Сволочь. Вот первое слово, которое вылетело у Кирилла из головы, когда он увидел Наташу на пороге. Она стояла в его коридоре – нет, уже не в его, в их проклятом коридоре – и смотрела так, будто он задолжал ей не алименты, а целую жизнь.
– Да мне плевать на твою новую пассию! – Голос у нее сорвался на визг, хотя она явно хотела говорить спокойно. – Я осталась одна с детьми и мне положена эта квартира!
Кирилл прикрыл дверь за собой. Поздний октябрьский вечер накрыл город мокрой темнотой, фонари отражались в лужах, и казалось, что весь мир перевернулся. Наташа явилась без звонка, без предупреждения – просто приехала из своей съемной однушки на Автозаводской и решила устроить разборки прямо здесь, у подъезда.
– Ты хоть понимаешь, что несешь? – Он старался держать себя в руках, но внутри все кипело. – Квартира оформлена на меня, я плачу ипотеку с двадцати трех лет...
– И что? – Наташа шагнула ближе, и он увидел, как дрожат ее губы. Не от холода. От ярости. – Ты хочешь, чтобы твои дети жили в дыре с грибком на стенах? Чтобы Дима кашлял по ночам, а Максим боялся приглашать друзей, потому что стыдно?
Она умела бить по больному. Всегда умела.
– Наташ, мы все обсудили через юриста. Ты получаешь алименты, я плачу за секции детей...
– Ты платишь гроши! – Она схватила его за рукав куртки. – А сам снимаешь студию в центре за сорок тысяч! Я знаю, Кирилл, я все знаю!
Он высвободил руку. Развернулся и пошел к машине. Нет, он не собирался уезжать – просто нужно было отойти, собраться с мыслями. Наташа побежала следом, каблуки цокали по асфальту.
– Стой! Мы не закончили!
Но он уже сел за руль. Завел мотор. Поехал куда глаза глядят – мимо Сенной площади, потом по набережной Обводного канала, где грузовики ревели, как больные звери, мимо круглосуточных шашлычных с их масляным чадом и усталыми продавцами в окнах. Телефон разрывался от звонков. Наташа. Наташа. Наташа.
На пятом он взял трубку.
– Ты думаешь, мне легко? – Ее голос звучал уже тише, почти обреченно. – Я не хочу с тобой воевать. Просто скажи... скажи честно: ты можешь отдать квартиру? Переоформить на меня и детей?
Кирилл припарковался у «Пятерочки» на Московском проспекте. Витрина светилась холодным светом, внутри сонная кассирша пробивала товар пожилой женщине с авоськой.
– Не могу, – сказал он. – Не могу, Наташа. Понимаешь? Это все, что у меня есть. Если я отдам квартиру, мне придется снимать вечно. До старости. До гроба.
– А мне что, летать на крыльях? – В трубке послышался смешок – горький, противный. – Знаешь, что мне вчера соседка сказала? Что такие, как я, сами виноваты. Что надо было держать мужа крепче.
Кирилл молчал. Перед глазами всплыли картинки: их свадьба в загородном ресторане, Наташа в белом платье с кружевами, букет пионов. Как они въезжали в эту треклятую квартиру – голые стены, запах краски, счастье в каждом взгляде. А потом Дима. Потом Максим. Потом бессонные ночи, ссоры из-за денег, его мать, которая вечно лезла с советами...
– Ты ушел к этой... как ее... к Юлии, – продолжила Наташа. – Думаешь, я не вижу ее фотки в твоем телефоне? Ты забыл его на кухне в прошлый раз, когда забирал детей.
Юлия. Двадцатишестилетняя графический дизайнер с челкой и татуировкой на запястье. Она смеялась над его шутками, готовила пасту карбонара по ночам, не пилила за носки на полу. С ней было легко – вот что бесило больше всего. Легко, когда с Наташей каждый день превращался в марафон выживания.
– Я не хочу об этом говорить, – выдавил он.
– Конечно, не хочешь. Тебе вообще ни о чем не хочется говорить. Только плати да молчи.
Он отключился. Зашел в магазин и купил банку пива. Открыл и потихоньку пил маленькими глотками. Машины ехали, люди спешили по своим делам – у каждого своя драма, свой кошмар. И никому нет дела до того, что его жизнь разваливается на куски.
Через полчаса он приехал к Юле.
– Что тебе нужно? – спросила она устало.
– Наташа хочет квартиру.
Юля присела на диван. Обняла колени.
– И что ты ответил?
– Что не могу отдать.
Она кивнула. Потом встала и медленно подошла к окну.
– Знаешь, Кирилл, я тебя понимаю, – сказала она решительно, – Но Наташа ведь тоже права. Ты же сам говорил, что дети живут в плохих условиях.
Он не ожидал предательства с этой стороны. Уставился на нее.
– То есть ты считаешь, что я должен остаться ни с чем?
– Я считаю, что нужно искать выход. Может, продать квартиру, поделить деньги? Ты купишь себе маленькую, она – себе...
– На эти деньги в Питере ничего не купишь! – Он сорвался на крик. – Ты вообще понимаешь, сколько стоит жилье?
Юля молчала. И в этом молчании было что-то страшное – равнодушие человека, который не проживал эти пятнадцать лет ипотеки, не просыпался в холодном поту от страха потерять работу, не считал каждую копейку.
Кирилл ушел, хлопнув дверью. Спустился на лифте, вышел на улицу. Ноябрьский ветер ударил в лицо – резкий, пахнущий Невой и дождем. Он шел по Каменноостровскому проспекту, мимо дорогих бутиков и ресторанов, где люди ужинали за столиками у окон, смеялись, чокались бокалами. И ему вдруг стало так одиноко, что захотелось провалиться сквозь асфальт.
Телефон завибрировал. Сообщение от Наташи: «Завтра я еду к твоей матери. Пусть она скажет тебе, что надо делать правильно».
Он выругался сквозь зубы. Мать. Его мать обожала Наташу – даже после развода продолжала звонить ей, встречаться, обсуждать его промахи. «Ты бросил семью ради девчонки», – говорила она ему в лицо. «Ты эгоист, Кирилл. Совсем как твой отец».
На следующий день он поехал к матери сам – опередил Наташу. Мать жила в хрущевке на Купчино, в квартире с низкими потолками и старой мебелью. Она встретила его на пороге, вытирая руки о передник.
– Наташа звонила, – сказала она без приветствия. – Плакала. Говорит, ты совсем совесть потерял.
Кирилл прошел на кухню, сел за стол, где когда-то делал уроки. Здесь ничего не изменилось – те же обои в цветочек, тот же линолеум, тот же запах жареной картошки.
– Мам, я не могу отдать квартиру. Это моя жизнь.
– А дети – не твоя жизнь? – Она села напротив, посмотрела тяжелым взглядом. – Ты же понимаешь, что так нельзя. Они твоя кровь.
– Я плачу алименты! Я вижусь с ними каждые выходные!
– Этого мало, – отрезала мать. – Мало, Кирилл. Они растут без отца, в дыре. А ты с молоденькой крутишь роман.
Он встал. Не мог больше слушать. Вышел, не попрощавшись.
Вечером Наташа прислала ультиматум: «Либо ты переоформляешь квартиру к концу месяца, либо я подаю в суд. Пусть там разбираются».
И тогда Кирилл понял: выхода нет. Один из них должен отступить – или она, или он. И никакая справедливость здесь не поможет.
Он сидел в машине у дома, где больше не жил, и смотрел на освещенные окна третьего этажа. Там играли его дети, Наташа готовила ужин, текла жизнь, из которой он выпал, как лишняя деталь.
Телефон молчал. Юлия не звонила – наверное, поняла, что ввязалась не в роман, а в затяжную войну. Мать тоже молчала – ждала его решения.
Кирилл достал из бардачка документы на квартиру. Полистал, вчитываясь в строчки. Потом положил обратно.
«Завтра позвоню юристу», – подумал он. Не чтобы отдать квартиру. Не чтобы отсудить. А чтобы узнать, можно ли продать ее и разделить деньги поровну – как Юля и предлагала.
Это будет больно. Это будет означать, что он начнет сначала в сорок лет. Съемное жилье, новые долги, неизвестность.
Но, может быть, только так он перестанет быть виноватым в глазах всех – Наташи, детей, матери, самого себя.
Он завел мотор и поехал прочь – мимо спящих дворов, мимо ночного города, который не знал ответов ни на один его вопрос.
Через три недели Кирилл подписал договор купли-продажи. Квартиру купила молодая пара с ребенком – они ходили по комнатам, мечтательно щурились, строили планы. Наташа получила свою половину и внесла первый взнос за двушку на окраине. Дети радовались новым комнатам.
Кирилл снял однушку рядом с вокзалом – дешевую, с видом на ржавые крыши. Юлия ушла к другому. Мать перестала звонить.
Но самое странное случилось в день выписки. Когда он в последний раз пришел в квартиру, то на пороге увидел записку от своих детей: «Папуля, приходи к нам на новоселье!»
Кирилл стоял в пустом коридоре и вдруг понял: он потерял квартиру, но не потерял главного - любовь своих детей. Сложил записку в карман.
На новоселье он пришел с тортом. Дима и Максим повисли на его шее. Наташа кивнула ему из кухни – не приветливо, но без злости.
А вечером, когда он уходил, Дима спросил: «Пап, а у тебя теперь тоже есть дом?»
И он ответил, сам не понимая откуда: «Знаешь, солнце, дом – это не стены. Это там, где тебя ждут».
Сын улыбнулся и захлопнул дверь.
Кирилл шел по темной улице и впервые за долгие месяцы дышал свободно.