рассказала. Так что теперь все в курсе.
— Я не воровал! — Гришка вскинул голову, глаза полыхнули обидой. — Ну то есть... не совсем так. Там яблоко на земле валялось, под их яблоней. Я думал, оно ничьё. Ну и взял. Одно всего!
Марьяна посмотрела на сына — взъерошенные волосы, красные щёки, губы дрожат. Ребёнок. Обычный ребёнок, который поднял упавшее яблоко. А Петровна — старая карга — раздула из этого скандал на весь двор. И Вероника, конечно же, тут же вставила своё ценное мнение.
— Ничего страшного, — сказала Марьяна, накрывая ладонью руку сына. — Просто в следующий раз спрашивай, можно или нет. Договорились?
— Ага, — Гришка шмыгнул носом и уткнулся в тарелку.
— И всё-таки это неправильно, — не удержался Андрей. — Надо объяснить ребёнку, что чужое брать нельзя. Даже если оно валяется на земле.
Марьяна почувствовала, как внутри снова закипает.
— Я объяснила, — процедила она сквозь зубы. — Или тебе недостаточно?
— Мне достаточно, — Андрей отодвинул тарелку, хотя съел от силы половину. — Просто Вероника права. Надо следить за ребёнком внимательнее.
— Опять Вероника! — Марьяна вскочила так резко, что стул опрокинулся назад с грохотом. — Вероника, Вероника, Вероника! Может, тебе с ней жить, раз она такая правильная?!
— Мама! — Гришка испуганно прижался к спинке стула.
— Успокойся, — Андрей даже не поднял голову. — Не ори при ребёнке.
— Не ори?! — Марьяна схватилась за край стола, пальцы сжались до боли. — Ты мне указываешь, что делать?! Ты, который весь вечер торчишь в гараже, а с сыном и пяти минут не проводишь! Ты, который на выходных валяешься на диване, а я одна и готовлю, и убираю, и с Гришкой уроки делаю! Ты смеешь говорить мне, что я плохо слежу за ребёнком?!
— Я не говорил, что ты плохо следишь, — Андрей наконец поднял глаза, и в них полыхнуло что-то злое, давно сдерживаемое. — Но раз уж начала... Да, я работаю! Я вкалываю на заводе по двенадцать часов! Я приношу деньги в дом! А ты... что ты делаешь, Марьяна? Сидишь дома и жалуешься!
Тишина.
Даже часы на стене, казалось, перестали тикать.
Гришка смотрел то на мать, то на отца широко распахнутыми глазами. Губы дрожали, вот-вот заплачет.
— Всё, — выдохнула Марьяна. — Всё, я поняла.
Она развернулась и пошла к двери.
— Марьян, стой! — крикнул Андрей, но она уже схватила куртку с вешалки, сунула ноги в ботинки.
— Мама, ты куда?! — Гришка вскочил из-за стола, побежал следом, но Марьяна уже распахнула дверь и вылетела на лестничную площадку.
Холод ударил в лицо. Ноябрьский ветер трепал волосы, пробирался под куртку. Марьяна бежала вниз по ступенькам, спотыкаясь, хватаясь за перила. За спиной слышались крики Андрея, плач Гришки, но она не оборачивалась.
Выскочила на улицу. Дождь хлестал по лицу, смешивался со слезами. Марьяна шла наугад, не разбирая дороги, сворачивала то направо, то налево. Мимо серых домов, мимо пустых детских площадок, мимо редких прохожих под зонтами.
«Сидишь дома и жалуешься».
Эти слова звенели в ушах, больнее любого удара.
Она остановилась только когда поняла, что совсем промокла, что зуб на зуб не попадает от холода. Огляделась — незнакомый двор, незнакомые дома. Где она вообще?
Телефон завибрировал в кармане. Андрей. Пять пропущенных. Десять. Пятнадцать.
Марьяна отключила звук и присела на мокрую лавочку под навесом остановки. Рядом никого. Только редкие машины проезжали мимо, шурша колёсами по лужам.
«Что я делаю?» — подумала она, глядя в пустоту. — «Убегаю из дома, как глупая девчонка. А Гришка там плачет. Из-за меня».
Но вернуться сейчас — это значит признать поражение. Значит согласиться с тем, что Андрей прав, что она действительно просто сидит дома и ничего не делает.
«Может, он и правда прав?» — закралась предательская мысль. — «Может, я действительно превратилась в никчёмную домохозяйку, которая только и умеет, что ныть?»
Телефон снова завибрировал. На этот раз — сообщение от неизвестного номера:
«Марьяна, это Вероника. Пожалуйста, вернись домой. Гришка переживает. Мы все переживаем».
Марьяна уставилась на экран, и что-то внутри щёлкнуло.
«Мы все переживаем».
Вероника. Конечно же, Вероника. Она и тут успела влезть, успела показать, какая она заботливая, как она переживает за семью брата.
Пальцы заходили по клавиатуре, выстукивая ответ:
«Вероника, займись своей жизнью. И своими детьми. А в мою семью не лезь».
Отправить.
Следующее сообщение — Андрею:
«Я дома буду поздно. Не жди».
И снова — отправить.
Марьяна встала с лавочки, натянула капюшон и пошла дальше по улице. Куда — не знала. Просто шла. Прочь от дома, от мужа, от этой удушающей жизни, в которой она превратилась в невидимку, чьи труды никто не замечает, а промахи выносят на всеобщее обозрение.
Дождь усилился. Ветер завывал между домами. А Марьяна шла и думала только об одном: «Если Вероника ещё раз сунется со своими советами — я сдержу обещание. Волосы дороже крови. И я это докажу».
Она шла уже минут двадцать, когда увидела свет в окнах парикмахерской. «Стиль и грация» — вывеска мигала неоновым розовым, приглашая внутрь. Марьяна остановилась, глядя на своё отражение в мокром стекле витрины. Растрёпанные волосы прилипли к щекам, тушь размазалась под глазами. Призрак женщины, которой она когда-то была.
«А что, если?..»
Мысль пришла внезапно, дикая и одновременно такая ясная, что дыхание перехватило.
Марьяна толкнула дверь. Колокольчик звякнул, и тёплый воздух окутал, как одеяло. Пахло краской для волос и лаком. За стойкой стояла женщина лет сорока пяти, с короткой стрижкой и яркими губами.
— Мы уже закрываемся, — сказала она, но взгляд задержался на мокрой, дрожащей посетительнице. — Хотя... ты в порядке, девочка?
— Нет, — честно ответила Марьяна. — Совсем не в порядке.
Женщина кивнула, будто это был правильный ответ.
— Садись. Чай? Кофе?
— Можно просто... — Марьяна опустилась в кресло, не снимая мокрую куртку. — Можно постричь меня?
— Подровнять?
— Нет, — Марьяна посмотрела на своё отражение в большом зеркале. Волосы — её гордость, её проклятие, её единственная красота, которую все всегда хвалили. Мать, подруги, Андрей когда-то. И Вероника, эта чёртова Вероника, на прошлом семейном празднике сказала: «Эх, Марьяш, хоть волосы у тебя шикарные. Это твоё главное богатство». — Коротко. Совсем коротко.
Мастер присела рядом, внимательно разглядывая.
— Ты уверена? Такие волосы отрастить непросто.
— Я устала быть красивой для других, — сказала Марьяна тихо, и сама удивилась этим словам. — Устала быть той, кого оценивают по внешности. Устала от того, что единственное, за что меня хвалят — это то, что мне досталось просто так, от природы. А всё остальное... всё остальное не имеет значения.
Мастер помолчала, потом кивнула.
— Тогда давай сделаем тебя новой.
Ножницы щёлкнули. Первая прядь упала на пол — длинная, медно-рыжая, живая. За ней вторая. Третья. Марьяна смотрела, как исчезает её прежняя жизнь локон за локоном. Как вместе с волосами отрезается что-то большее — ожидания других людей, чужие представления о том, какой она должна быть.
Через полчаса в зеркале смотрела незнакомка. Короткая стрижка обнажила скулы, сделала взгляд острее, жёстче. Никакой мягкости, никакой прежней покорности.
— Вау, — выдохнула мастер. — Ну, смотри!
Марьяна провела рукой по коротким волосам. Лёгкость. Невероятная лёгкость, будто сбросила груз в пятьдесят килограммов.
— Сколько я должна?
— Для такого преображения? Тысяча пятьсот.
Марьяна полезла в сумку, отсчитала мятые купюры — последние деньги, которые откладывала на Гришкин день рождения. Ну и ладно. Сейчас ей это было нужнее.
Вышла на улицу. Дождь кончился, появились звёзды между разорванными облаками. Холод уже не кусал — наоборот, бодрил.
Домой она вернулась почти в полночь. Ключ в замке провернулся тихо. В квартире горел только ночник в прихожей. Марьяна разулась, прошла на кухню. На столе — записка неровным Гришкиным почерком: «Мама, прости. Я больше не буду яблоки брать. Целую».
Сердце сжалось. Она взяла листок, прижала к груди.
— Ты вернулась.
Андрей стоял в дверях, в одних трусах и футболке, заспанный, взъерошенный. Смотрел на жену — и вдруг лицо исказилось от шока.
— Что ты... что ты сделала?!
Марьяна подняла подбородок.
— Постриглась.
— Постриглась?! — он шагнул вперёд, протянул руку, будто хотел коснуться того, чего больше не было. — Марьян, ты... твои волосы... Почему?!
— Потому что могу, — она смотрела на него спокойно, без прежней истерики, без слёз. — Потому что это моё тело, моя жизнь, мой выбор.
— Но они были такие красивые... — в голосе Андрея прорезалась растерянность, почти обида, будто она украла у него что-то ценное.
— Были, — согласилась Марьяна. — А теперь нет. Зато теперь, когда на меня смотрят, видят не только волосы. Видят меня.
Андрей молчал, не зная, что сказать.
— Я завтра пойду искать работу, — продолжила Марьяна, наливая себе воду из кувшина. — Позвоню в старую студию, может, возьмут обратно дизайнером. Или найду другое место. Но сидеть дома я больше не буду.
— Марьян...
— И ещё, — она повернулась к мужу. — Если Вероника ещё раз позвонит с советами — я повешу трубку. Если она придёт в гости и начнёт учить жизни — попрошу уйти. Я устала оправдываться перед твоей семьёй за то, какая я мать, какая жена, какая женщина. Устала доказывать, что я достаточно хороша.
Андрей стоял, открыв рот. Потом пробормотал:
— Ты... ты изменилась.
— Да, — Марьяна усмехнулась. — Изменилась. Жаль, что для этого мне пришлось отрезать волосы. Но зато теперь я знаю: если хочешь что-то изменить в жизни — начни с того, что держит тебя в прошлом.
Она прошла мимо него, в спальню. Гришка спал, раскинувшись на кровати, обнимая плюшевого медведя. Марьяна наклонилась, поцеловала сына в лоб, поправила одеяло.
— Я буду лучшей матерью, — прошептала она. — Не потому что так говорит Вероника. А потому что я сама этого хочу.
Легла рядом с сыном, не раздеваясь. Закрыла глаза. И впервые за много месяцев уснула спокойно, без тревоги, без ощущения, что жизнь проходит мимо.
Утром, когда Марьяна вышла на кухню, там уже сидела Вероника. С чашкой кофе, с идеальной укладкой, с этой вечной уверенной улыбкой. Андрей, видимо, впустил сестру, пока Марьяна спала.
— Боже мой, — Вероника поднялась, уставившись на короткую стрижку золовки. — Марьяна, что... почему?..
Марьяна медленно подошла к столу, налила себе кофе, села напротив. Посмотрела Веронике прямо в глаза.
— Знаешь, что самое смешное? — спросила она тихо. — Я всё ждала, когда ты заметишь, что я не просто придаток Андрея. Что я живой человек со своими мечтами, страхами, болью. Но ты видела только мои ошибки. И я думала — может, если я стану идеальной женой, идеальной матерью, идеальной невесткой — тогда ты примешь меня. А потом поняла: ты никогда не примешь. Потому что тебе не нужна равная. Тебе нужна та, кого можно поучать.
Вероника побледнела.
— Я не... я просто хотела помочь...
— Помочь, — повторила Марьяна. — Знаешь, Вероника, я сдержу своё обещание. Но не так, как думала вчера. Я не буду драться с тобой, не буду рвать твои волосы. Я просто... — она отпила кофе, смакуя паузу, — я просто больше не буду частью твоей игры. Можешь звонить Андрею, давать ему советы. Но меня оставь в покое.
Вероника открыла рот, закрыла. Потом резко встала.
— Андрей! — крикнула она. — Ты слышишь, как твоя жена со мной разговаривает?!
Но Андрей ничего не ответил. И это было красноречивее любых слов.
Вероника схватила сумку, прошла к двери. На пороге обернулась:
— Ты пожалеешь.
— Нет, — спокойно ответила Марьяна. — Не пожалею. Впервые за долгое время — точно не пожалею.
Дверь хлопнула.
Марьяна осталась сидеть на кухне, гладя рукой короткие волосы. За окном взошло солнце, и его лучи пробились сквозь тучи, осветив всю комнату.
А через неделю она получит звонок из старой дизайн-студии. Возьмут на полставки, потом на полную. Ещё через месяц сделают руководителем проекта. Андрей будет долго привыкать к новой жене — той, что больше не просит разрешения жить своей жизнью. Но в конце концов он либо примет, либо нет. И это тоже будет её выбор — остаться или уйти.
Вероника замолчала на полгода. А когда появится снова — на семейном празднике — она придёт с короткой стрижкой. Почти такой же, как у Марьяны тогда, той ноябрьской ночью.
И когда родственники спросят: «Вероника, что с твоими волосами?», она ответит неуверенно:
— Решила обновиться. Перемены иногда нужны.
Марьяна промолчит. Только улыбнётся краем губ, глядя в окно.
Потому что она будет знать: иногда, чтобы изменить мир вокруг, достаточно изменить себя. А остальные подтянутся. Или исчезнут.
И волосы тут совсем ни при чём.