Ветер завывал с утра, бросаясь на стекла ателье мелкой дождевой пылью и срывая с веток набухшие, но еще не раскрывшиеся почки. Марина провела пальцами по прохладному шелку свадебного платья, висевшего на манекене. Идеальная работа. Чистые линии, безупречная посадка. Клиентка, молоденькая девочка лет двадцати пяти, будет счастлива. Марина поправила жемчужную вышивку на лифе, и ее собственный палец наткнулся на холодное золото помолвочного кольца. Александр. Надежный, спокойный, правильный. Ее будущее, распланированное на годы вперед, как выкройка идеального платья.
Телефон на рабочем столе завибрировал коротко, настойчиво. Не Александр – у него был другой, более солидный рингтон. Не дочь – та всегда писала в мессенджерах. Марина взяла аппарат, чувствуя, как ледяной сквозняк от окна коснулся ее шеи. Незнакомый номер. И одно слово в сообщении: «Привет».
Она смотрела на это слово, и мир вокруг сузился, потерял звук. Ветер за окном стих, гул машин на Гончарова пропал. Остались только семь букв, которые легли на сетчатку, как клеймо. Марина знала этот стиль. Никаких лишних знаков, никакой суеты. Просто «Привет». Словно и не было двадцати восьми лет. Словно он вчера вышел за хлебом и вот сейчас пишет, что возвращается. Дмитрий.
Пальцы сами набрали ответ, прежде чем разум успел вмешаться. «Привет. Ты откуда?»
Ответ пришел мгновенно. «Вернулся. В Ульяновск. Насовсем. Можно позвонить?»
Марина опустилась в кресло. Шелк платья качнулся, словно вздохнул. Она подумала об Александре, который сейчас, наверное, проводит совещание в своем проектном бюро. О том, как вечером он придет, принесет ее любимые миндальные пирожные, сядет в свое кресло и спросит, как прошел ее день. Она подумала, что должна удалить это сообщение, заблокировать номер и никогда, никогда не отвечать.
Ее палец нажал «Да».
Телефон зазвонил в ту же секунду.
– Алло, – голос был глубже, с хрипотцой, которой раньше не было, но интонации… те самые. Низкие, обволакивающие.
– Здравствуй, Дима.
– Надо же… – он усмехнулся в трубку. – Марина. Я почему-то думал, ты не ответишь.
– Я тоже так думала.
Повисла пауза. Не неловкая — задумчивая. Ветер снова ударил в стекло, возвращая реальность.
– Как ты? – спросил он.
– Помолвлена, – выпалила она, словно ставя защитный барьер. Это было не совсем то, что она хотела сказать. Она хотела спросить, где он был, что делал, почему исчез тогда, в девяностых, оставив после себя только записку на кухонном столе. Но сказала это.
– Понятно, – его голос не дрогнул. – А я… Был женат. Давно уже нет. Вдовец.
Вдовец. В разводе. Помолвлена. Обмен статусами, как визитными карточками. Сухая выжимка прожитых жизней.
– Я в городе всего неделю, – продолжил он. – Разбираю квартиру родителей. Знаешь, столько всего… И постоянно тебя вспоминаю. Этот город для меня – это ты. Давай выпьем кофе? Просто поговорим. Как старые… знакомые.
Она посмотрела на свои руки. На правой – кольцо от Александра. На левой – след от укола иглой, когда она задумалась пять минут назад. И еще она посмотрела на незаконченную скатерть, лежащую в углу на столике. Тончайшая вышивка, ее хобби, ее медитация. Она начала вышивать ее для их с Александром новой жизни, для их обеденного стола. Сейчас узор казался запутанным и чужим.
– Я не могу, Дима.
– Можешь, – сказал он тихо, но уверенно. – Просто кофе. В «Шоколаднице» на Карла Маркса. Через час. Если не придешь, я пойму. И больше не позвоню. Никогда.
Он повесил трубку. Марина сидела в оглушительной тишине, нарушаемой лишь воем ветра. «К черту кофе», – пронеслось в голове. Она встала, подошла к манекену. Свадебное платье. Символ чистоты, начала, верности. Она провела по нему рукой и вдруг почувствовала острое, почти физическое отторжение. Не к платью. К той роли, которую она сама себе назначила. Роли спокойной, респектабельной дамы под шестьдесят, стилиста на пенсии, будущей жены уважаемого человека.
Она сняла рабочий фартук, бросила его на стул. Идём.
***
Дверь на лестничную клетку хлопнула, и в ту же секунду напротив распахнулась другая. На пороге стояла Татьяна, соседка, в неизменном засаленном халате, пахнущем жареной картошкой и любопытством.
– Мариночка, ты куда в такую ветродуйку? Глянь, чего делается, с ног сшибает! Прямо как на Венце, когда с Волги дует.
– По делам, Татьяна Ивановна, – Марина торопливо нажимала кнопку лифта.
– Дела-а… – протянула соседка, цепко оглядывая Марину с головы до ног. – А я вот тебе сказать хотела. Опять дочку твою видела. Вчера. С мужиком каким-то. Не с тем, что на прошлой неделе был. Все разные. Я ж не со зла, Мариночка, я ж как лучше хочу. Распутная она у тебя, прости господи. Люди-то что скажут?
Марина почувствовала, как внутри все закипает. Этот ежедневный ритуал, этот яд, капающий на самое больное. Ее дочь, живущая в другом городе, свободная, независимая, строящая свою жизнь так, как считает нужным.
– Татьяна Ивановна, – холодно произнесла Марина, поворачиваясь к соседке. Двери лифта открылись. – Моя дочь – взрослый человек. И она ищет свое счастье. Иногда для этого нужно попробовать разное. И это ее, а не ваше или людей, дело.
– Да я ж что, я ж ничего… – забормотала Татьяна, отступая. – Просто…
– А знаете что? – Марина шагнула в кабину. – Иногда лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал. Хорошего вам дня.
Двери закрылись, отсекая ошарашенное лицо соседки. Вниз, в звенящей тишине лифта, Марина поняла, что эти слова она сказала не столько Татьяне, сколько себе.
***
«Шоколадница» была почти пуста. Он сидел у окна, спиной ко входу, и она узнала его сразу. По осанке, по тому, как он держал голову. Он не изменился. И изменился до неузнаваемости.
Когда он обернулся на звон колокольчика над дверью, ее сердце пропустило удар. Седые виски. Глубокие морщины в уголках глаз, которых раньше не было. Но глаза… Глаза были те же. Серые, внимательные, с искоркой смеха в глубине.
– Пришла, – сказал он вместо приветствия, поднимаясь.
– Пришла, – выдохнула она, снимая пальто. Ветер снаружи будто остался за дверью, а здесь было тепло и пахло корицей.
Они заказали капучино. Он смотрел на нее, не отрываясь.
– Ты почти не изменилась. Только взгляд другой стал. Спокойный.
– Мне пятьдесят восемь, Дима. Конечно, он спокойный.
– А у меня все горит внутри, как в двадцать два, – он усмехнулся. – Дурак, наверное.
Она отпила кофе. Горячая керамика обжигала пальцы. Пенка оставила след на верхней губе, и он, как когда-то давно, потянулся было, чтобы стереть, но вовремя отдернул руку. Бледная полоска на его безымянном пальце, там, где когда-то было кольцо, сказала ей больше, чем любые слова. Он был верен. А теперь свободен.
– Что было бы, если бы ты тогда не уехал? – вопрос сорвался с ее губ сам собой. Главный вопрос, который она задавала себе тысячи раз в бессонные ночи.
Он посмотрел в окно, на мечущиеся под ветром деревья.
– Ничего хорошего, Марин. Я был ветер в голове. Сломал бы тебе жизнь. А потом сломался бы сам. Я уехал, потому что испугался. Испугался, что люблю тебя слишком сильно, а дать тебе ничего не могу. Нищета, неустроенность… Я думал, заработаю денег, вернусь героем. А потом… жизнь. Закрутило. Женился. Она была хорошая женщина. Болела долго.
– А я… я тоже вышла замуж. Родила дочь. Развелась. Сейчас… вот, снова пытаюсь. Он хороший человек, Дима. Очень.
– Хороший – это профессия? – он криво усмехнулся. – Или диагноз?
Марина вздрогнула. Эти его точные, безжалостные формулировки. Александр был именно «хороший». Надежный. Предсказуемый.
– Я хочу попробовать еще раз, Марин, – вдруг сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Не вернуться в прошлое. Туда нельзя, в одну реку дважды не войдешь. Я хочу попробовать по-взрослому. Без юношеских глупостей и максимализма. Просто… быть рядом. Узнать тебя заново. Увидеть, какой ты стала.
Она хотела сказать, что это безумие. Что у нее есть Александр, есть устроенная жизнь, есть обязательства. Что привычки, выработанные годами, сильнее любой былой страсти. Но вместо этого она услышала собственный голос:
– У тебя есть дети?
Он покачал головой.
– Не случилось. Вся моя семья – это теперь старая квартира в Ульяновске, полная воспоминаний. И ты.
В кармане завибрировал телефон. Александр. Она сбросила вызов. Раз. Снова вибрация. Два.
– Важное? – спросил Дмитрий.
Марина посмотрела на него, на его глаза, в которых все еще горел огонь, на его руки, лежащие на столе. И приняла решение.
– Нет. Совершенно не важное.
***
Звонок дочери застал ее вечером, когда она стояла перед зеркалом в прихожей.
– Мам, привет! Ты чего на звонки Александра не отвечаешь? Он мне уже позвонил, волнуется. Сказал, ты ушла куда-то, телефон не берешь. У вас все в порядке?
Марина смотрела на свое отражение. Женщина в возрасте. Морщинки у глаз, у губ. Серебряные нити в волосах, которые она так искусно научилась закрашивать. Но глаза… Глаза горели. Как в двадцать два.
– Да, милая. У нас все в порядке. Точнее, скоро будет.
– В смысле? Мам, что за загадки? У тебя голос какой-то… странный. Ты не заболела?
– Нет. Я здорова. Кажется, впервые за много лет.
– Мам, тебе пятьдесят восемь! Какие могут быть сюрпризы? Вы с Александром поссорились?
Голос дочери, обычно такой понимающий, сейчас звучал как голос общества, как реплики Татьяны Ивановны. «Тебе пятьдесят восемь». Кодекс приличий для тех, кому за. Угомонись. Сиди ровно. Не делай глупостей.
– Сюрпризы могут быть в любом возрасте, дочка. И право на глупости тоже, – твердо сказала Марина. – Не волнуйся за меня. Я перезвоню тебе позже. И Александру тоже.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Она не просто согласилась на встречу с Дмитрием. Она сейчас, в этом разговоре, отстояла свое право на нее. Право на тайну. Право на выбор.
В дверь позвонили.
На пороге стоял Дмитрий. В руках он держал букет белых роз. Не красных – слишком пошло. Не розовых – слишком инфантильно. Белых. Символ нового начала.
– Я подумал, что ждать до завтра – это слишком долго, – сказал он. – Погуляем? Ветер вроде стих.
Она взяла цветы, вдохнула их прохладный, чистый аромат.
– Погуляем.
Они шли по вечернему бульвару Новый Венец. Ветер действительно утих, и над Волгой раскинулось огромное, усыпанное звездами небо. Внизу мерцали огни Президентского моста. Они молчали, и это молчание было наполнено невысказанными словами двадцати восьми лет.
У парапета он остановился и повернулся к ней. Взял ее руку. Кожа его ладони оказалась сухой и теплой.
– Я каждый день здесь гулял, когда вернулся, – тихо сказал он. – Искал тебя в каждой прохожей. Думал, а вдруг.
– А я старалась не ходить сюда, – призналась она. – Здесь все напоминало о тебе.
Он медленно поднес ее руку к своим губам. Легкое, почти невесомое прикосновение. А потом посмотрел ей в глаза и наклонился. Его губы были обветренными, чуть солоноватыми. Это не был страстный поцелуй юности. Это было узнавание. Возвращение.
В этот миг двадцать восемь лет, наполненные другой жизнью, другими людьми, радостями и горестями, сжались в одну точку. И исчезли. Прошлое перестало быть грузом. Оно стало просто историей. Их общей историей.
Они сидели в маленьком ресторане с видом на реку.
– Не будем торопиться, – сказал он, поднимая бокал с вином. – У нас нет на это права. И нет нужды. Мы уже все и всем доказали.
– Тогда за что пьем? – спросила она.
Он посмотрел на нее долгим, теплым взглядом.
– За второй шанс. Не исправить прошлое, а построить настоящее.
И это была новая философия их отношений. Основанная на мудрости, а не на порыве. На понимании ценности времени, а не на желании его обогнать.
***
Когда он провожал ее до подъезда, телефон в ее кармане снова завибрировал. Дочь. Марина уверенно сбросила вызов. Выбор был сделан.
– Зайдешь? – спросила она, хотя знала ответ.
– В следующий раз, – улыбнулся он. – У нас есть время, помнишь?
Он поцеловал ее в щеку и ушел, не оглядываясь.
Поднявшись в квартиру, Марина первым делом налила воды в вазу и поставила в нее белые розы. Их аромат наполнил комнату, вытесняя запах пыли и прошлого. Затем она подошла к столику, где лежала незаконченная скатерть. Символ ее несостоявшегося будущего с Александром. Она аккуратно сложила ткань, убрала ее в ящик комода. Без сожаления. Просто как завершенный этап.
Потом она взяла телефон. Открыла контакты. Начала создавать новый. «Дмитрий». Рука замерла над клавиатурой. Хотелось поставить рядом сердечко. Глупый, девичий порыв. Она усмехнулась своим мыслям. Борьба между взрослой сдержанностью и внезапно проснувшейся юностью. Она стерла эмодзи и просто сохранила имя. «Дмитрий». Этого было достаточно.
Она села в кресло, глядя в темное окно. Сейчас ей предстоял самый трудный разговор в ее жизни. Разговор с Александром. Честный, безжалостный и необходимый. Она наберет его номер через пять минут. Она скажет ему все. Она причинит ему боль, но ложь причинила бы еще большую.
Ветер за окном окончательно стих. В наступившей звенящей тишине ночного Ульяновска Марина впервые за долгие-долгие годы отчетливо услышала саму себя. И улыбнулась.
Завтра будет новый день. И это только начало.