Сволочь я или нет – решать не мне. Но когда я захлопнула за собой дверь той квартиры на Ленинском, где прожила четырнадцать лет, в горле стоял только один вопрос: как, чёрт возьми, я протянула так долго?
Ключи я бросила в почтовый ящик. Именно бросила – со звоном, чтобы слышно было. Чтобы этот звук остался в памяти как точка. Как последняя запятая перед многоточием новой жизни.
Декабрь выдался мокрый, промозглый. Снег не лежал – таял сразу, превращая город в огромную грязную лужу. Я шла по проспекту, и туфли мои – те самые бежевые, что Игорь когда-то назвал «офисной скукой» – хлюпали на каждом шагу. В руках – сумка с документами, косметичкой и запасным бельём. Больше я ничего не взяла. Как будто всё остальное – мебель, посуда, фотографии в рамках – принадлежало не мне, а какой-то другой женщине. Той, которой я была вчера.
Метро на «Университете» пахло сыростью и чужой усталостью. Я встала у дверей вагона, вжалась спиной в холодное стекло и закрыла глаза. В ушах звучал его голос – хриплый, обиженный:
— Ты серьёзно уходишь? Сейчас? Когда мне хуже всех?
Хуже всех. Эти два слова стали мантрой последних восьми месяцев. С того самого момента, как врачи объявили диагноз. Рассеянный склероз – прогрессирующая форма. Я тогда сидела рядом в кабинете невролога и смотрела, как доктор – полная женщина лет пятидесяти с крупными серьгами – пишет что-то в карте. Игорь молчал. Я молчала. Между нами легла пропасть из невысказанных слов.
А потом началось.
Сначала он перестал ходить на работу. Потом – выходить из дома. Потом – вставать с дивана. Я превратилась в сиделку, которая после восьми часов в офисе возвращалась к своим вторым восьми часам: готовка, уборка, таблетки, процедуры, уговоры.
— Игорёк, ну попробуй хоть суп... Игорь, доктор сказала – тебе нужно двигаться... Игорь, я понимаю, что тяжело, но...
Но. Всегда это «но». Как будто я сама себе объясняла, почему имею право просить его жить.
Вышла на «Октябрьской» и пошла в сторону центра. Куда – не знала. Звонить подругам? У меня не осталось подруг. За последние месяцы я отменила столько встреч, что люди просто перестали приглашать. «Извини, не могу, у Игоря плохо с ногами» – «Извини, не могу, у нас массаж сегодня» – «Извини, не могу, он сегодня особенно...»
Особенно.
Особенно злой. Особенно требовательный. Особенно беспомощный.
Я остановилась у витрины кафе на Полянке. Внутри горел тёплый свет, за столиками сидели люди с чашками и тарелками, на лицах – обычная усталость среды. Нормальная, житейская. Не моя – въевшаяся в кожу, в мышцы, в кости.
Телефон завибрировал в кармане. Я достала – двенадцать пропущенных от Игоря. Ещё четыре – от его матери, Тамары Фёдоровны. Конечно. Он уже успел ей позвонить. Наверняка наплёл, что я бросила больного мужа, что я – исчадие ада, что он умирает, а жена ушла к любовнику.
Любовника, кстати, не было. Но это мало кого волновало.
Телефон опять ожил – на этот раз звонок. Свекровь. Я сбросила, заблокировала номер и зашла в кафе.
— Девушка, что будете? – официантка лет двадцати смотрела на меня с дежурной улыбкой.
— Кофе. Большой. И... – я посмотрела в меню, буквы расплывались, – что-нибудь сладкое.
Она принесла капучино и эклер. Я сидела у окна, смотрела на людей, спешащих по своим делам, и не могла отделаться от ощущения, что совершила преступление. Не юридическое – моральное. Ушла от больного. Хуже не придумаешь.
Но ведь я пыталась. Господи, как я пыталась.
Восемь месяцев я была идеальной женой. Носила судно, меняла постельное бельё, заказывала лекарства, звонила врачам, массировала ему ноги, когда они начинали неметь. Я читала форумы, смотрела видео, училась делать уколы. Я перестала красить губы, потому что «зачем тебе это, ты что, на выход собралась?». Я носила домашние треники, потому что «юбки – это вызывающе, ты хочешь, чтобы соседи думали, что тебе всё равно на мужа?».
Я стала тенью. Бесцветной, бесформенной, удобной.
А он... он стал тираном.
— Варя, где мой пульт? Варя, ты опять купила не тот йогурт! Варя, у тебя что, совсем головы нет – я же говорил, вызови врача на дом! Варя, ты специально меня бесишь!
Варя. Так теперь звучало моё имя – как приговор.
И вот вчера. Вчера случилось то, что стало последней каплей.
Я пришла с работы – начальница устроила разнос из-за отчёта, который я не успела доделать, потому что всю ночь промучилась с Игорем: у него был приступ, он орал от боли, я вызывала скорую, нам вкололи обезболивающее, и только к утру он заснул. Я ушла на работу после двух часов сна и нервов.
Вошла в квартиру – тишина. Странная такая, тревожная. Заглянула в комнату – Игорь сидел на диване, бледный, взгляд стеклянный.
— Что случилось?
Он молчал.
— Игорь, ты меня пугаешь. Что случилось?!
— Я таблетки выпил.
Сердце ушло в пятки.
— Какие таблетки?
— Все. Которые в тумбочке были.
Я бросилась к тумбочке – пусто. Четыре блистера таблеток, которые я держала на всякий случай – исчезли.
— Ты что творишь?! – я схватила телефон, начала набирать скорую.
— Не звони, – он перехватил мою руку. Сил у него ещё хватало. – Не надо.
— Ты с ума сошёл? Игорь, это...
— Шутка, – он усмехнулся. Противно так, криво. – Это шутка, Варька. Таблетки в мусорке. Просто хотел посмотреть, как ты отреагируешь.
Я стояла, держа телефон, и не понимала, что происходит.
— Зачем?
— А затем. Чтобы проверить. Вдруг тебе всё равно. Вдруг ты уже устала и только ждёшь, когда я умру.
Вот тогда я поняла – всё. Больше нет сил. Больше нет меня.
Я развернулась, пошла в прихожую, достала сумку, сунула туда документы, телефон, косметичку.
— Варя, ты куда? Варька, ну ты чего? Это ж шутка была! Варя, стой!
Я не остановилась.
И вот теперь я сидела в этом кафе на Полянке, пила остывающий кофе и думала: что дальше? Где я буду спать? К матери не пойду – она только начнёт читать мораль про святость брака. К сестре – она в Питере, да и с зятем мы не ладим. Снять квартиру? На мою зарплату – смешно.
Телефон опять завибрировал. Сообщение от незнакомого номера:
«Варвара, это Тамара Фёдоровна. Немедленно вернись домой. Ты позоришь не только себя, но и нашу семью. Игорь в истерике, у него поднялось давление. Если с ним что-то случится – это будет на твоей совести».
На моей совести. Конечно.
Я заблокировала и этот номер, допила кофе и вышла на улицу.
Снег начал падать – крупный, мокрый. Прилипал к волосам, к ресницам. Я брела по Ордынке в сторону Третьяковской, и мысли путались, наезжали одна на другую. Может, правда вернуться? Может, я чудовище? Может, надо было потерпеть?
Но сколько? Ещё месяц? Год? Десять лет?
До собственной смерти?
Потому что я умирала. Каждый день – по чуть-чуть. От его упрёков, от жалости к нему, от жалости к себе, от бессилия что-то изменить.
Я дошла до набережной и остановилась. Москва-река текла тёмная, равнодушная. Фонари отражались в воде жёлтыми пятнами. Красиво. Холодно.
— Варвара?
Я обернулась. На меня смотрел мужчина лет сорока пяти – в тёмном пальто, с зонтом в руке. Лицо знакомое... но откуда?
— Простите, мы знакомы?
— Антон. Антон Сергеевич. Мы вместе работали... лет семь назад. В «Альфа-Строе». Вы тогда в бухгалтерии были.
Я вспомнила. Антон. Высокий, всегда корректный, занимался снабжением. Мы иногда пересекались – он приносил накладные, я их проверяла.
— А, да... здравствуйте.
Он посмотрел на меня внимательно.
— Вы... извините, если лезу не в своё дело, но у вас всё в порядке? Просто вы стоите под снегом, без зонта, и вид...
— Какой вид?
— Потерянный, – он улыбнулся виноватой улыбкой. – Простите. Могу я вам чем-то помочь?
И тут я не выдержала. Разревелась прямо на набережной, под мокрым снегом, перед практически незнакомым человеком. Антон растерялся, но быстро взял себя в руки, раскрыл зонт над моей головой и осторожно дотронулся до плеча.
— Пойдёмте. Здесь рядом есть место, где можно согреться и поговорить. Если хотите, конечно.
Я кивнула. Потому что идти мне было некуда, а этот человек вдруг показался единственным островком чего-то... нормального.
Он привёл меня в маленький бар на Большой Ордынке – тихий, почти пустой. Заказал мне глинтвейн, себе – виски.
— Рассказывать будете или просто помолчим?
Я молчала минуты три. А потом – не знаю, что на меня нашло – выдала всё. Про Игоря, про болезнь, про эти восемь месяцев ада, про вчерашнюю шутку с таблетками. Антон слушал, не перебивая. Лицо у него было серьёзное, сосредоточенное.
Когда я закончила, он откинулся на спинку кресла и выдохнул.
— Тяжело.
— Да.
— Но вы же понимаете, что теперь все будут считать вас...
— Знаю, – перебила я. – Сволочью. Предательницей. Той, которая бросила больного мужа.
— И что будете делать?
— Не знаю.
Он кивнул.
— У меня есть предложение, – Антон помолчал, покрутил бокал в руках. – Не подумайте ничего такого. У меня есть квартира – двухкомнатная, на Тульской. Я там не живу, сдавал, но сейчас пустует. Можете пожить, пока разберётесь с ситуацией. Бесплатно. Просто... как помощь.
Я уставилась на него.
— Зачем вам это?
— Не знаю, – он пожал плечами. – Может, потому что вы тогда, семь лет назад, помогли мне с документами, когда у меня проверка налоговой висела. Помните? Вы остались после работы, три часа разбирали мои накладные. Я тогда думал – всё, конец. А вы нашли ошибку в одной цифре, и это меня спасло.
Я не помнила. Вернее, смутно – таких дней было много. Работа есть работа.
— Это же было сто лет назад...
— Для вас – может быть. Для меня – нет. Так что? Ключи у меня с собой.
Я сидела и не могла поверить, что такое возможно. Что можно просто так – взять и помочь. Без упрёков, без условий, без «ты мне теперь должна».
— Я... не знаю, что сказать.
— Скажите «да» или «нет». Остальное неважно.
Я взяла ключи.
Квартира оказалась маленькой, но чистой. Пахло свежим ремонтом и чем-то цветочным – освежителем воздуха. Мебель простая: диван, стол, кресло, телевизор. Антон показал, где что находится, оставил свой номер «на всякий случай» и ушёл.
Я закрыла дверь на замок, прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол. И так просидела минут двадцать – просто смотрела в пустоту. Ни мыслей, ни слёз. Пустота.
Телефон разрывался от сообщений. Я включила его – семнадцать новых от разных номеров. Тамара Фёдоровна, наверное, подключила весь свой арсенал знакомых.
«Варя, как же тебе не стыдно»
«Варвара, я всегда думала, что ты приличная женщина»
«Немедленно вернись, пока не поздно»
«Игорь слёг совсем, ты хоть понимаешь, что творишь?»
Я отключила телефон и забросила его на диван.
В ту ночь я не спала. Лежала, смотрела в потолок и прокручивала в голове все эти месяцы. Искала момент, когда всё пошло не так. Когда Игорь превратился из мужа в тирана, а я – в безропотную прислугу.
И поняла: этот момент был ещё до болезни. Просто болезнь всё обнажила, сняла маски. Игорь всегда был таким – требовательным, эгоистичным, уверенным, что мир крутится вокруг него. Просто раньше это выглядело как «целеустремлённость» и «сильный характер». А теперь – как откровенная жестокость.
Утром я пошла на работу. Нина Петровна, моя начальница, посмотрела на меня с удивлением.
— Варвара, вы как? У вас вид... Всё в порядке?
— Всё отлично, – я улыбнулась первый раз за сутки. – Даже лучше, чем было.
Работала как проклятая – закрыла отчёт, разобрала накопившиеся документы, даже помогла новенькой девочке разобраться с программой. К концу дня Нина Петровна подошла и сказала:
— Не знаю, что с вами случилось, но вы как будто ожили. Продолжайте в том же духе.
Вечером зашла в супермаркет. Купила йогурт – тот самый, который мне нравился, но который Игорь называл «дорогой ерундой». Взяла хороший кофе, круассаны, клубнику. Не в сезон, безумно дорого – но мне вдруг захотелось именно клубники.
В квартире на Тульской я устроила себе ужин. Села у окна, смотрела на вечернюю Москву и ела клубнику. Одну за одной. Сладкую, сочную, вкусную.
Так прошла неделя.
Я жила. Просто жила – ходила на работу, готовила себе завтраки, читала книгу, которую откладывала два года. Гуляла по вечерам. Один раз даже сходила в кино – на глупую комедию, которую Игорь назвал бы «идиотизмом для домохозяек».
Телефон я так и не включала. Знала, что там – шквал сообщений, звонков, обвинений. Пока не готова.
А потом позвонила Тамара Фёдоровна. На рабочий – видимо, номер раздобыла. Нина Петровна передала трубку с кислым лицом.
— Варвара! Наконец-то! Ты хоть понимаешь, что творится?!
— Здравствуйте, Тамара Фёдоровна.
— Какое здравствуйте?! Игорь в больнице! У него обострение! Врачи говорят – из-за стресса! Это всё ты! Ты виновата!
Сердце ёкнуло.
— В какой больнице?
— В Склифе. Приезжай немедленно!
Я приехала. Конечно, приехала. Потому что, как ни крути, четырнадцать лет совместной жизни – это не пустяк.
Игорь лежал в палате – бледный, с капельницей в руке. Увидел меня – и лицо исказилось. Не от радости – от торжества.
— Явилась, значит.
— Как ты?
— Как, как... Плохо. Видишь, до чего довела? Врачи говорят, если бы ещё день – мог бы не выкарабкаться.
Я стояла у двери и смотрела на него. И вдруг увидела то, что не видела раньше. Он манипулировал. Сейчас, в эту секунду – манипулировал. Прикрывался болезнью, чтобы вернуть меня под контроль.
— Ты специально, да?
— Что специально?
— Довёл себя до больницы. Чтобы я вернулась.
Он молчал. И в этом молчании был ответ.
— Игорь, – я села на край кровати, – мне жаль, что ты болеешь. Правда жаль. Это ужасно, несправедливо, я понимаю, как тебе тяжело. Но я не могу больше. Я не вытяну.
— Ты обязана, – он схватил меня за руку. – Мы расписаны. В браке – и в горе, и в радости. Помнишь?
— Помню. Но там не было пункта про унижения, манипуляции и моральное насилие.
— Моральное насилие?! – он попытался привстать, но сил не хватило. – Я больной! Я умираю!
— Нет, – я высвободила руку. – Ты не умираешь. Ты болеешь. Это разные вещи. И я готова помогать тебе с лечением, с деньгами, с врачами. Но жить с тобой – не буду.
— Варька...
— Я подам на развод. Оформлю всё, что нужно. Квартира – твоя, я ничего не хочу. Но я ухожу. Окончательно.
Он смотрел на меня так, будто видел впервые.
— Ты... серьёзно?
— Абсолютно.
Вышла из палаты – Тамара Фёдоровна набросилась на меня в коридоре.
— Ну что он сказал?! Ты вернёшься?!
— Нет.
— Как – нет?! У него же...
— Знаю. Рассеянный склероз. Я восемь месяцев жила с этим диагнозом, помните? Восемь месяцев я была сиделкой, нянькой и девочкой для битья. Теперь – ваша очередь. Вы же мать. Помогайте сыну.
— Да как ты смеешь?!
— Смею, – я развернулась и пошла к выходу. – Потому что я имею право на свою жизнь.
На улице стоял март. Ранняя весна, ещё неуверенная, с остатками грязного снега и первыми проталинами. Солнце пробивалось сквозь облака – несмело, но настойчиво.
Я достала телефон и впервые за полторы недели включила его. Сто тридцать семь пропущенных. Я удалила их все, не читая. Потом набрала номер Антона.
— Алло?
— Антон Сергеевич, это Варвара. Спасибо вам. За квартиру, за... за то, что не спросили лишнего. Я скоро освобожу её, уже нашла вариант съёмный...
— Варвара, не торопитесь. Живите, сколько нужно.
— Нет, я не могу так. Но... может, мы как-нибудь встретимся? Кофе выпьем? Я хочу отблагодарить...
— Встретимся, – он рассмеялся. – С удовольствием.
Повесив трубку, я стояла на ступеньках больницы и смотрела на город. Москва шумела, жила своей жизнью – равнодушная к моим метаниям, к моей боли, к моему выбору.
И вдруг я поняла: я свободна.
Впервые за четырнадцать лет – свободна.
Три месяца спустя
Развод оформили тихо. Игорь не сопротивлялся – видимо, понял, что я не вернусь. Тамара Фёдоровна наняла ему сиделку, дорогую, профессиональную. Я помогала деньгами – переводила каждый месяц на лечение. Это было правильно. Но жить с ним – нет.
С Антоном мы встречались всё чаще. Сначала на кофе. Потом – на ужины. Потом – на долгие прогулки по вечерней Москве. Мы говорили обо всём: о работе, о жизни, о том, как непросто начинать с чистого листа в сорок два года.
Однажды, в конце мая, мы сидели на набережной – там же, где встретились в декабре. Было тепло, пахло рекой и цветущими тополями.
— Варвара, я хочу спросить кое-что, – Антон повернулся ко мне. – Вы жалеете?
— О чём?
— Что ушли.
Я задумалась. Честно задумалась.
— Знаете... жалею. Жалею, что не ушла раньше. Жалею, что потратила столько лет на человека, который видел во мне только функцию – жену, домработницу, сиделку. Но о самом уходе? Нет. Ни секунды.
Он кивнул.
— Тогда ещё один вопрос. Хотите попробовать начать всё заново? Со мной?
Я посмотрела на него – на его спокойное лицо, на добрые глаза, на руки, которые не требовали, а предлагали.
— Не знаю, – призналась я. – Мне страшно. Вдруг я опять ошибусь? Вдруг...
— Вдруг, – перебил он мягко. – Вдруг – это не повод отказываться от счастья. Это повод действовать осторожнее. Но действовать.
И я подумала: он прав. Жизнь – она такая штука, что гарантий не даёт. Ни в браке, ни в разводе, ни в одиночестве. Можно всю жизнь бояться ошибиться и так никогда не начать жить.
— Хорошо, – выдохнула я. – Давайте попробуем.
Год спустя
Я стояла в той же квартире на Ленинском – пришла забрать последние вещи. Игорь уже не жил здесь – переехал к матери, ей так было проще за ним ухаживать. Квартиру продавали.
Комната, где я провела столько бессонных ночей. Кухня, где готовила эти бесконечные диетические супы. Коридор, по которому бежала со скорой помощью на автодозвоне.
Всё то же самое – и совершенно чужое.
В коробке лежали фотографии. Я достала одну – мы с Игорем на свадьбе. Молодые, счастливые, уверенные, что впереди целая жизнь. И она действительно была впереди. Только не та, о которой мечтали.
Я убрала фотографию обратно. Прошлое останется прошлым. Со всеми его ошибками, болью и редкими светлыми моментами.
А я – я иду дальше.
На улице меня ждал Антон. Мы переезжали – снимали квартиру на двоих, большую, светлую. С балконом и видом на парк. Я освоила новую должность на работе, записалась на курсы английского – просто так, для себя. Начала бегать по утрам. Покрасила волосы в чуть более светлый оттенок.
Маленькие шаги. Маленькие победы.
Но они – мои.
Антон обнял меня за плечи.
— Ну что, поехали домой?
Домой. Странно звучало это слово – после стольких месяцев скитаний. Но приятно.
— Поехали.
Мы шли к машине, и я оглянулась на дом – в последний раз. Где-то там, в этих стенах, осталась другая Варвара. Та, которая боялась осуждения, боялась быть сволочью, боялась жить для себя.
Мне её не жаль.
Жаль только, что она так долго терпела.
Но я ведь исправила эту ошибку. Поздно – но исправила.
И знаете, что самое странное? Когда я узнала через полгода – случайно, от общих знакомых – что Игорю стало лучше, что он встал на ноги (в прямом смысле: болезнь отступила, случилась ремиссия), что он начал ходить на реабилитацию и даже подумывает о возвращении к работе... я не испытала ни злости, ни сожаления.
Только облегчение.
Может, ему нужна была не сиделка. Может, ему нужна была встряска. Может, моя жертвенность только мешала ему бороться.
А может, всё дело было не в болезни, а в нас – в том, как мы себя вели, кем становились рядом друг с другом.
Я не знаю. И, честно говоря, мне уже всё равно.
Я просто живу. Наконец-то – живу.
И вот самое странное: я теперь часто вспоминаю тот декабрьский вечер на набережной. Мокрый снег, слёзы, полная безысходность. И думаю – спасибо. Спасибо Игорю за ту последнюю шутку с таблетками. Потому что именно она вытолкнула меня из той тюрьмы, которую я сама себе построила.
Иногда, чтобы начать жить, нужно просто уйти.
Даже если весь мир называет тебя сволочью.
Даже если ты сама себя так называешь.
Потому что иногда самый правильный поступок выглядит как предательство.
А предательство – как спасение.