Вечер подкрался незаметно, укутав город в серую, промозглую шаль октябрьской сырости. Я повернула ключ в замке, и дверь со скрипом, похожим на старческий стон, впустила меня в квартиру. Тишина. Густая, звенящая, пропитанная запахом чего-то горелого. На кухне, на плите, чернела сковорода с остатками того, что когда-то было ужином.
Виктор сидел в кресле в гостиной, спиной ко мне. Даже не видя его лица, я чувствовала напряжение, исходящее от его неподвижной фигуры. Он не обернулся. Ждал. Эти игры в молчанку стали нашим привычным ритуалом за последние полгода, с тех пор как он вышел на пенсию. Мой деятельный, шумный, вечно занятой муж превратился в домашнего надзирателя, ищейку, вынюхивающую в моей жизни следы… чего? Предательства? Новой, неведомой ему жизни?
— Опять задержалась на работе? — его голос, ровный и безжизненный, ударил в спину. Не вопрос — утверждение. Приговор.
Я устало сбросила туфли, чувствуя, как гудят ноги. Целый день на ногах, потом репетиция… и вот он, финал дня. Допрос.
— Отчетный период, Витя. Ты же знаешь, — я старалась, чтобы мой голос звучал спокойно, но в нем пробивались нотки металла. Усталость смешивалась с раздражением.
— Отчетный период, — передразнил он, медленно поворачиваясь в кресле. Его глаза, когда-то смотревшие на меня с любовью и восхищением, теперь были похожи на два холодных камня. — У тебя этот «отчетный период» уже полгода не кончается. Может, у твоего «отчета» есть имя?
Я замерла на полпути в спальню. Вот оно. Началось.
— Не говори глупостей.
— Глупостей? — он встал, и в его движении была застарелая, нерастраченная энергия бывшего начальника. — А это не глупости, что ты домой приходишь, когда нормальные люди уже десятый сон видят? Не глупости, что телефон свой из рук не выпускаешь, пароли на него поставила? Или вот это, — он шагнул к комоду и брезгливо подцепил двумя пальцами мой новый шёлковый шарф. — Зачем тебе это? В твоем-то возрасте? Перед кем наряжаешься, Лена?
Каждое слово было пощечиной. В моем возрасте… Мне было пятьдесят шесть. Неужели это уже приговор? Возраст, когда нужно завернуться в саван и медленно ползти в сторону кладбища? А он, в свои шестьдесят, видимо, уже давно себя похоронил и теперь тащил меня за собой в свою уютную, пахнущую нафталином могилу.
— Я наряжаюсь для себя, Виктор. Имею право.
— Право? — усмехнулся он. — Какое у тебя может быть право, кроме как быть женой и хозяйкой? Тридцать лет я пахал, чтобы у тебя всё было. Всё! А теперь, когда я дома, тебе вдруг понадобились «права» и «личное пространство». Наверное, кто-то молодой и интересный тебе про эти права нашептал?
Я смотрела на него и не узнавала. Куда делся тот мужчина, с которым мы строили планы, растили детей, смеялись над одними и теми же шутками? Перед мной стоял чужой, озлобленный старик, чья единственная цель — отравить мне остаток жизни.
Я молчала. Что я могла ему сказать? Рассказать правду? Отдать ему на растерзание моё, то единственное, что принадлежало только мне, что я полгода выстраивала по кирпичику, как тайное убежище от его вечного контроля и уныния? Нет. Это была моя крепость. Моя маленькая тайна. Моё второе дыхание.
— Мне нечего тебе сказать, — тихо ответила я и пошла в спальню.
— Конечно! — крикнул он мне в спину. — Правда глаза колет! У тебя есть другой! Я это чувствую!
Я закрыла дверь, прислонившись к ней спиной. Сердце колотилось где-то в горле. Господи, за что? Я не просила многого. Я просто хотела иметь маленький уголок своей собственной жизни. Ту отдушину, которая помогала мне не сойти с ума в этом доме, превратившемся в тюрьму.
Я подошла к зеркалу. Из него на меня смотрела уставшая женщина с потухшими глазами. Но я-то знала, что это не вся правда. Я знала, какими они могут быть, мои глаза. Как они загораются там, в старом, пыльном зале Дома Культуры, под светом рампы. Когда я перестаю быть Еленой Петровной, бухгалтером на пенсии, и становлюсь… кем-то другим. Королевой Анной, например. Сильной, гордой, несломленной.
Именно эта мысль, этот образ, который я носила в себе, как драгоценность, дал мне сил. Я расправила плечи. Нет, я не сдамся. Я не позволю ему разрушить мой мир. Это моя жизнь. И я буду за неё бороться. Даже если придётся бороться с самым близким когда-то человеком.
Глава 2. Паутина подозрений
Дни потянулись, как липкая, вязкая паутина. Каждый мой шаг, каждый вздох отслеживался, анализировался и истолковывался против меня. Дом перестал быть домом. Он стал полем битвы, где Виктор вёл свою партизанскую войну.
Началось с телефона. Он звонил мне на работу по несколько раз в день под самыми нелепыми предлогами: то не мог найти квитанции за свет, то забыл, как пользоваться микроволновкой, которой прекрасно пользовался последние десять лет. Я отвечала односложно, чувствуя на себе сочувствующие взгляды моих молодых коллег. Они-то, наверное, думали, что у меня муж — заботливый и любящий, скучает. Если бы они знали… Знали, что каждый его звонок — это проверка. Убедиться, что я на месте, что голос у меня ровный, что на заднем плане гудит офисная техника, а не играет романтическая музыка в ресторане.
Однажды вечером я вернулась домой раньше обычного — репетицию отменили. И застала его в нашей спальне. Он стоял у моего комода, держа в руках мою сумочку, и что-то лихорадочно в ней искал. Услышав мои шаги, он вздрогнул и выронил её. Из сумки на пол посыпались помада, ключи, кошелек, какие-то бумажки…
— Я… я искал таблетки от головы, — пробормотал он, не поднимая глаз. Ложь была настолько жалкой и очевидной, что мне стало противно.
— Мои таблетки от головы лежат в аптечке на кухне, Виктор. Как и твои, — сказала я ледяным тоном. — Что ты искал на самом деле? Записку от любовника? Билеты в Сочи на двоих?
Он поднял на меня взгляд, и в его глазах я увидела не стыд. Я увидела упрямство.
— А что, если и так? — процедил он. — Я имею право знать, чем живёт моя жена!
— Ты не имеешь права рыться в моих вещах. Это называется воровство. Ты воруешь мое личное пространство.
— «Личное пространство»! — он зло сплюнул это слово. — Наслушалась новомодных словечек! Когда замуж выходила, никакого «личного пространства» не было! Была семья! Общая жизнь!
Я молча собрала свои вещи с пола и ушла в другую комнату. Спорить было бесполезно. Он не слышал. Он был заперт в своей собственной реальности, где он — обманутый муж, а я — коварная изменщица.
Иногда, по ночам, когда он спал, отвернувшись к стене, я смотрела на его спину и вспоминала… Вспоминала, каким он был. Сильным, уверенным, моим защитником. Как он гордился мной, когда я получила диплом. Как носил на руках нашего первенца. Как мы, взявшись за руки, гуляли по осеннему парку, и он читал мне стихи. Куда всё это ушло? Неужели пенсия, потеря статуса и привычного уклада жизни могли так сломать человека? Превратить его в это подозрительное, желчное существо?
Мне было его жаль. Правда. Я видела его растерянность, его страх стать ненужным, списанным в утиль. Но его боль не давала ему права калечить меня.
А потом случилась история с деньгами.
Нам нужны были костюмы. Наш маленький театр «Второе дыхание» существовал на чистом энтузиазме. Никакого финансирования у старенького ДК, приютившего нас, не было. И мы, участники, решили скинуться. Моя доля была самой большой — я ведь играла королеву, и мой наряд требовал и бархата, и кружев. Я долго думала и решилась снять деньги с нашей общей сберегательной книжки. Той самой, куда мы откладывали «на старость». Я взяла приличную сумму, почти все свои накопления за последние пару лет. Я была уверена, что Виктор этого не заметит — он не заглядывал туда уже много лет.
Как же я ошибалась.
Через два дня он положил передо мной выписку со счета. Сумма, снятая мной, была обведена красным маркером.
— Это что? — спросил он тихо, и от этого спокойствия у меня по спине пробежал холодок.
— Это мои деньги, — ответила я, стараясь выглядеть невозмутимой.
— Наши деньги, — поправил он. — Куда они ушли, Лена? Ремонт в квартире любовника? Дорогой подарок? Машину ему купила?
Я смотрела на красную линию, на его искаженное злобой лицо, и чувствовала, как во мне что-то обрывается. Последняя ниточка терпения. Последняя капля жалости к нему.
— Думай что хочешь, — сказала я, вставая из-за стола.
— О, я буду думать! — его голос сорвался на крик. — И я докопаюсь до правды! Я выведу тебя на чистую воду, слышишь?! Я узнаю, на кого ты тратишь наши деньги и нашу жизнь!
В тот вечер я поняла, что он не остановится. Он пойдет до конца. И его конец, скорее всего, станет и концом нашего брака. Паутина сжималась, и я чувствовала себя мухой, у которой почти не осталось сил, чтобы трепыхаться.
Глава 3. Слежка
Он начал следить за мной.
Сначала это было почти незаметно. Когда я выходила из офиса, боковым зрением я улавливала знакомую фигуру на другой стороне улицы, у газетного киоска. Или, садясь в автобус, замечала в зеркале нашу старенькую «Ладу», пристроившуюся в потоке машин на пару корпусов позади. Я делала вид, что не вижу. Что это просто совпадение. Но сердце сжималось от унижения.
Он превратился в тень. В сыщика-любителя из плохого детектива. Он думал, что действует хитро и незаметно, но его выдавала неуклюжесть человека, привыкшего повелевать, а не прятаться.
Вторник и четверг были моими днями. Днями репетиций. Днями, когда я жила по-настоящему. Я выходила с работы, забегала в магазин за кефиром и хлебом — для алиби, — и ехала в Дом Культуры. Это было старое, сталинских времен здание, с колоннами и облупившейся лепниной. Оно пахло пылью, кулисами и чьими-то сбывшимися и несбывшимися мечтами. Это был мой мир.
В один из таких четвергов я почувствовала его присутствие особенно остро. Тревога, как холодный склизкий червяк, шевелилась где-то внутри. Выйдя из автобуса, я не пошла сразу к ДК, а сделала вид, что ищу что-то в сумке, и украдкой оглянулась.
Он стоял за углом дома, пытаясь спрятаться за чахлым кустом сирени. На нем была старая кепка, надвинутая на самые глаза, и поднятый воротник плаща. Штирлиц на пенсии. Мне стало бы смешно, если бы не было так горько.
Что ж, ты сам этого хотел, Виктор. Ты хочешь знать правду? Ты её получишь. Только боюсь, она тебе не понравится.
Я решительно пошла вперёд, прямо к массивным деревянным дверям Дома Культуры. Я чувствовала его взгляд спиной, он буквально прожигал моё пальто. Я знала, что он видит: его жена, Елена, которую он считал своей тихой, предсказуемой собственностью, уверенно заходит в это странное, полузаброшенное здание. Что сейчас творится в его голове? Какие картины рисует его воспаленное ревностью воображение? Тайное казино? Секта? Притон? Или, что самое очевидное для него, — любовное гнездышко?
Я знала, что внутрь он не войдет. Ему не хватит духу. Он будет стоять снаружи, на холоде, мучая себя догадками, накручивая себя до предела. И это было частью моего неосознанного плана. Пусть дойдет до точки кипения. Пусть его подозрения раздуются до таких размеров, что, когда они лопнут, грохот оглушит его самого.
А внутри меня ждала другая жизнь.
— Леночка, дорогая, ты вовремя! — встретила меня у входа в зал наш режиссер, Анна Марковна, маленькая, энергичная женщина с горящими глазами. — Проходим, Ваше Величество, проходим! Сегодня прогоняем финальную сцену. Где вы должны быть на высоте!
Я улыбнулась, сбрасывая с себя наваждение уличной слежки. Здесь, в этом зале, я не была Леной, женой Виктора. Я была Еленой Петровой, актрисой. Я была Королевой Анной.
Репетиция захватила меня целиком. Слова роли, которые я знала уже наизусть, сегодня звучали по-новому. В них вплеталась моя собственная боль, моя собственная борьба за право быть собой.
«Вы думаете, что сломили меня? Что заперли в клетку из лжи и подозрений? Но вы не видите главного. Моя душа свободна. И она парит там, куда вам никогда не будет доступа!»
Когда я произносила этот монолог, я обращалась не к своему сценическому партнеру, игравшему короля-тирана. Я говорила это ему. Виктору. Тому, кто стоял сейчас там, на улице, под мокрым снегом, и пожирал сам себя изнутри.
Репетиция закончилась поздно. Мы все были уставшие, но счастливые. Премьера через три дня. Волнение витало в воздуе.
— Лена, это было гениально! — обняла меня Анна Марковна. — У тебя настоящий талант. Ты прожила эту роль!
Я вышла на улицу. Воздух был морозным и чистым. Улицу уже освещали фонари. Его машины не было. Он уехал.
Всю дорогу домой я готовилась к буре. Я знала, что сегодня она грянет. Он видел, куда я хожу. Он довел себя до нужной кондиции. Теперь он был готов к последнему, решающему бою. И, как ни странно, я тоже была готова. Усталость от лжи и недомолвок была сильнее страха. Пусть. Пусть всё решится сегодня.
Глава 4. Премьера
Я вошла в квартиру, и меня встретила та же оглушающая тишина. Но теперь она была другой. Не тягучей и вязкой, а натянутой до предела, как струна. Казалось, тронь её — и она лопнет с оглушительным звоном.
Виктор стоял посреди гостиной. Он не сидел в кресле. Он ждал меня на ногах, готовый к атаке. Он даже не стал ходить вокруг да около.
— Я всё знаю, — сказал он глухо.
Я молча сняла пальто, повесила его на вешалку. Я не хотела начинать этот разговор в прихожей. Я прошла в комнату, включила торшер. Мягкий свет выхватил из полумрака его лицо. Оно было серым, измученным, постаревшим на десять лет.
— Что ты знаешь, Витя? — спросила я спокойно.
— Я знаю, куда ты ходишь, — он сделал шаг ко мне. — Я видел. Этот… вертеп. Этот Дом Культуры. Что ты там делаешь по вечерам? С кем?
Он ждал, что я начну оправдываться, изворачиваться, лгать. Но я просто смотрела ему в глаза.
— Он тебя содержит? Тот, к кому ты бегаешь? Это на него ушли наши деньги? Он старый? Молодой? Кто он, Лена?! Говори!
Его голос срывался. В нем была не только злость, но и отчаяние. Он сам загнал себя в этот угол и теперь бился в нём, как раненый зверь.
— Я хочу развода, — выдохнул он. — Я не буду жить с предательницей. Просто скажи мне… скажи мне, кто он. И мы разойдемся. Тихо, без скандалов.
Вот и всё. Конец. Слово «развод» прозвучало, и стены нашего тридцатилетнего брака затрещали и посыпались. Я до последнего надеялась, что этого не случится. Но сейчас, глядя на него, я поняла, что другого пути нет. Не для нас. А для него. Ему нужна была эта встряска. Эта шоковая терапия.
Я молчала. Я видела, как в его глазах разгорается огонь праведного гнева. Моё молчание было для него признанием вины.
— Молчишь? Значит, я прав! — он почти кричал. — Прав во всем!
Я медленно подошла к своей сумке, которая так и осталась лежать на стуле. Открыла её, порылась внутри и достала небольшой прямоугольник картона. Я молча протянула его Виктору.
Он недоверчиво посмотрел сначала на меня, потом на мою руку. Помедлил секунду и резким движением выхватил билет.
Он читал долго. Несколько раз перечитывал одну и ту же строчку, будто не мог поверить своим глазам. Его руки слегка дрожали. Губы беззвучно шевелили слова.
Театральная студия «Второе дыхание»
приглашает на премьеру спектакля
«Тайны королевского двора»
В роли Королевы Анны — Елена Петрова
Он поднял на меня глаза. В них больше не было гнева. Только растерянность. Полное, всепоглощающее недоумение.
— Что… что это? — прошептал он.
И тогда я заговорила. Я рассказывала ему всё. Про то, как с самого детства мечтала о сцене. Как ходила в школьный драмкружок, но потом жизнь закрутила — институт, работа, ты, дети… И мечта ушла куда-то глубоко, затаилась, почти умерла. А когда он вышел на пенсию, и в доме стало так тихо и тоскливо, я случайно увидела объявление о наборе в студию для пенсионеров. «Второе дыхание». И я пошла. Просто посмотреть. И осталась.
Я рассказала, как боялась ему признаться. Боялась, что он посмеется, скажет, что я сошла с ума на старости лет. И я решила, что это будет моя маленькая тайна. Мой личный мир, куда нет входа никому. Место, где я могу быть не просто женой и бухгалтером, а кем-то ещё.
— А деньги… — я горько усмехнулась. — Деньги пошли на костюмы. Для всей труппы. У нашего ДК нет ни копейки. Вот, полюбуйся на своего «любовника», — я достала из сумки фотографию, сделанную на одной из репетиций. На ней я стояла в своем королевском платье из бордового бархата, а рядом — вся наша труппа: такие же, как я, пенсионеры, с горящими, счастливыми глазами.
Виктор смотрел то на билет, то на фотографию, то на меня. Его лицо менялось. Маска злобы и подозрительности сползала, обнажая… стыд. Глубокий, всепоглощающий стыд. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог. Просто стоял посреди комнаты, держа в руках обломки своего выдуманного мира, и смотрел на меня так, будто видел впервые.
Глава 5. Новые правила
На спектакль он пришел.
Я увидела его из-за кулис, когда выглянула в зал за несколько минут до начала. Он сидел в седьмом ряду, один. Прямой, напряженный, в своем лучшем костюме, который не надевал уже много лет. Он не смотрел по сторонам, а уставился в одну точку — на закрытый бархатный занавес. Я не знала, что он чувствует. Я не знала, зачем он пришел: чтобы окончательно убедиться в моей «лжи» или… или чтобы попытаться что-то понять.
Первые минуты на сцене я ужасно волновалась. Свет рампы слепил глаза, сердце стучало так, что, казалось, его слышно по всему залу. Я боялась забыть слова, боялась посмотреть в ту сторону, где сидел он. Но потом… потом магия театра взяла своё. Я перестала быть Леной Петровой, которую ждет дома суд. Я стала Анной, королевой, борющейся за свою честь и достоинство. И слова полились сами собой.
Я вложила в эту роль всё, что накопилось во мне за последние месяцы: обиду, боль, унижение, но вместе с тем — newfound силу и веру в себя. Мой голос звенел, когда я обвиняла короля в тирании, и дрожал от сдерживаемых слёз, когда я прощалась со своими фрейлинами. Я жила на сцене. И я чувствовала, как зал живёт вместе со мной. Я слышала их затаенное дыхание в тихих сценах и аплодисменты после моих сильных монологов.
А потом наступил финал. Моя героиня, несправедливо обвиненная, но несломленная, гордо поднимала голову, уходя на казнь. Зал взорвался аплодисментами. Люди вставали со своих мест. Кричали «Браво!». Я стояла на поклоне, ослепленная светом и счастливая, как никогда в жизни. И в этот момент я позволила себе посмотреть в седьмой ряд.
Он тоже стоял. И аплодировал. А по его щекам текли слёзы. Не скрываясь, он смотрел на меня, и в его глазах было то, чего я не видела уже много-много лет: восхищение. И раскаяние.
После спектакля, когда я, переодевшись, вышла в коридор, он ждал меня. В руках он держал букет — немного растрепанные, купленные, видимо, в ближайшем ларьке, но оттого еще более трогательные астры.
Он молча протянул их мне.
— Лена… — начал он, и голос его дрогнул. — Прости меня.
Я тоже молчала, принимая цветы.
— Я… я такой идиот, — он с трудом подбирал слова. — Я смотрел на тебя на сцене… и я тебя не узнавал. Ты была… настоящая. Живая. А я… я чуть всё это не уничтожил. Я не за поступок прошу прощения. А за то, что я тебя… не видел. Все эти годы. Я смотрел, но не видел. Прости.
И в этот момент я поняла, что прощаю. Не потому, что забыла обиды. А потому, что увидела перед собой не домашнего тирана, а растерянного, несчастного человека, который, потеряв себя, чуть не потерял и меня.
— Хорошо, Витя, — тихо сказала я. — Пойдем домой.
Домой мы шли пешком, медленно, как когда-то в молодости. Мы долго молчали. Это было не то гнетущее молчание, что царило в нашей квартире последние месяцы. Это было молчание, наполненное смыслом. Молчание, после которого можно начать говорить по-новому.
— У тебя здорово получилось, — наконец сказал он. — Прямо настоящая артистка.
— Спасибо, — улыбнулась я.
— Ты… будешь и дальше ходить? — спросил он с надеждой.
— Буду.
Он кивнул.
— Это правильно.
В тот вечер наш брак не вернулся в прежнее русло. И слава богу. Он начал строиться заново, на новом фундаменте. Фундаменте, в котором было заложено два главных камня, о которых мы забыли за тридцать лет совместной жизни: уважение и право каждого иметь свой собственный, пусть и маленький, мир.
Виктор больше не проверял мой телефон. Он стал интересоваться, как прошла репетиция. Иногда даже ворчал, что я мало занимаюсь и что «вон та, которая играет фрейлину, явно переигрывает». Он нашел себе новое занятие — стал моим самым преданным зрителем и самым строгим критиком.
А я… я больше не пряталась. Я поняла, что счастье — это не то, что нужно скрывать. Особенно от тех, кого любишь. Даже если они не всегда тебя понимают. Иногда им просто нужно купить билет на твою премьеру, чтобы наконец-то увидеть тебя по-настоящему.