Сначала она увидела пятно. Кофейное, расползающееся по белоснежной скатерти — той самой, что купила на последние деньги в «Зара Хоум», когда ещё надеялась, что красивые вещи спасут их брак. Пятно было похоже на карту неизведанной страны, в которую она точно не хотела отправляться.
— Чего глаза вылупила? — Егор даже не поднял головы от телефона. — Ты обязана ухаживать за моей мамой, хочешь этого или нет! И дом её в порядке содержать!
Вера замерла с чашкой в руке. Сорок четыре года — возраст, когда уже не ждёшь подарков от жизни, но и плеваться ядом ещё не научилась. Кухня вдруг показалась ей крошечной, будто стены сдвинулись вплотную, оставив только узкий коридор к двери.
— Что ты сказал?
— Ты оглохла или тупишь специально? — Егор наконец оторвался от экрана, и она увидела в его глазах то выражение, от которого всегда сжималось что-то под рёбрами. Не злость даже. Презрение. — Мама больна. Кто-то должен за ней смотреть. У меня работа, деньги зарабатываю. А ты что делаешь? Кофе пьёшь по утрам да в этом своём салоне...
— Я работаю в салоне, — Вера поставила чашку на стол, медленно, осторожно. — Администратор — это тоже работа, между прочим.
— Работа! — Егор фыркнул. — Три дня в неделю болтать по телефону и маникюр клиенткам под запись забивать. Моя зарплата в четыре раза больше твоей. Так что не рассказывай мне про работу.
Он поднялся, и она непроизвольно отступила на шаг. Высокий, плечистый — таким он ей и понравился когда-то, двадцать лет назад, в институтском буфете. Защитник. Опора. Только вот защищал он теперь исключительно собственное право орать на неё по любому поводу.
— Я не нанималась в сиделки твоей матери, — выговорила Вера, и голос её прозвучал тише, чем хотелось. — У Людмилы Петровны есть деньги на сиделку. Хорошую, профессиональную.
— Деньги?! — Егор хохотнул так, что в соседней комнате что-то звякнуло. — У мамы пенсия восемнадцать тысяч! Какая, к чёрту, сиделка? Ты — жена. Вот и будешь ухаживать. Каждый день к ней ездить, квартиру убирать, готовить. И без разговоров.
— Каждый день? — переспросила Вера и вдруг рассмеялась — коротко, истерично. — Егор, ты хоть понимаешь, о чём говоришь? Твоя мать живёт на Войковской! Мне туда полтора часа добираться!
— Ну и что? Рано вставать будешь.
— А салон? А моя работа?
— Уволишься.
Тишина опустилась так резко, будто кто-то выдернул вилку из розетки и обесточил весь мир. Вера смотрела на мужа и не узнавала человека, с которым прожила два десятилетия. Или, может, наоборот — только сейчас узнавала по-настоящему?
— Ты спятил, — сказала она тихо.
— Я спятил?! — Егор шагнул к ней, ткнул пальцем в плечо. — Это ты спятила, если думаешь, что будешь дальше лясы точить с этими своими крашеными клиентками, пока моя мать там одна мучается! Она меня родила! Вырастила! Жизнь мне отдала!
— И теперь я должна отдать ей свою?
— А что ты вообще без меня собой представляешь? — Голос Егора стал ниже, опаснее. — Кто ты? Женщина в возрасте, без высшего образования, с копеечной зарплатой. Я тебя содержу. Я плачу за эту квартиру. За твои шмотки. За всё! Так что будешь делать то, что я скажу.
Вера смотрела на него и чувствовала, как внутри поднимается что-то горячее, липкое, давно похороненное под слоями терпения и привычки. Ярость. Чистая, почти забытая.
— Убирайся, — прошептала она.
— Что?
— Убирайся вон, — уже громче. — Из кухни. Сейчас же.
Егор усмехнулся.
— Или что? Выгонишь меня из моей собственной квартиры?
Она молчала. Он постоял ещё немного, явно ожидая, что она сорвётся, заплачет, начнёт оправдываться — как обычно. Но Вера просто смотрела на него, и что-то в этом взгляде заставило Егора отступить.
— Поговорим вечером, — бросил он. — И чтобы к тому времени ты приняла правильное решение.
Хлопок двери. Гудение лифта. Тишина.
Вера опустилась на стул и уставилась на кофейное пятно. Карта неизведанной страны. А может, это она сама — пятно в чужой жизни, которое пытаются стереть, вытравить, закрасить?
Телефон завибрировал. Сообщение от Людмилы Петровны: «Вера, когда приедешь? Мне нужно в поликлинику, а сама я не доберусь. Егорушка сказал, ты теперь будешь мне помогать».
«Егорушка сказал». Конечно. Всё уже решено. Всё спланировано.
Вера набрала номер Кати — подруги, с которой вместе работали в салоне.
— Привет, слушай... Ты сегодня свободна после обеда?
— Ну, вроде да. А что?
— Встретимся? Мне нужно... поговорить. Срочно.
— Вер, ты как? Голос какой-то... случилось что?
— Случилось, — Вера закрыла глаза. — Можно сказать, прозрение случилось.
«Шоколадница» на Тверской была забита до отказа. Катя махала рукой от столика у окна — рыжая, энергичная, в яркой блузке, которая кричала о том, что жизнь — штука весёлая, несмотря ни на что.
— Рассказывай, — велела она, как только Вера опустилась на стул. — И не смей врать, что всё нормально. Я вижу.
— Видишь что?
— Что ты на пределе.
Вера рассказала. Всё. Про утренний разговор, про Людмилу Петровну, про требование уволиться. Про двадцать лет брака, в которых она постепенно превратилась из человека в обслуживающий персонал.
Катя слушала молча, лишь изредка прикусывая губу.
— И что ты теперь будешь делать? — спросила она наконец.
— Не знаю, — призналась Вера. — Честно — не знаю. Уйти? Куда? У меня нет своего жилья. Денег на съём квартиры не хватит. Дочка в универе...
— Марина же на бюджете? И в общаге живёт.
— Да, но... Я ей иногда помогаю. Переводы делаю. На еду, на одежду.
— Из своих восемнадцати тысяч?
— Катя, не начинай.
— Я не начинаю, я констатирую факты! — Подруга наклонилась ближе. — Вер, ты понимаешь, что он тебя планомерно... Господи, я даже не знаю, как это назвать. Обесценивает? Унижает? Лишает воздуха?
— Понимаю, — Вера кивнула. — Теперь понимаю. Но раньше... мне казалось, так и должно быть. Он зарабатывает больше — значит, главный. Он решает. А я... подстраиваюсь.
— Подстраиваешься, — повторила Катя с горечью. — Двадцать лет подстраиваешься. А он что? Стал лучше? Добрее? Внимательнее?
— Нет.
— Вот именно. Они такие, Вер. Им дай палец — руку откусят. Дай руку — всю жизнь сожрут.
Официантка принесла капучино и круассан. Вера машинально размешала сахар, глядя в окно. За стеклом шумела Тверская — торопливые прохожие, автомобили, вспышки рекламных щитов.
— Я вот постоянно думаю, а что я вообще делаю для себя? — сказала она негромко. — Ну, чисто для себя. Не для Егора, не для Марины, не для его мамы. Для себя.
Катя молчала.
— Не могу вспомнить, Кать. Совсем.
— Тогда начни вспоминать. Прямо сейчас, — подруга выудила телефон, открыла какое-то приложение. — Смотри. Вот квартира-студия на Щукинской. Двадцать пять тысяч в месяц. Это реально, да? Ты же можешь на ставку перейти в салоне?
— Ну... Светка говорила, что готова взять меня на полную...
— Вот и отлично! Ставка — это тысяч тридцать пять минимум будет. Хватит на съём и на жизнь. Скромно, но по-человечески.
Вера смотрела на экран и чувствовала, как сердце бьётся чаще. Студия. Маленькая, всего двадцать восемь метров, но — своя. Её. Где никто не будет орать, требовать, командовать.
— А вдруг... — начала она и осеклась.
— Вдруг что?
— Вдруг он прав? Вдруг я правда эгоистка? Его мать старая, больная...
— Вера, послушай меня очень внимательно, — Катя взяла её за руку. — Людмила Петровна не твоя мать. Это его мать. Его! Он сын. Пусть он и решает, как ей помогать. Нанять сиделку, взять отпуск, положить в платную клинику — вариантов миллион. Но перекладывать это на тебя, да ещё и требовать, чтобы ты работу бросила... Это не нормально. Это вообще ни в какие ворота не лезет!
— Но он скажет...
— Плевать, что он скажет! Вер, ну сколько можно?! Ты же не собственность! Не вещь! Ты — человек! Со своей жизнью, со своими правами!
В кафе играла тихая музыка, пахло корицей и свежим кофе. Где-то рядом смеялась пара — молодая, счастливая. Вера вдруг позавидовала им с такой силой, что стало больно.
— Я боюсь, — призналась она шёпотом.
— Чего?
— Всего. Остаться одной. Не справиться. Того, что Марина не поймёт. Что он... не знаю, может, прав, что я никто без него.
Катя сжала её пальцы так сильно, что Вера поморщилась.
— Ты не никто. Ты — всё. Ты умная, работящая, красивая женщина, которую просто затоптали. Но знаешь, что самое важное?
— Что?
— Ты это осознала. А это уже половина пути.
Домой Вера вернулась только к вечеру. Специально тянула — гуляла по Патриаршим, сидела в парке на лавочке, разглядывая чужие счастливые семьи. Думала. Считала деньги в уме. Прикидывала варианты.
Когда она открыла дверь квартиры, Егор уже был дома. Сидел в гостиной перед телевизором, ужинал пиццей из коробки.
— А, явилась, — буркнул он, не оборачиваясь. — Где шлялась?
— Гуляла.
— Гуляла... С ума сойти. Пока ты гуляешь, мама звонила три раза. Спрашивала, почему ты к ней не приехала.
— Потому что я не обещала приезжать.
— Ты что, издеваешься? — Егор развернулся к ней, и Вера увидела в его глазах ту самую смесь злости и недоумения, которая означала: как ты смеешь мне перечить? — Я же тебе утром сказал...
— Ты сказал, — перебила она. — Но я не согласилась.
— Согласилась не согласилась... Какая разница?!
— Огромная.
Егор поднялся, отшвырнул коробку с пиццей на журнальный столик.
— Вера, давай без этих твоих фокусов, ладно? У меня был тяжёлый день. Не хватало ещё твоих капризов.
— Это не каприз. Это решение.
— Решение? — Он хмыкнул. — Какое ещё решение?
— Я не буду ухаживать за твоей матерью, — выговорила Вера, и слова прозвучали чётко, твёрдо. — Не буду увольняться с работы. Не буду каждый день ездить на Войковскую. И если тебе нужна помощь для неё — найми сиделку.
Тишина повисла густая, плотная.
— Повтори-ка, — попросил Егор тихо, и от этой тихости по спине побежали мурашки.
— Ты слышал.
— Значит, так, — он шагнул к ней, нависая. — Ты сделаешь то, что я сказал. Потому что если не сделаешь — вылетишь отсюда в чём стоишь. Понятно?
— Понятно, — кивнула Вера. — Только одно ты не понял, Егор. Мне уже... всё равно.
— Что?
— Мне всё равно. Вышвырнешь — уйду сама. Оставишь без денег — заработаю. Пригрозишь — не испугаюсь. Потому что хуже, чем сейчас, уже не будет.
Он молчал, уставившись на неё так, будто видел впервые.
— Ты что, совсем рехнулась?
— Нет, — Вера покачала головой. — Наоборот. Кажется, я наконец-то пришла в себя.
Она развернулась и пошла в спальню. Достала из шкафа старую дорожную сумку — помятую, давно не используемую. Начала складывать вещи.
— Что ты делаешь?! — заорал Егор из дверей.
— Собираюсь.
— Куда?!
— К Кате. Переночую у неё. А завтра начну искать квартиру.
— Да ты спятила! Совсем! — Он метнулся к ней, выхватил сумку, швырнул на пол. — Никуда ты не пойдёшь!
Вера подняла сумку, снова начала укладывать вещи. Руки дрожали, но она заставила себя не останавливаться.
— Отпусти меня, — сказала она ровно.
— Не отпущу! Ты моя жена! Ты обязана...
— Обязана, — повторила она и посмотрела ему в глаза. — Знаешь, сколько раз за двадцать лет я слышала это слово? Обязана. Должна. Необходимо. А когда я что-то хотела — это называлось капризом. Когда я просила — это было нытьём. Когда я уставала — это было слабостью.
— Вера...
— Хватит, — она застегнула сумку. — Всё. Закончилось.
— Ты пожалеешь! — крикнул он ей вслед, когда она вышла в коридор. — Без меня ты — ноль! Никто! Я тебя содержал, тратил на тебя деньги!
Вера обернулась уже у порога.
— Знаешь, что самое страшное, Егор? Что ты и правда так думаешь. Что любовь — это содержание. Что брак — это сделка. Что жена — это обслуга. И мне жаль тебя. Правда жаль. Потому что ты никогда не узнаешь, что такое настоящие отношения.
Она вышла, закрыв за собой дверь.
Лифт спускался медленно, на каждом этаже задерживаясь, будто давая ей время передумать. Но Вера не передумала. Она стояла, прижимая к груди сумку, и впервые за много лет чувствовала себя... лёгкой. Испуганной, растерянной, но — лёгкой.
Внизу её встретил влажный октябрьский воздух, запах мокрой листвы и свободы.
Она достала телефон, набрала Катю:
— Привет. Можно к тебе на ночь?
— Уже жду, — ответила подруга. — Диван свободен, чайник на плите. Приезжай.
Утро началось с четырнадцати пропущенных от Егора. Вера смотрела на экран телефона, лёжа на Катином диване, и чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой узел. Первые три звонка были в час ночи. Потом в три. Потом в пять утра.
Ни одного сообщения. Только звонки — настойчивые, давящие, как удары метронома.
— Не бери, — посоветовала Катя, высовываясь из кухни с двумя кружками. — Дай ему остыть. Мужики такие — сначала орут, потом звонят извиняться.
— Он не будет извиняться, — Вера покачала головой, принимая кружку. Кофе обжигал пальцы через тонкий фарфор. — Он будет мстить.
— За что?
— За то, что я посмела ослушаться.
Телефон снова завибрировал. На этот раз пришло сообщение от Людмилы Петровны: «Вера, Егорушка сказал, что ты бросила его. Как ты могла?! После всего, что он для тебя сделал! Я тебя в семью приняла как родную, а ты вот как отплатила. Бессовестная!»
Вера прочитала и усмехнулась горько.
— Началось, — пробормотала она.
— Что?
— Свекровь пишет. Называет меня бессовестной.
Катя фыркнула:
— Ну конечно. Святой мальчик Егорушка страдает, а злая жена его бросила. Классика жанра.
Следующее сообщение пришло от Марины. Дочь. Вера открыла его с замиранием сердца: «Мам, папа звонил. Сказал, что ты ушла из дома. Это правда?? Что происходит???»
Пальцы задрожали над клавиатурой.
«Маринка, всё нормально. Поговорим позже, хорошо? Не волнуйся».
«Как не волноваться?! Папа говорит, ты сошла с ума! Что случилось?!»
Вера закрыла глаза. Вот оно — начало войны. Егор уже мобилизовал войска: мать, дочь, следом наверняка будут общие знакомые, соседи, родственники. Все узнают его версию событий — что жена внезапно взбесилась, бросила мужа, отказалась помогать больной старушке.
— Кать, мне нужно на работу, — она резко встала с дивана. — Срочно к Светлане поговорить насчёт полной ставки.
— Сейчас только восемь утра...
— Знаю. Но мне надо. Пока он не успел... — Вера осеклась.
— Не успел что?
— Навредить мне там тоже.
Салон красоты «Эгрет» располагался на первом этаже жилого дома возле метро «Аэропорт». Вера вбежала туда без пяти девять, запыхавшаяся, с растрёпанными волосами. Светлана — хозяйка салона, женщина лет пятидесяти с железной хваткой и добрым сердцем — удивлённо подняла взгляд от компьютера.
— Верунь? Ты чего так рано? У тебя же сегодня выходной.
— Света, можно поговорить?
— Конечно. Проходи в кабинет.
Маленькая комната в глубине салона пахла лаком для волос и эфирным маслом лаванды. Вера опустилась на стул и выложила всё — про Егора, про его требования, про уход из дома. Светлана слушала молча, изредка кивая.
— И ты хочешь полную ставку? — уточнила она, когда Вера закончила.
— Да. Мне нужны деньги на съём жилья. Я понимаю, что прошу внезапно, но...
— Беру, — Светлана махнула рукой. — С понедельника выходишь на полный график. Тридцать пять тысяч оклад плюс процент с записи. Устроит?
— Светочка... — Вера почувствовала, как к горлу подступают слёзы.
— Только не реви, а то я тоже разревусь, — хозяйка улыбнулась. — Верунь, я тебя три года знаю. Ты у меня золотая. Клиенты тебя обожают, девочки тебя уважают. Я и раньше хотела предложить полную ставку, просто думала, тебе неудобно будет с семьёй.
— Теперь удобно, — Вера вытерла глаза. — Очень удобно.
Телефон снова завибрировал. Незнакомый номер. Она не стала брать трубку, но тут же пришло сообщение: «Вера Николаевна, это Зинаида Семёновна, ваша соседка. Егор Владимирович просил передать, что сменил замки на квартире. Если вам нужны вещи — он разрешает забрать их в субботу с десяти до двенадцати, но только в его присутствии».
Сердце ухнуло вниз.
— Что там? — Светлана нахмурилась.
— Он... замки поменял.
— Быстро же.
— Егор всегда быстрый, когда дело касается мести, — Вера сжала телефон в руке. — Господи, там же все мои вещи. Документы. Книги. Фотографии Марины...
— Стоп, стоп, успокойся. Документы какие именно?
— Паспорт, СНИЛС, полис... Всё ношу в сумке с собой. А вот свидетельство о браке, дипломы, фотоархив...
— С фотками сложнее, а остальное восстановишь. Главное сейчас — жильё найти и на ноги встать, — Светлана открыла ноутбук. — Давай вместе посмотрим объявления? У меня перерыв до первой клиентки.
Они просмотрели десятка два вариантов. Большинство было либо слишком дорого, либо в таких районах, откуда до салона добираться по три часа. Наконец Светлана ткнула пальцем в экран:
— Вот. Студия на Сходненской. Двадцать четыре тысячи, всё включено. От метро пять минут, до работы — двадцать минут на метро. Хозяйка — женщина, судя по номеру. Давай звони?
Вера набрала номер дрожащими пальцами.
— Алло? — ответил приятный женский голос.
— Здравствуйте, по поводу квартиры на Сходненской...
— Да, свободна. Вы одна?
— Одна.
— Отлично. Можете сегодня приехать посмотреть?
— Могу, — выдохнула Вера. — Во сколько?
— Хоть прямо сейчас. Я дома.
Квартира оказалась крошечной — двадцать шесть метров, в которые втиснули кухонный уголок, диван-кровать, шкаф и узкий столик у окна. Окно выходило во двор, где росла старая берёза, почти полностью сбросившая листву.
— Скромно, конечно, — извиняющимся тоном сказала хозяйка, женщина лет шестидесяти с усталым лицом. — Но чистая. Соседи тихие. Я сама в этом доме живу этажом выше, так что если что — сразу найдёте.
— Я беру, — Вера даже не стала торговаться.
— Правда? — хозяйка удивилась. — Может, подумаете ещё?
— Нет. Мне нужно срочно. Когда можно въехать?
— Хоть завтра. Оплатите месяц вперёд плюс залог — и ключи ваши.
Вера посчитала в уме. Двадцать четыре тысячи аренда плюс ещё двадцать четыре залог. Сорок восемь. У неё на карте было ровно пятьдесят две — накопленные за полгода с зарплаты, которую она тайком откладывала на мелкие радости. Новую сумку собиралась купить. Или на курсы косметологов записаться.
Теперь эти деньги станут фундаментом новой жизни.
— Договорились, — она протянула руку. — Завтра привезу деньги и въеду.
Когда Вера вышла на улицу, дёрнул мелкий противный дождь — типичный московский октябрь, серый и промозглый. Но почему-то на душе было легко. Квартира есть. Работа есть. Дальше — разберётся.
Телефон разрывался от звонков. Егор. Людмила Петровна. Снова Егор. Марина. Незнакомые номера.
Она сбросила все вызовы и написала дочери: «Маришка, встретимся в субботу? Поговорим спокойно, объясню всё. Я тебя люблю».
Ответ пришёл не сразу: «Хорошо. Но папе плохо, мам. Он говорит, у него сердце болит из-за тебя».
«У него сердце болит из-за того, что он привык всем управлять. Это разные вещи».
Точки, показывающие, что Марина печатает. Потом они исчезли. Ответа не последовало.
Вечером, уже в квартире у Кати, когда они сидели на кухне с бокалами дешёвого вина, пришло новое сообщение. На этот раз от Егора. Длинное, в несколько экранов:
«Вера, я дал тебе время подумать. Очевидно, ты не в себе. Может, климакс, может, нервный срыв — не знаю. Но я готов простить, если ты вернёшься. Мама очень расстроена, говорит, что у неё давление подскочило до 180. Марина плачет. Соседи спрашивают, что случилось. Ты разрушаешь семью, Вера. Я надеюсь, ты понимаешь это. У тебя есть два дня. Если к воскресенью не вернёшься — я подам на развод. И учти: квартира оформлена на меня, машина тоже, дача тоже. Алименты я тебе платить не обязан, Марина совершеннолетняя. Ты останешься ни с чем. Подумай, пока не поздно».
Вера перечитала сообщение дважды и показала Кате.
— Шантаж, — та оценила ситуацию. — Классический. Сначала пугает одиночеством и бедностью, потом давит на жалость через мать и дочь.
— А что если он прав? — тихо спросила Вера. — Что если я правда разрушаю семью?
— Вер, послушай, — Катя взяла её за руку. — Семья — это не тюрьма. Это не место, где один человек командует, а другой подчиняется. Если ваша семья держалась только на том, что ты всё терпела — значит, это вообще не семья была. Это имитация.
— Но двадцать лет...
— Двадцать лет — это не оправдание, чтобы ещё двадцать терпеть. Господи, тебе сорок четыре! Впереди столько времени! Ты можешь встретить нормального мужика, который будет тебя ценить. Или вообще пожить в кайф одна. Без этого вечного напряжения, что ты кому-то что-то должна.
Вера молчала, разглядывая вино в бокале. Рубиновое, с мелкими пузырьками у края.
— Он подаст на развод, — сказала она наконец. — И правильно сделает. Я не вернусь.
— Точно?
— Точно, — Вера подняла глаза. — Знаешь, Кать, когда я сегодня зашла в ту квартиру на Сходненской... Она такая маленькая, ободранная, с мебелью из прошлого века. Но я посмотрела в окно — а там берёза. Старая, корявая. И подумала: как она, эта берёза. Выстояла. И я выстою.
Катя улыбнулась, и в её глазах блеснули слёзы:
— Выстоишь, подруга. Обязательно выстоишь.
В субботу Вера приехала к дому, где прожила двадцать лет. Подъезд встретил её знакомым запахом — смесь кошачьих меток, хлорки и чьих-то котлет. Поднималась на лифте и ощущала себя гостьей в собственной жизни.
Егор открыл дверь сразу, будто караулил. Выглядел он неважно — помятая футболка, небритость, тёмные круги под глазами.
— Заходи, — бросил он. — Двадцать минут. Больше не задерживайся.
Вера прошла в квартиру и замерла. Всё было по-прежнему — тот же диван, те же шторы, тот же запах — но ощущение чужого пространства не покидало.
— Где мои вещи?
— Собрал в пакеты. В спальне.
Она прошла в комнату. На кровати лежали четыре огромных мусорных пакета. Вера открыла первый — там свалены её платья, блузки, бельё, всё скомканное, небрежное.
— Ты серьёзно вот так запаковал?
— А как надо было? В чемодан с бантиком? — Егор стоял в дверях, скрестив руки на груди. — Ты ушла — значит, тебе не до церемоний.
Вера молча начала перекладывать вещи в свою дорожную сумку. Нашла фотоальбомы — потрёпанные, с фотографиями Марины от рождения до школы. Положила их наверх, бережно.
— Забирай всё сразу, — велел Егор. — Второй раз пускать не буду.
— Мне четырёх пакетов не унести.
— Это твои проблемы.
Она посмотрела на него — и вдруг поняла, что не чувствует ничего. Ни боли, ни злости, ни жалости. Пустота. Словно перед ней стоял незнакомец, с которым она случайно села в один вагон метро.
— Егор, а ты когда-нибудь любил меня? — спросила она негромко.
Он вздрогнул, будто она ударила его.
— Что за вопросы?
— Нормальные. Ты любил?
— Женился же, — буркнул он.
— Это не ответ.
Повисла тишина. Где-то капал кран в ванной — мерно, нудно.
— Не знаю, — выдавил он наконец. — Наверное... да. Когда-то. Но ты изменилась, Вера. Стала другой.
— Или ты просто перестал замечать меня настоящую?
Он промолчал.
Вера набила сумку до отказа, подняла ещё два пакета.
— Остальное заберу в следующий раз.
— Не будет следующего раза! — рявкнул Егор. — Всё, что не заберёшь сегодня — выброшу к мусорке!
— Выбрасывай, — она пожала плечами. — Мне нужны только фотографии и документы. Остальное — тряпки.
Она вышла, не оборачиваясь. Пакеты резали руки, сумка оттягивала плечо, но идти было легко — как будто сбросила с себя невидимый груз.
Внизу, у подъезда, её ждала Катя на машине.
— Ну что, всё взяла?
— Не всё. Но главное — взяла.
— Тогда поехали в твою новую жизнь, — подруга завела мотор.
Машина тронулась с места, и Вера обернулась напоследок — посмотрела на окна квартиры на пятом этаже. Там стоял Егор, глядя вниз. Их взгляды встретились на секунду.
Потом он дёрнул штору и исчез.
— Мама, я не понимаю, что происходит!
Марина сидела напротив неё в кафе на Новом Арбате — двадцать лет, длинные волосы, Егоровы глаза. Вера смотрела на дочь и думала, как объяснить ей то, что сама до конца не понимала ещё месяц назад.
— Маришка, я знаю, это странно и страшно. Но я не могла больше.
— Не могла чего?! — Девушка повысила голос, потом спохватилась, оглянулась. — Извини. Но правда, мам. Вы двадцать лет вместе! У вас всё было нормально!
— Нормально? — Вера горько усмехнулась. — Мариш, если муж орёт на жену, унижает её, требует бросить работу и превратиться в бесплатную сиделку для его матери — это нормально?
— Папа не орал...
— Орал. Просто ты не слышала.
Марина молчала, теребя салфетку.
— Он говорит, ты эгоистка. Что бабушке плохо, а ты отказалась помогать.
— Твоей бабушке нужна профессиональная сиделка. Или медсестра. Не я. Я — не врач. Не сиделка. Я — человек со своей жизнью.
— Но она семья!
— Его семья, — поправила Вера. — Его мать. И он должен решать, как ей помочь. Не я.
— Но вы же жена и муж!
— Были, — тихо сказала Вера. — Теперь не будем.
Марина побледнела.
— То есть вы... разведётесь?
— Да.
— Из-за бабушки?
— Из-за всего, Маришенька. Из-за того, что твой отец не видит во мне человека. Для него я — приложение к его жизни. Которое должно готовить, убирать, соглашаться, молчать. А когда я попыталась сказать "нет" — он поменял замки и выставил мои вещи в мусорных пакетах.
Дочь вздрогнула.
— Он... что?
— В мусорных пакетах, Марин. Как хлам.
— Не может быть...
— Спроси у него сама, если не веришь.
Девушка опустила голову, и Вера увидела, как по её щеке скатилась слеза.
— Мам, а если... если ты останешься одна? Кто о тебе позаботится?
— Я сама, — Вера накрыла её руку своей. — Я же не инвалид, Мариш. Мне сорок четыре. Я работаю, зарабатываю, снимаю квартиру. Буду жить.
— Но это же тяжело...
— Тяжело — это когда каждый день ходишь на цыпочках и боишься сказать лишнее слово. Когда тебя не слышат, не видят, не ценят. Вот это тяжело. А жить одной — это просто по-другому.
Марина подняла покрасневшие глаза.
— Папа сказал, ты больная. Что у тебя депрессия или кризис среднего возраста.
Вера рассмеялась — коротко, невесело.
— Конечно сказал. Удобная версия. Жена взбунтовалась — значит, она больная. Не может же быть, что он не прав, да?
— Мам...
— Маришенька, я не прошу тебя выбирать между нами. Он твой отец, и ты имеешь право его любить. Но я хочу, чтобы ты знала правду. Всю. И потом сама решила, как к этому относиться.
Дочь кивнула, вытирая слёзы.
— Я... мне нужно время, — прошептала она. — Переварить это всё.
— Сколько угодно, — Вера сжала её пальцы. — Я никуда не денусь. Я твоя мама. Всегда.
Они ещё посидели немного, допили кофе, поговорили о Маринином универе, друзьях, планах. Старались не возвращаться к больной теме.
Когда девушка уходила, она обернулась на пороге:
— Мам, а ты... счастливая?
— Сейчас?
— Ну да.
Вера задумалась.
— Знаешь, Мариш... Пока не знаю. Но я точно не несчастная. А это уже прогресс.
Развод оформили через три месяца. Егор не явился на заседание — прислал адвоката, который зачитал монотонным голосом список претензий: «...супруга оставила семью без уважительных причин, отказалась исполнять супружеские обязанности, нанесла моральный ущерб...»
Вера слушала и удивлялась, как легко человека можно превратить в набор юридических формулировок. Двадцать лет — в три абзаца канцелярского текста.
Судья — женщина лет пятидесяти с усталым лицом — посмотрела на неё поверх очков:
— Истица, вы настаиваете на расторжении брака?
— Да.
— Имущественных претензий не имеете?
— Не имею.
— Хорошо. Брак расторгается.
Три удара молотком — и всё закончилось.
Вера вышла из здания суда на Новослободскую и вдохнула полной грудью. Февральский воздух был колючим, морозным, но каким-то правильным. Она достала телефон и написала Кате: «Свободна».
Ответ пришёл мгновенно: «Ураааа!!! Вечером отмечаем!»
К весне жизнь начала складываться в новый узор. Непривычный, местами неудобный, но свой.
Вера привыкла к студии на Сходненской. Повесила на окно лёгкую тюль, купила на рынке три горшка с фиалками, поставила на полку фотографии Марины. По утрам варила кофе и пила его не торопясь, глядя на берёзу за окном — та уже начала выпускать первые клейкие листочки.
В салоне дела шли хорошо. Светлана повысила ей зарплату до сорока тысяч — клиенты полюбили Веру за спокойствие и внимательность. Она научилась не просто записывать на процедуры, а разговаривать с женщинами, слушать их истории. Оказалось, многим просто не хватало того, чтобы их услышали.
— Верочка, а вы так похорошели, — сказала как-то постоянная клиентка, рассматривая её в зеркале. — Что с вами? Влюбились?
— Нет, — Вера улыбнулась. — Просто живу.
Марина приезжала раз в неделю. Сначала было неловко — дочь явно разрывалась между родителями, пыталась сохранить нейтралитет. Но постепенно отношения наладились. Они гуляли по Патриаршим, пили кофе, говорили обо всём — об учёбе, мальчиках, будущем.
— Мам, а ты ни разу не пожалела? — спросила Марина однажды.
— О разводе?
— Ну да.
Вера задумалась, глядя на пруд, где уже плавали первые утки.
— Знаешь, я пожалела только об одном — что не сделала это раньше. Что потратила столько лет на то, чтобы быть удобной. А надо было быть собой.
— А как это — быть собой?
— Это когда ты можешь сказать "нет" и не чувствовать вину. Когда ты решаешь, как тебе жить, а не подстраиваешься под чужие ожидания. Когда ты... дышишь. Вот так вот просто — дышишь, и тебе хорошо.
Марина кивнула задумчиво.
— Мне кажется, папа до сих пор не понял, почему ты ушла.
— Не понял и не поймёт, — Вера пожала плечами. — Но это уже не моя задача — объяснять ему.
В мае, когда Москва утонула в сирени и яблоневом цвету, Вера записалась на курсы косметологов. Давняя мечта, отложенная когда-то в дальний ящик вместе с другими «несерьёзными» желаниями.
Теперь она могла себе это позволить.
Училась по вечерам, приходила домой усталая, но довольная. Впитывала новые знания, как пересохшая земля — дождь. Оказалось, учиться в сорок пять даже интереснее, чем в двадцать — понимаешь, зачем тебе это нужно.
— Верунь, ты прямо светишься, — заметила Катя, когда они встретились попить вина в пятницу вечером. — Честное слово. Как будто помолодела лет на десять.
— Может, и помолодела, — Вера улыбнулась. — Когда не тратишь энергию на то, чтобы угождать и оправдываться, её остаётся на жизнь.
— А Егор как? Выходит на связь?
— Нет. Один раз звонил — требовал, чтобы я вернула какую-то его книгу. Я сказала, что у меня её нет. Больше не звонил.
— И слава богу.
— Знаешь, Кать, — Вера налила себе ещё вина, — я иногда думаю... А что если бы я тогда, в то утро, промолчала? Согласилась ездить к его матери, бросила работу, стала бы делать то, что он велел?
— И что бы было?
— Ничего. Вот именно — ничего. Я бы просто продолжала исчезать. День за днём. Год за годом. Пока не осталась бы от меня одна оболочка.
Катя протянула руку через стол, сжала её ладонь.
— Но ты не промолчала.
— Не промолчала, — согласилась Вера. — И это лучшее, что я сделала в своей жизни.
Людмилу Петровну в итоге определили в пансионат для пожилых. Егор нанял сиделку на первое время, а потом решил, что проще платить за профессиональный уход.
Вера узнала об этом от Марины и не смогла сдержать усмешки.
— Значит, деньги всё-таки нашлись?
— Нашлись, — дочь кивнула. — Папа сказал, что раньше надеялся на тебя, а теперь пришлось раскошелиться.
— Бедный, бедный Егор, — Вера покачала головой. — Пришлось раскошелиться на собственную мать. Какой ужас.
Они рассмеялись обе.
Летом Вера поехала на море — первый раз за пятнадцать лет без Егора. Анапа, скромный отель, неделя отпуска. Она лежала на пляже, слушала шум прибоя и думала о том, что дальше.
Закончить курсы. Может быть, попросить Светлану взять её мастером, а не только администратором. Или вообще уйти работать в другой салон — там, где ценят специалистов. Накопить денег и купить наконец не снимать, а свою маленькую квартирку. Может быть, съездить куда-нибудь за границу — в Грузию или Армению, говорят, там красиво.
А может быть, и мужчину встретить когда-нибудь. Нормального. Который будет видеть в ней человека, а не прислугу.
Или не встретить — и это тоже нормально.
Главное, что теперь она могла выбирать.
Вечером Вера гуляла по набережной, ела мороженое и смотрела на закат. Солнце садилось в море огромным оранжевым шаром, окрашивая воду в золото и медь.
Телефон завибрировал. Сообщение от Марины: «Мам, я горжусь тобой. Правда».
Вера улыбнулась сквозь внезапные слёзы и написала в ответ: «Я тоже тобой горжусь, доченька. И собой тоже. Наконец-то».
Она стояла на берегу моря, сорокапятилетняя женщина с непростой судьбой и неясным будущим. Но впервые за много лет — свободная. Впервые — своя.
И это было лучше любой сказки со счастливым концом.
Потому что это была правда.