– Ира, я тебя умоляю, только не говори, что ты в это ввязалась!
Голос Нины в телефонной трубке звенел, как натянутая струна. Ирина, помешивая на медленном огне золотистую карамель, на секунду замерла. Лопатка прилипла ко дну сотейника.
– Нин, ты о чем? Какое «это»? У меня крокембуш горит, говори толком.
– Какой крокембуш, Ирка! Я сейчас мимо ваших дач ехала, ну, к сестре в Пашковку, так твой этот… сосед… Александр который… рубил тебе дрова! С таким остервенением, будто всю Кубань решил дровами обеспечить. А ты стояла рядом, укутанная в платок, и смотрела на него, как… как…
Нина запнулась, подбирая сравнение. Ирина представила эту картину и невольно улыбнулась. Да, стояла. Да, смотрела. Пасмурный краснодарский день, сырой и промозглый, казался не таким уж серым, когда Александр, сняв куртку и оставшись в одном свитере, мощно взмахивал колуном.
– Как пионерка на Ленина? – подсказала Ирина, осторожно снимая карамель с огня. Запах жженого сахара и ванили наполнил ее маленькую, но идеально организованную кухню.
– Хуже! – взвизгнула Нина. – Как будто тебе снова семнадцать, а он первая любовь! Ира, ему сколько лет? Он же моложе тебя! А кто он такой вообще? Приехал год назад, отгрохал домину, а чем живет, шо делает – никто не знает. А вдруг аферист? Охмурит тебя, вдовушку состоятельную, оттяпает твою квартиру в центре, и поминай как звали!
Ирина поставила сотейник на холодную подставку. Разговор переставал быть смешным.
– Нин, прекрати. Он просто помог. У меня спину прихватило, я не могла сама. Он хороший человек.
– Хороший человек – это не профессия! – отрезала подруга. – У тебя работа, имя в городе, ты лучший кондитер на всем побережье, к тебе за полгода на свадебные торты записываются! А тут какой-то пришлый мужик с топором. Я за тебя боюсь, ты понимаешь?
Ирина вздохнула. Ей было пятьдесят три. Год назад она отметила этот юбилей одна, заказав пиццу и включив старую комедию. Два года как она стала вдовой, и тишина в квартире, поначалу спасительная, стала давить, как тяжелое ватное одеяло. Работа спасала. Ее десерты, ее торты, ее воздушные муссы были ее отдушиной, ее смыслом. Она была Ириной Викторовной, мастером, чьи руки создавали сладкие шедевры. А дома она была просто Ириной. Одинокой женщиной, вечерами перебиравшей спицами петли очередного шарфа.
Вязание было ее второй страстью. Оно успокаивало. Ряд за рядом, петля за петлей, из-под ее пальцев рождалось теплое, уютное полотно. Она обвязала всех Нининых внуков, всех детей коллег. Для себя она вязала редко.
Александр появился прошлым летом. Купил соседний, заброшенный дачный участок. Сам, почти без помощи, поставил небольшой, но ладный дом. Он не лез с разговорами, но всегда здоровался через забор, улыбаясь так открыто и просто, что хотелось улыбнуться в ответ. Однажды у нее сломалась газонокосилка. Он починил ее за десять минут, перепачкавшись в масле, и наотрез отказался от денег. Потом принес ведро абрикосов со своего дерева. Потом помог подпереть старую яблоню.
Их общение было таким же неспешным и естественным, как смена времен года. Короткие разговоры у забора, совместные чаепития на веранде под шум дождя, его тихий смех в ответ на ее рассказы о капризных клиентах. Он был инженером, работал удаленно на какую-то северную компанию. Был разведен. И он никогда не смотрел на нее с жалостью, как многие после смерти мужа. Он смотрел на нее… как на женщину.
– Ира, ты меня слышишь? – вернул ее в реальность голос Нины.
– Слышу, Нин. Спасибо за заботу. Но я сама разберусь. У меня карамель стынет. Пока.
Она нажала отбой, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение. Не на Нину. На саму ситуацию. Нина была ее единственной близкой подругой, они прошли вместе огонь и воду. И ее беспокойство было искренним, Ирина это знала. Но оно было таким… удушающим. Будто ее, взрослую, самостоятельную женщину, снова пытались укутать в колючий детский шарф и запретить идти гулять, потому что на улице пасмурно.
Она обмакнула профитроль в чуть остывшую карамель, ловко прикрепила его к конусу из других пирожных. Пальцы работали на автомате, а мысли крутились вокруг Александра. Он не был похож на афериста. Он был похож на уставшего, но сильного мужчину, нашедшего свое место под небом Краснодара. И рядом с ним ей впервые за долгое время было не одиноко.
***
Через пару дней напряжение усилилось. Ирина как раз заканчивала сборку сложного муссового торта, покрывая его зеркальной глазурью. Работа требовала предельной концентрации: одно неверное движение, и вся многочасовая работа насмарку. Дверной звонок прозвучал резко, требовательно.
На пороге стояла Нина. В руках у нее была авоська, из которой торчал батон и пачка кефира. Вид у нее был решительный.
– Я мимо шла, – без предисловий заявила она, проходя в прихожую. – Думаю, дай зайду. Шо ты там, не надумала глупостей?
Она сняла пальто, и квартира тут же наполнилась запахом ее духов – резким, цветочным, перебивающим тонкий аромат шоколада и апельсиновой цедры из кухни.
– Нин, я работаю, – устало сказала Ирина, возвращаясь к торту.
– Работа не волк, – отмахнулась подруга, следуя за ней. Она заглянула Ирине через плечо. – Красота-то какая… Золотые у тебя руки, Ирка. Просто золотые. И голова у тебя должна быть такая же.
Она села на табурет, положив руки на колени. Ирина чувствовала ее взгляд спиной. Это было хуже, чем телефонный разговор. Это было прямое вторжение.
– Я тут поговорила с людьми, – начала Нина вкрадчиво. – С Любкой из паспортного стола. Ну так, по-свойски. Прописан твой Александр в Архангельске. Разведен. Алименты платит исправно. Вроде все чисто. Но!
Она сделала драматическую паузу.
– Что «но»? – не выдержала Ирина, выравнивая последний подтек глазури.
– А то, что никто из наших его не знает! Понимаешь? Он чужой. В нашем городе, где все друг другу кум, сват и брат, он – темная лошадка. А такие, знаешь, самые опасные. Тихони-то.
Ирина поставила торт в холодильник и повернулась к подруге.
– Нина. Что ты хочешь от меня услышать? Что я пошлю его куда подальше, потому что он не родился в Краснодаре? Потому что тебе так спокойнее будет?
– Потому что я не хочу, чтобы ты плакала потом! – почти выкрикнула Нина, вскакивая. – У тебя все есть! Квартира, дача, работа любимая, уважение! Зачем тебе этот риск в твои годы? Живи спокойно! Вон, свяжи еще один плед.
И тут Ирина увидела на диване в гостиной свою вязальную корзину. Из нее выглядывал край мягкого, серо-голубого шарфа. Пряжа была дорогая, меринос с шелком. Она купила ее на прошлой неделе, впервые за много лет думая не о том, подойдет ли цвет какому-нибудь младенцу, а о том, что этот оттенок будет к лицу Александру, к его серым глазам.
Нина проследила за ее взглядом.
– Это ему, да? – тихо, но с едким укором спросила она. – Ира, ты как девчонка. В твоем возрасте уже о душе думать надо, а не шарфики мужикам вязать.
Это было последней каплей. Это было не просто вторжение – это было обесценивание. Ее чувств, ее желаний, ее права на простую женскую радость.
– В моем возрасте, Нина, – холодно произнесла Ирина, чувствуя, как дрожат руки, – люди уже достаточно мудры, чтобы не слушать глупых советов. Даже от лучших подруг. А теперь, будь добра, оставь меня. Мне нужно закончить заказ.
Нина застыла с открытым ртом. Она не привыкла к такому тону от мягкой, уступчивой Ирины. В ее глазах промелькнула обида, потом гнев.
– Ну, смотри, – процедила она, хватая свое пальто. – Я тебя предупредила. Потом локти кусать будешь, да поздно станет!
Дверь за ней хлопнула так, что в серванте звякнула посуда. Ирина опустилась на стул. В ушах шумело. Она смотрела на свои руки – руки, способные создать невесомый бисквит и ажурный узор, но сейчас они казались ей беспомощными. Может, Нина права? Может, она, ослепленная внезапным вниманием, строит воздушные замки, которые вот-вот рухнут, погребая ее под обломками?
Вечером она позвонила Михаилу. Старый друг, бывший коллега по ресторану, где они начинали еще в девяностые. Мудрый, спокойный, основательный, как хорошо выдержанный коньяк.
– Миш, привет. Это Ира. Можешь говорить?
– Иришка, здравствуй! Конечно, могу. Что стряслось? Голос у тебя, будто ты уксус вместо сахарной пудры в крем добавила.
Ирина усмехнулась. Михаил всегда находил нужные слова. Она, запинаясь и путаясь, пересказала ему свои сомнения, разговор с Ниной, историю с дровами и шарфом.
Он слушал молча, не перебивая.
– Понятно, – сказал он, когда она закончила. – Наша Нина в своем репертуаре. Гиперопека восемьдесятого уровня. Она ведь не со зла, ты же знаешь. Она просто боится.
– Чего боится?
– Тебя потерять. Ты была ее «проектом». Вдовушка-подружка, которую надо поддерживать, опекать, советовать. А тут ты вдруг поднимаешь голову и смотришь не на нее, а на другого человека. Для нее это как предательство. Она теряет контроль, вот и бесится.
– Но что мне делать, Миш? Я совсем запуталась.
– А ты его слушай, – неожиданно сказал Михаил. – Не меня, не Нинку, а его. Мужика этого твоего. Александра. Он-то что говорит, что делает?
– Он… он просто рядом, – тихо ответила Ирина. – Он ничего не требует. Просто помогает. И смотрит так… тепло.
– Ну вот. А ты вяжешь. Шарф. Теплый. По-моему, все сходится. Ты даешь тепло, он дает тепло. Это называется не афера, Иришка, это называется жизнь. А Нинка… Нинка остынет. Дай ей время. И себе дай. Не бойся.
Разговор с Михаилом подействовал как бальзам. Он не дал готового решения, но сместил фокус. Проблема была не в Александре. Проблема была в страхах – Нининых и ее собственных.
На следующий день, в субботу, Ирина решила поехать на дачу. Забрать банки с консервацией, да и просто проветриться. Снег, нетипичный для Краснодара, так и не выпал, но легкий морозец сковал лужи и подсушил грязь. Воздух был чистым и колким.
Она как раз выносила из домика последнюю коробку, когда увидела Александра. Он шел к ее калитке. Но вид у него был странный. Напряженный, закрытый. Улыбка, которая всегда появлялась при виде нее, сегодня где-то заблудилась.
– Ирина, здравствуйте, – сказал он как-то официально. – Не отвлекаю?
– Саша? Что-то случилось? – она поставила коробку на землю.
Он помолчал, глядя куда-то в сторону.
– У меня вчера гостья была. Ваша подруга. Нина, кажется.
Сердце у Ирины ухнуло вниз.
– Что… что она сказала?
– Сказала, чтобы я вас оставил в покое. Что вы очень ранимый человек после смерти мужа, что вам не нужны никакие отношения, что вы просто из вежливости принимаете мою помощь. Сказала, что я вас смущаю и ставлю в неловкое положение. Посоветовала проявить деликатность и… держаться на расстоянии.
Он поднял на нее глаза, и в них была горькая растерянность.
– Ирина, я не хочу быть для вас проблемой. Если я действительно был слишком навязчив, вы меня простите. Я больше не потревожу.
Мир качнулся. Это был удар под дых. Нина не просто вмешалась – она нанесла удар по самому дорогому, по этому хрупкому, только-только зарождающемуся доверию. Она солгала. Жестоко и эгоистично, прикрываясь маской заботы.
Внутри Ирины что-то оборвалось. Весь страх, все сомнения, вся неуверенность сгорели в одной вспышке ярости. Но это была холодная, спокойная ярость.
– Александр, – она сделала шаг к нему, глядя прямо в глаза. – Все, что она сказала, – ложь. От первого до последнего слова. Я хочу, чтобы вы это знали.
Она видела, как в его взгляде растерянность сменяется удивлением, а потом – надеждой.
– А теперь, извините, мне нужно срочно в город.
Не прощаясь, она села в машину, бросив коробку на заднее сиденье. Руки, вцепившиеся в руль, не дрожали. В голове была абсолютная ясность. Этот «дружеский конфликт» зашел слишком далеко. И пришло время его закончить.
***
Она ворвалась в Нинину квартиру без звонка – дверь была не заперта, подруга ждала внука из школы. Нина была в кухне, в своем любимом цветастом халате, и чистила картошку. Увидев Ирину, она вздрогнула. Таким лицо подруги она не видела никогда. Бледное, с горящими глазами, жестко сжатыми губами.
– Ира? Что случилось? На тебе лица нет!
Ирина остановилась посреди кухни.
– Нина, как ты могла? – голос был тихим, но в нем звенел металл.
Нина отложила нож и вытерла руки о халат.
– Ты о чем?
– Ты ездила к нему. Ты говорила с Александром.
Нина отвела глаза.
– Ну… говорила. А что такого? Я просто хотела…
– Что ты хотела? – перебила Ирина, делая шаг вперед. – Защитить меня? От чего? От возможности снова почувствовать себя живой? От мужского внимания? От простого человеческого тепла?
– Я хотела защитить тебя от ошибки! – голос Нины дрогнул и пополз вверх. – От разочарования! Ты же ничего о нем не знаешь!
– А ты знаешь? Ты провела расследование, допросила соседей, вынесла вердикт! Кто дал тебе это право, Нина? Кто ты такая, чтобы решать за меня, что для меня хорошо, а что – плохо?
Они стояли друг напротив друга посреди маленькой кухни. За окном сгущались серые зимние сумерки. Пахло сырой картошкой и Ниниными духами.
– Я твоя лучшая подруга! – с отчаянием выкрикнула Нина.
– Нет! – отрезала Ирина. – Лучшая подруга поддерживает. Лучшая подруга доверяет. А ты… ты пытаешься управлять моей жизнью. Ты лгала ему от моего имени. Ты унизила меня. Ты унизила его. Ты растоптала то хрупкое, что только-только начало появляться. Зачем?
Нина молчала, только ее губы дрожали.
– Я… я не хотела, – прошептала она. – Я просто боюсь за тебя.
– Это не забота, Нина. Это эгоизм. Ты боишься не за меня. Ты боишься, что в моей жизни появится кто-то важнее, чем ты. Что я больше не буду твоей «бедной Ирочкой», которую нужно опекать. Но знаешь что? Я и не хочу ей быть. Мне пятьдесят три года, и я сама буду решать, с кем мне пить чай, кому вязать шарфы и кого любить. Это мое решение. И мое счастье. Или мое несчастье. Но оно – мое.
Ирина развернулась и пошла к выходу.
– Ир, подожди! – раздался за спиной сдавленный голос Нины.
Ирина остановилась в дверях, не оборачиваясь.
– Я очень тебя любила, Нин. Как сестру. Но, видимо, я ошиблась.
Она вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Спускаясь по лестнице, она не чувствовала ни облегчения, ни злости. Только огромную, звенящую пустоту на том месте, где тридцать лет была их дружба.
Вернувшись домой, она первым делом подошла к вязальной корзине. Достала почти готовый серо-голубой шарф. Пальцы привычно взяли спицы. Клик-клик, клик-клик… Ритмичный стук успокаивал. Она не знала, что будет дальше. Позвонит ли Александр. Смогут ли они вернуть то легкое доверие, что было между ними. Но она знала одно: она сделала свой выбор. Она выбрала себя.
Она вязала весь вечер, до поздней ночи. Под ее руками росло мягкое, теплое полотно – символ не глупой девичьей влюбленности, а зрелого, осознанного решения. Решения дать себе шанс.
На следующее утро, в воскресенье, она проснулась отдохнувшей. Пасмурное небо за окном больше не казалось унылым. Оно было просто фоном. Она сварила кофе, отрезала себе кусок вчерашнего, идеального торта и села у окна. Достала телефон и написала короткое сообщение: «Александр, если предложение выпить чаю еще в силе, я сегодня на даче. Шарф готов».
Ответ пришел через минуту: «Буду через час. Заварю свой, с чабрецом».
Ирина улыбнулась. Она взяла шарф, аккуратно сложила его. Он был мягким, теплым и очень красивым. Она поедет на дачу, они будут пить чай на холодной веранде, и она отдаст ему этот шарф. И, может быть, их история только начнется.
А через неделю, когда она, напевая, украшала кремовыми розами свадебный торт, в дверь позвонили. На пороге стояла Нина. Без авоськи, без решительного вида. Просто уставшая женщина в старом пальто. В руках она держала неказистый бумажный пакет из булочной.
– Ир… – тихо начала она, не поднимая глаз. – Я тут это… пирожков с капустой купила. Твои любимые. Горячие еще.
Ирина молчала, глядя на подругу.
– Дура я старая, – так же тихо продолжила Нина, и по ее щеке скатилась слеза. – Прости меня, если сможешь.
Ирина смотрела на нее секунду, другую. Потом вздохнула и шире открыла дверь.
– Заходи, Нин. Чайник как раз вскипел.