– Ты слишком бедная для такого дома, – сказал дядя, пока я открывала двери.
Слова повисли в раскалённом летнем воздухе Воронежа, густом и пахнущем липовым цветом и пылью. Жанна медленно повернула ключ в замке. Металл был горячим от солнца. Дядя, брат её бывшего мужа, стоял за спиной – грузный, потный, в накрахмаленной до хруста рубашке, которая уже потемнела под мышками. Он приехал без предупреждения, якобы забрать какой-то старый инструмент Евгения, забытый в гараже.
Жанна не обернулась. Она чувствовала его взгляд, оценивающий её, дом, старенькие сандалии на её ногах. Бедная. Слово ударило не в уши, а куда-то под рёбра, вышибая воздух. Не злостью, не обидой. Холодом. Таким, какой бывает только в самом центре огня.
– Инструменты в гараже, в синем ящике. Ключ на гвозде, – её голос прозвучал ровно, может быть, чуть глуше обычного. Она толкнула дверь и вошла в прохладную тишину прихожей.
Она не предложила ему войти в дом. Не предложила воды. Она просто стояла и слушала, как его тяжёлые шаги удаляются по гравийной дорожке к гаражу. Потом – скрежет металла, недовольное кряхтение и, наконец, хлопок дверцы его машины и рёв уезжающего мотора.
Только тогда Жанна позволила себе выдохнуть. Она опустилась прямо на пол в прихожей, прислонившись спиной к прохладной стене. Солнечный прямоугольник на полу был залит пляшущими пылинками. Пятьдесят два года. Социальный работник с зарплатой, на которую не принято жаловаться, но и не принято хвастаться. Одинока. Дочь Марина живёт своей жизнью в Москве. А этот дом… этот дом – её крепость и её трофей. Выстраданный, высуженный, выплаченный после двадцати восьми лет брака с Евгением. Евгению досталась квартира в центре и новая, молодая жизнь. Ей – этот старый дом на окраине, который она медленно, год за годом, приводила в порядок.
Бедная.
Она встала, подошла к зеркалу. Из отражения на неё смотрела уставшая женщина с короткой стрижкой, в которой всё отчётливее пробивалась седина. Умные, но печальные глаза. Сеточка морщин в уголках. Но спина прямая. Всегда прямая. Это было её профессиональное. Нельзя приходить к своим подопечным – старикам, инвалидам, многодетным матерям в отчаянии – ссутулившись. Твоя спина – их надежда.
Жанна налила в гранёный стакан воды из-под крана и залпом выпила. Холод обжёг горло. В голове была абсолютная, звенящая тишина. Ни слёз, ни жалости к себе. Только гулкое эхо одного слова. Она взяла телефон. Пальцы сами нашли номер, который она не набирала уже полгода.
– Слушаю, – голос Евгения был, как всегда, безупречен. Бархатный, уверенный, хозяйский. Голос человека, который знает себе цену.
– Женя, привет. Это Жанна.
– Жанночка? Что-то случилось? Марина в порядке? – в его тоне проскользнуло снисходительное удивление и дежурная тревога.
– Всё в порядке. Твой брат заезжал.
– А, Семён. Забрал перфоратор? Я ему говорил, чтобы позвонил сначала. Бестолочь.
– Забрал. Он сказал мне одну вещь. Сказал, что я слишком бедная для этого дома.
На том конце провода повисла пауза. Жанна слышала гудки машин – Евгений явно был за рулём.
– Ну, ты же знаешь Семёна, – наконец произнёс он примирительно. – Язык как помело. Не обращай внимания.
– Это он сказал. А ты так думаешь?
Снова тишина, на этот раз более напряжённая.
– Жан, к чему этот разговор? Мы всё решили. У тебя есть дом, я помогаю Марине. Что ещё? Тебе не пятьдесят, чтобы начинать копаться в том, кто что думает. Живи спокойно.
– Мне пятьдесят два, Женя. И я не копаюсь. Я спрашиваю.
– Хорошо, – в его голосе появился металл. – Ты хочешь честно? Да, я считаю, что содержать такой дом для одинокой женщины твоего возраста с твоей работой – это… нерационально. Я предлагал тебе продать его и купить однушку. Это было бы разумнее. Но ты упёрлась.
– Разумнее. – Жанна повторила это слово, пробуя его на вкус. Оно было безвкусным и серым. – Спасибо, Женя. Я всё поняла. Больше не буду отвлекать.
Она нажала отбой, не дожидаясь ответа. Вот оно. Это было не просто мнение хамоватого Семёна. Это была позиция. Позиция мира, в котором она была при муже, мира дорогих ресторанов, блестящих машин и «рациональных» решений. Мира, из которого её выставили, оставив на пороге этого дома как утешительный приз.
Она прошла на кухню. Солнце било в окно, заставляя щуриться. На столе стояла банка с полевыми цветами, которые она нарвала вчера во время вечерней велопрогулки. Синие, жёлтые, белые – простая и ясная красота. Она провела пальцем по пыльному подоконнику. Дом действительно требовал вложений. Крыша подтекала в одном месте, забор покосился, старые яблони в саду нужно было лечить. Иногда вечерами, сидя на крыльце, она чувствовала, как тяжесть этих дел давит ей на плечи. Может, они правы?
Телефон снова зазвонил. На экране высветилось «Маришка».
– Мам, привет! Ты как? Что-то случилось? Мне папа звонил, какой-то странный. Сказал, ты ему мозг выносишь с утра пораньше.
Жанна усмехнулась. Быстро.
– Всё в порядке, дочка. Просто философское утро. Как у тебя дела?
– Да нормально, в работе вся. Мам, ты только не заводись, ладно? Ну их всех. Ты живёшь, как хочешь. Тебе нравится твой дом?
– Нравится.
– Ну и всё. Это главное. Слушай, я тебе потом наберу, у меня совещание начинается. Целую!
Короткие гудки. Жанна положила телефон. «Живёшь, как хочешь». А как она хотела? Она хотела, чтобы утром не было этого холодного кома в животе. Хотела ездить на своём старом, но надёжном велосипеде вдоль Воронежского водохранилища, которое местные упрямо звали морем, и чувствовать ветер в волосах, а не тяжесть чужих мнений на плечах. Хотела приходить к Антонине Петровне, своей самой сложной подопечной, и видеть, как та впервые за месяц улыбается.
Антонина Петровна. Восемьдесят шесть лет, живёт одна в запущенной квартире на левом берегу. Дети где-то на Севере, не звонят. Соседи жалуются на запах. Другие соцработники от неё отказались – характер у старухи был невыносимый. Она никого не пускала, кричала, что её хотят отравить и обокрасть. Жанна билась с ней уже третий месяц. Носила продукты, оставляла под дверью. Говорила с дверью. Рассказывала ей про погоду, про городские новости, про рассаду помидоров у себя на веранде. И неделю назад дверь приоткрылась на цепочку. А вчера Антонина Петровна взяла пакет с кефиром и хлебом. Это была победа. Маленькая, но настоящая.
Вот её мир. Не «рациональный». Живой.
Жанна решительно подошла к холодильнику. Завтракала она обычно овсянкой на воде. Но не сегодня. Сегодня она достала яйца, помидоры, кусок сыра. Включила музыку на стареньком приёмнике – что-то из классического рока, наследие бурной юности. Пока на сковородке шипела яичница, она налила себе кофе в любимую чашку – большую, с отбитым краем.
Она ела, сидя за столом и глядя в окно на свой запущенный, но любимый сад. И решение пришло само. Простое и ясное, как эти полевые цветы. Не продавать. Не сдаваться. А делать. Делать так, чтобы ни у кого больше язык не повернулся.
После завтрака она переоделась в спортивную форму, выкатила из сарая свой велосипед. Он был немодным, с широким седлом и корзинкой на руле, но верным. Она крутила педали, и город проносился мимо. Жаркий, сонный, летний. Вот Адмиралтейская площадь с макетами кораблей петровской эпохи, вот она выезжает на Чернавский мост. Внизу поблёскивала широкая гладь «моря». Ветер трепал волосы, осушал внезапно выступившие на глазах слёзы. Это были не слёзы обиды. Это были слёзы освобождения.
Она не поехала по своему обычному маршруту вдоль набережной. Она свернула на левый берег, к району старых пятиэтажек. К дому Антонины Петровны.
Она не стала стучать. Просто села на скамейку напротив её окон на первом этаже. Достала из рюкзака термос с ромашковым чаем и блокнот. Она начала составлять план.
1. Крыша. Найти мастера. Узнать цены. Отложить с двух зарплат.
2. Забор. Попробовать починить самой. Секции не такие тяжёлые. Посмотреть видео в интернете.
3. Сад. Обрезать старые ветки. Купить саженцы роз. Розы. Она всегда хотела розы у крыльца.
4. Антонина Петровна. Убедить её впустить в квартиру для уборки. Начать с кухни.
Она писала, и холод внутри сменялся азартом. Это был её личный проект. Её Эверест.
Внезапно окно на первом этаже скрипнуло и приоткрылось. Показалась седая голова Антонины Петровны.
– Чего расселась? Шпионишь? – проскрипел старческий голос.
Жанна подняла голову и улыбнулась. Спокойно, открыто.
– Доброе утро, Антонина Петровна. Погодой любуюсь. И план составляю.
– Какой ещё план? Ограбить меня по плану решила?
– Нет. Жизнь свою по плану наладить. У вас, кстати, герань на окне совсем засохла. Её бы полить.
Старуха фыркнула, но в окно посмотрела. Помолчала.
– Чаем своим воняешь на всю улицу.
– Ромашковый. Успокаивает. Хотите? У меня кружка чистая есть.
Антонина Петровна недоверчиво смотрела на неё несколько долгих секунд. Потом окно захлопнулось. Жанна вздохнула. Что ж, не сегодня. Она уже собиралась уезжать, как за спиной раздался мужской голос.
– Простите, это не вы вчера здесь вечером проезжали? Примерно в это же время.
Жанна обернулась. Рядом стоял мужчина её возраста или чуть старше. Высокий, подтянутый, в спортивной одежде. Рядом с ним – современный, дорогой велосипед.
– Возможно. Я часто здесь езжу.
– Я Григорий. Живу в соседнем доме. Я просто хотел сказать… вы очень красиво едете. Прямая спина, уверенный темп. Сразу видно – человек с характером.
Жанна опешила. Комплимент был таким неожиданным, таким… нездешним. Не про внешность, не про возраст. Про суть.
– Спасибо. Я Жанна.
– Я заметил, вы с Антониной Петровной общались. Трудный случай. Моя мать с ней дружила когда-то. После смерти мужа она совсем закрылась.
– Я её соцработник. Пытаюсь найти подход.
– С вашим характером – найдёте, – он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались знакомые Жанне морщинки. – Извините за вторжение. Просто не смог пройти мимо. Удачного дня.
Он сел на свой велосипед и легко покатил по аллее. Жанна смотрела ему вслед. И впервые за утро она почувствовала не холод, не азарт, а что-то тёплое и забытое. Простое человеческое тепло.
Она снова посмотрела на окно Антонины Петровны. И увидела, что створка снова приоткрыта. И в щели виднеется рука с лейкой, неуверенно поливающая засохшую герань.
Жанна улыбнулась. Кажется, план начал работать.
Следующие недели превратились в спринтерский забег. Днём – работа. Она носилась по своим участкам, развозила продукты, оформляла документы, уговаривала, утешала, боролась с бюрократией. Дело Антонины Петровны сдвинулось с мёртвой точки. После истории с геранью старуха стала пускать её в коридор. Потом на кухню. Жанна принесла ей новый чайник и пачку любимого печенья «Юбилейное». Они пили чай вдвоём на заваленной хламом кухне, и Антонина Петровна рассказывала о покойном муже-военном, о детях, показывала старые фотографии. Жанна слушала. Она не осуждала, не торопила. Она просто была рядом. В один из дней, придя, она увидела, что старуха сама собрала в мешок пустые бутылки и старые газеты. «Выкинь, – буркнула она. – Мешаются».
Вечерами Жанна превращалась в строителя. Она нашла через знакомых непьющего мужичка, который за умеренную плату согласился перекрыть крышу. Она сама, вооружившись секатором и пилой, расчистила сад от дикой поросли. Её руки, привыкшие к бумагам, покрылись царапинами и мозолями, но по вечерам, сидя на крыльце, она чувствовала приятную боль в мышцах. Это была боль созидания.
С Григорием они сталкивались почти каждый день во время велопрогулок. Их встречи были лёгкими, необязательными. Они просто ехали рядом какое-то время, разговаривали. Он оказался архитектором, тоже в разводе, взрослый сын жил отдельно. Он рассказывал ей про здания, которые проектировал, про свои поездки по Европе. Она – про своих подопечных, про смешные и грустные случаи из практики. Он никогда не спрашивал о её прошлом, о причинах одиночества. Он говорил с ней так, будто она всегда была такой – сильной, независимой, летящей на своём велосипеде вдоль воронежского «моря».
Однажды вечером, когда они остановились на набережной, чтобы посмотреть на закат, он сказал:
– Знаешь, Жанна, ты похожа на этот город. Снаружи кажется немного уставшим, пыльным, провинциальным. А внутри – стальной стержень, история и невероятная теплота.
Она не знала, что ответить. Просто смотрела, как солнце тонет в воде, окрашивая небо в немыслимые цвета.
В один из субботних дней раздался звонок. Евгений.
– Жанна, привет. Слушай, тут такое дело. Мы с Леной решили ремонт в квартире делать. И я вспомнил, у тебя же остались контакты того плиточника, армянина, который нам ванную делал. Не поделишься?
Жанна стояла посреди своего преображённого сада. Вдоль свежевыкрашенного забора она посадила саженцы плетистых роз. Воздух пах свежей землёй и краской.
– У меня нет его контактов, Женя. Двадцать лет прошло.
– Жаль. Ладно, буду искать. Как ты там? Семён говорил, ты дом в порядок приводишь. Справ-ля-ешь-ся? – он произнёс последнее слово по слогам, с той самой снисходительной интонацией.
– Справляюсь, – спокойно ответила Жанна. – Более чем.
– Ну-ну. Если что, ты звони. Продать никогда не поздно. Однушка в Северном – отличный вариант для… – он запнулся.
– Для женщины моего возраста? – закончила за него Жанна. В её голосе не было ни капли злости. Только лёгкая ирония.
– Жан, я не это хотел сказать…
– Я знаю, что ты хотел сказать, Женя. Двадцать восемь лет знаю. Или думала, что знаю. Спасибо за заботу. Мне пора.
Она повесила трубку. И впервые после разговора с ним не почувствовала ничего. Ни холода, ни обиды. Пустота. Прошлое наконец-то отболело и отвалилось, как старая, ненужная короста.
Через месяц она стояла у двери квартиры Антонины Петровны. Квартира сияла чистотой. Жанна и две девушки-волонтёра, которых она нашла через социальные сети, три дня выносили мусор, мыли, чистили. Антонина Петровна сидела в старом кресле, укрытая новым пледом, который принесла Жанна, и смотрела в чисто вымытое окно.
– Придумала тоже, – проворчала она, когда Жанна прощалась. – Теперь светло слишком. Глаза режет.
Но когда Жанна уже была в дверях, она тихо добавила:
– Спасибо, дочка.
Это простое слово стоило всех крыш и заборов мира.
Вечером позвонила Марина.
– Мам! Я видела фотки твоего сада в соцсетях! Ты что, сама всё это сделала? И розы посадила? Это же невероятно!
– Сама. А что тут такого?
– Мам, я тобой так горжусь! – голос дочери дрогнул. – Папа мне тут опять задвигал, что ты не справишься, что тебе нужна помощь. А ты… ты просто взяла и построила свой собственный мир. Ты такая сильная.
Жанна стояла на крыльце своего дома. Заходило солнце. Молодые розы отбрасывали длинные тени. Дом дышал покоем и уютом. Её дом.
– Я просто живу, Маришка. Просто живу.
Она закончила разговор и ещё долго стояла, вдыхая вечерний воздух. Уже почти стемнело, когда телефон в её руке тихо звякнул. СМС. От Григория.
«Завтра утром в семь на нашем месте? Появилась идея для маршрута. Километров на пятьдесят. Покажу тебе одно место. Справишься?»
Жанна улыбнулась. Она посмотрела на свой дом, на свой сад, на темнеющее небо. И набрала ответ. Одно-единственное слово.
«Справлюсь».