Бывший «послужилец», или говоря иначе «боевой холоп», наемный воин свиты князя Телятьевского, Иван Исаевич Болотников бежал на Дон, где некоторое время казаковал. Попал в плен к крымским татарам. Те продали его туркам. Стал гребцом на галере. Корабль, на котором Иван ворочал веслом, был захвачен, христианских невольников освободили, и доставили в Венецию. Какое-то время Иван Исаевич жил в Венеции на немецком торговом подворье, а потом, услыхав о событиях на Руси, решил попытать счастья, вернувшись на родину. Через Германию он пришел в Польшу, и, идя по следу слухов, добрался до Самбора, откуда они и исходили. Там он встретился с тем, кто эти слухи распускал.
Переговорив с Болотниковым, Молчанов ( мы уже знаем о нем из предыдушей статьи Часть 1. Перезапуск проекта "Лжедмитрий. Первые шаги.) счел его подходящим человеком. Он имел большой боевой опыт. Претерпел массу приключений, и в самых бедственных обстоятельствах не пал духом, не сломался. Побывал в разных странах, мир и людей повидал. Имел склонность к авантюризму. Как показалось Михаилу Андреевичу, для роли «главного воеводы царя Дмитрия» Иван Исаевич подходил, как никто другой.
Обретаясь в Польше, Михаил Молчанов какое-то время сам выдавал себя за спасшегося царя Дмитрия, но только в письмах, написанных от его имени. Ума на то, чтоб не объявлять себя царем «в яве», у Михаила Андреевича хватало. Покойный Лжедмитрий был фигурой публичной. Его видели, слышали и знали многие. Внешне Молчанов был совершенно не похож на него, но даже если в Польше удалось бы как-то выкрутиться, то в Москве-то самого Михаила Андреевича Молчанова очень хорошо знали, и там объявить себя царем Дмитрием было бы чистым самоубийством.
Нужно было найти какой-то компромиссный вариант, а на это требовалось время. Когда же в Самборе объявился Болотников, бойкий ум Молчанова моментально спланировал комбинацию. Самого Болотникова с царем он знакомить не стал. Сказал, что мол тот занят формированием войска и таится от возможных убийц. Он «съездил к царю», и привез «данную им» грамоту, в которой Болотников величался воеводой и наделялся чрезвычайными полномочиями. С этим документом, снабженный некоторой суммой денег, вполне уверенный в том, что послан он действительно царем, отправился Болотников в мятежный Путивль, где князь Шаховской принял его как важную персону и подтвердил все указанные в грамоте полномочия.
Приезд «главного воеводы» в Путивль придал новый импульс восстанию. Собственно это уже было не восстание и не мятеж, а оформившееся политическое движение, опиравшееся на реальную вооруженную силу.
Собирая под свои знамена людей, Иван Болотников заявлял, что намерен взять Москву, низвергнуть царя Василия Ивановича Шуйского, которого «выкликнула» группа бояр-заговорщиков, и тем самым утвердить власть «законного государя», который непременно явится, когда тому придет нужное время. Такие воззвания привлекли к нему многих. Репутация царя Василия была в значительной мере подорвана тем, как он повел себя в делах, связанных с расследованием смерти царевича Дмитрия, погибшего при загадочных обстоятельствах в мае 1591 года. Его царствования многими воспринималось как незаконное.
***
После смерти Ивана Грозного царский венец наследовал его сын Фёдор Иванович, рожденный в браке с первой женой государя, Анастасии Захарьиной-Юрьевой. Женат наследник был на Ирине Фёдоровне Годуновой. Вторым после него в череде наследников престола, являлся царевич Дмитрий Иванович, который мог стать царем в случае бездетности царской четы на момент кончины царя Фёдора, но только вот… Царевич Дмитрий был рожден Марией Фёдоровной Нагой, ставшей не то шестой, не то седьмой женой покойного царя Ивана Грозного. Шестой или седьмой! Историки путаются в количестве цариц. Законными женами Ивана Грозного, с точки зрения православия, являются только первые 4 жены - Анастасия Романовна, Мария Темрюковна, Марфа Собакина и Анна Колтовская. И то из-за того, что Марфа фактической женой не стала. Не успела. Поэтому дозволили жениться ещё раз. Две следующие – Анна Васильчикова и Мария Нагая законными не признавались церковью. О двух других - Марии Долгорукой и Василисе Милентьевой - сведений столь мало, что их трудно даже считать реально существовавшими. Закон же церкви дозволял лишь три брака. То есть, настоять на признании легитимности своего очередного брака при жизни грозный царь мог вполне, но после смерти это было затруднительно. Новый царь Фёдор Иоаннович запретил духовенству поминать имя своего единокровного брата царевича Дмитрия при богослужениях на том основании, что он рождён в седьмом браке и поэтому является незаконнорождённым.
Окружение царя Фёдора, опасаясь попыток узурпации власти со стороны партии Нагих и тех, кто их поддерживал, предприняло решительные шаги, удалив из Москвы малолетнего царевича и всю его родню. Ещё до коронации Фёдора Ивановича правивший делами государства регентский совет, возглавляемый Борисом Годуновым, братом жены наследника престола, определил, что Дмитрию Ивановичу, удельному князю Углическому, надлежит жить и княжить в его уделе. Большую часть родственников Нагих мужского пола разослали в службы по дальним городкам, а при царевиче осталась мать, его дед Фёдор Фёдорович, брат деда, Андрей Фёдорович и два дяди, братья матери Михаил и Григорий Фёдоровичи.
Фактически это была ссылка, но внешне соблюдались все приличия. Владение углическим уделом было традиционным для ближайших родственников царя. Семейство Нагих сопровождала большая свита. Углический двор разместился в княжеских палатах, и всем необходимым был обеспечен. Можно даже сказать, сосланные жили в роскоши (Так утверждал английский посол Джером Горсей в своих записках). Но… Но сами Нагие считали себя ущемленными. А в Москве их подозревали в намерении узурпации. В Углич для надзирания за семейством царевича послан был дьяк Михаил Битюгов, и, когда царевич был найден мертвым, родственники покойного Дмитрия Ивановича первым обвинили сына дьяка Данилу, его племянника Никиту Качалова и Осипова Волохова.
Мальчики играли на дворе. Потом, что-то случилось. Матушка царевича, обнаружив чадо бездыханным, с раной на горле, зашлась в крике. К ней поспешили родственнички, и уже все вместе, с верными слугами, начали «следствие по горячим следам», виня первых попавшихся под руку, казавшихся им наиболее вероятными убийцами.
В Угличе возник мятеж. Подстрекаемый родственниками погибшего царевича, углический народ растерзал «убийц» – Битюговых, кормилицу, мамку, постельницу и прочих, кого похватали впопыхах. Потом была попытка фальсификации улик – Нагие подбросили к телу царевича ножи и сабли, мазанные куриной кровью.
Все это установила присланная из Москвы следственная комиссия, составленная из окольничего Андрея Клешнина, дьяка Елизара Вылузкина и митрополита Крутицкого и Сарского Геласия. Возглавил комиссию князь Василий Иванович Шуйский. Всего ими было допрошено 150 человек. Материалы дела рассматривал Освященный собор во главе с самим патриархом Иовом. На нем было оглашено заявление Марии Нагой, которая признала расправу над Битюговыми и остальными трагической ошибкой, совершенной в момент ослепления рассудка горем потери.
Собор обвинил Нагих и угличан в самоуправстве. Основываясь на этот решение церковных иерархов, светская власть отправила родственников покойного царевича со стороны матери в ссылку. Саму же вдовую царицу постригли в монашество под именем Марфы. Несколько участников бунта казнили. Некоторых сослали. В довершении всего сослали угличиский набатный колокол, в который по приказу Нагих ударили, поднимая угличан на бунт.
Что же до причин смерти царевича, то комиссия, возглавляемая Шуйским, поддержала версию, согласно которой царевич погиб в результате несчастного случая. Царевич и дети его придворных играли на дворе в «тычки» - старались попасть в кольца, разложенные на земле, кидая в них «свайку», заостренный кованный четырехгранный стержень с массивной головкой, так, чтобы «свайка» втыкалась в землю внутри колец. В самый разгар игры с царевичем случился приступ «падучей болезни» - так называли эпилепсию. Упав, хрипя, корчась и извиваясь в конвульсиях, он случайно пропорол себе горло.
***
Появление «выжившего царевича Дмитрия» спутало все карты московским «верховникам». Провозгласивший себя «чудесно спасшимся» царевичем человек обосновывал свою претензию на царский венец, выдвигая версию, годившуюся для завязки приключенческого романа. Или хорошего сериала. Такой сюжет и сейчас вполне успешно мог бы смущать умы, а уж тогда им взахлеб прельстились многие.
Объяснение было таковым:
Тот некто, о личности которого спорят до сих пор, утверждал, что он царевич, что к нему с младых ногтей приставлен был иностранный доктор «валх (румын) по рождению». Тот-то доктор откуда-то прознал, что на его подопечного готовится покушение, и решил спасти его, исходя из христианских чувств и чадолюбия. Он нашел мальчика, очень похожего на царевича и велел тому быть неотлучно при Дмитрии Ивановиче днем и даже спать ним в одной постели ночью. Сам же он, дождавшись, когда мальчики уснут, забирал царевича, переносил его в другую комнату и там оставлял до утра. В день убийства доктору удалось в очередной раз подменить мальчишек. Погиб не Дмитрий, а его двойник. Великодушный избавитель сумел скрыть царевича и от врагов, и от родни. Вывез его из Углича, а потом они направились к Ледовитому океану (имеется в виду бегство в Холмогоры, поблизости от которых на Двине была пристань, к которой приходили торговые суда из Англии и разных стран Северной Европы и Балтии), сумев покинуть русские пределы, найдя убежище за кордоном.
Все это было настолько здорово придумано, что сомнение родилось даже у царя Бориса Фёдоровича Годунова, возведенного на царство семь лет спустя после углической трагедии. Снова были опрошены проводившие в Угличе следствие, и они клятвенно подтвердили то, что уже было писано в деле. Но царю и его окружению и того показалось мало.
Из дальнего монастыря в Москву доставили инокиню Марфу, и поместили её в кельях Новодевичьего монастыря. Тайно, ночью, её отвезли в Кремль, где в царских покоях инокиню расспрашивал сам Борис Фёдорович и супруга его, Марья Григорьевна, урожденная Скуратова-Бельская (дочь печально знаменитого Малюты Скуратова). Старицу Марфу прямо спросили – что она знает про сына? Умер он? Жив? Кто тот, который называет себя Дмитрием?
Та сначала сказала, что ничего не знает. Когда ж в царице, дочери Малюты Скуратова, вскипела папенькина кровь, и она готова была жечь свечей допрашиваемую, перепуганная Марфа дала очень невнятное показание. Ничего конкретного она не утверждала и не отрицала. Сказала, что мол некие люди говорили ей, что сына Дмитрия, тайно, без её ведома, увезли куда-то далече от русской земли. Так это или нет, она не знает. С тех же кто ей говорил уже не спросишь, так как они померли. Ничего толком не узнав, а только лишь раззадорившись в сомненьях, царь Борис приказал отправить старицу обратно в монастырь и держать строго, в скудости.
В апреле 1605 года, после скоропостижной смерти царя Бориса Годунова, князь Василий Шуйский клятвенно уверял волновавшийся народ в самозванстве Лжедмитрия. Однако, убедившись в непрочности положения нового царя Фёдора Борисовича Годунова, стал активно распространять слухи о счастливом спасении царевича, а когда 1 июня 1605 года в Москве объявились представители «царевича Дмитрия», князь поддержал их.
Посланный «царевичем» под охраной казацкого отряда Ивана Корелы боярин Гаврила Пушкин, взойдя на Лобное место, каменный помост, обнесенный парапетом, поднятый над землей на высоту человеческого роста, с Красной площади, напротив Спасской башни у Покровского собора, обращался к народу, прочёл письмо самозванца, адресованное как боярам, так и московскому люду.
Следом говорил князь Василий Шуйский. Стоя перед толпой народа на Лобном месте, твердо и громогласно заявил, что ему – главе следственной комиссии – точно известно, в Угличе вместо царевича Дмитрия был убит поповский сын. К Москве идёт истинный сын царя Ивана Грозного. Это выступление произвело сильнейшее впечатление на слушателей, и фактически окончательно переломило мнение московского народа.
Своим сыном признала Лжедмитрия и Мария Нагая, вернее уже инокиня Марфа, которую с этой целью доставили в село Тайнинское недалеко от Мытищ. Сцена свидания была великолепно отыграна. Её видели многие свидетели – «Дмитрий» соскочил с коня и бросился к карете, а Марфа, откинув боковой занавес, приняла его в объятья. И оба зарыдали. Ну, вы сами-то такое увидев, неужели не поверили бы?! Вот то-то!
***
Заявления Шуйского сделанные им при вхождении Лжедмитрия в Москву расположили «царя» к такому ловкому и полезному человеку. Семейство Шуйских, претерпевшее немало бед от партии Годуновых, вошло в ближайшее окружение «Дмитрия Ивановича», заняло должности и положение при дворе. Однако, видя все как есть, московские бояре понимали, кто перед ними. Если прежде сомневались, что это царевич, то глянув ближе, многие узнали Григория Отрепьева, а потому и решили не церемониться. Партия Шуйских составила заговор, в которой оказались вовлечены и Нагие, признававшие «своим» того, кто выдавал себя за Дмитрия Ивановича.
До поры Нагих все устраивало. Старица Марфа, приняв на себя титул вдовствующей царицы и матери царя, поселилась в кремлевском Вознесенском монастыре, участвовала в торжественных выходах и принимала Марину Мнишек, представленную ей как царская невеста. Всё бы оно ничего, но Самозванца донимала тень настоящего царевича. Ему необходимо было избавиться от главной улики – останков Дмитрия Ивановича, погребенного в Преображенском храме углического дворца, неподалеку от того места где он погиб. Коронованный Лжедмитрий вознамерился уничтожить саму память об этом мальчике, снеся могилу. И вот тогда….
Вот тогда в Польше объявился некий швед, который встретившись с доверенными лицами короля, передал следующее:
«Царица московская, инокиня Марфа Федоровна, мать покойного Димитрия, через свою воспитанницу немку Розновну сообщила мне, для передачи его величеству королю, что на престоле московском царствует теперь вовсе не её сын, а обманщик; она из своих видов хотя и признала его за сына, теперь сообщает, что этот обманщик расстрига хотел было выбросить из углицкой церкви гроб настоящего её сына, как ложного Димитрия; ей, как матери, стало очень жалко; кое-как хитростью она помешала этому, и её сына кости остались нетронутыми».
Об этом дали знать отцу Марины Мнишек, пану Ежи, выдававшему свою дочь за Самозванца. Тем не менее, брак состоялся. И тот, который приходился бы Самозванцу дядей, будь тот действительно Дмитрий Иванович, Михаил Фёдорович Нагой на свадебной церемонии нес знаки царского достоинства – крест, корону и диадему.
Вскоре после того бояре-заговорщики подняли восстание, привели народ и стрельцов в кремлевские покои. Старица Марфа отреклась от сына, заявив, что «признала его поневоле, страшась смертного убийства». Через два дня после убийства «Дмитрия Ивановича», участвовавшие в заговоре бояре «выкликнули князя Василия Шуйского на царство». Сам же он снова заявил, что царевич «заклан бысть» от «лукаваго раба Бориса Годунова».
Что было дальше? Читайте в наших следующих статьях!
