– Твоя жена встречается с твоим братом! – голос золовки Людмилы в телефонной трубке был липким и сладким, как перезрелая дыня. – Да-да, Андрюша, не делай такие глаза. Я сама их видела, ворковали в кафешке на набережной. Как голубки, честное слово. Я же тебе говорила, что у нее кто-то есть!
Андрей бросил телефон на диван так, словно тот обжег ему руку. Он стоял посреди гостиной, массивный, сутулый, в растянутой домашней футболке, и смотрел на дверь в спальню, за которой только что скрылась Елена. Утренний тюменский дождь барабанил по подоконнику, размывая силуэты новостроек на том берегу Туры. В квартире пахло вчерашним ужином и чем-то еще, кислым и застарелым, – запахом непроговоренных обид.
Елена вышла из спальни, уже одетая для работы: элегантное серое пальто, аккуратно повязанный на шее шелковый платок с васильками. В свои пятьдесят восемь она сохранила легкую, быструю походку и ясный взгляд. Увидев лицо мужа, она замерла.
– Что-то случилось, Андрей?
– Случилось? – он усмехнулся, но смех вышел скрипучим, ржавым. – Людка звонила. Говорит, видела тебя с Ленькой. С братом моим. В кафе.
Он произнес это так, будто обвинял ее в государственной измене. Елена медленно сняла перчатки, палец за пальцем. Ее спокойствие, казалось, еще больше выводило его из себя.
– Да, мы встречались вчера после работы.
– «Да»? – передразнил он. – Просто «да»? А мне сказать, значит, не надо было? Таишься, значит?
– Я не таилась. Ты пришел поздно, уже спал, когда я вернулась. А утром… – она обвела взглядом комнату, его фигуру, уткнувшуюся в диван, – ты не спросил.
Мысли Елены текли ровно и горько, как холодная осенняя река. Она уже давно привыкла, что ее жизнь, ее интересы проходят где-то на периферии его мира. Мира, состоящего из работы на заводе, вечерних новостей по телевизору и редких вылазок на рыбалку. Она – флорист, хозяйка маленького, но уютного цветочного салона «Азалия». Ее мир пах эвкалиптом и фрезиями, был полон хрупкой красоты и тихой радости созидания. А еще в ее мире была живопись. Ее тайная страсть, ее убежище. В углу гостиной, за ширмой, стоял мольберт с неоконченным пейзажем. Андрей называл это «мазней» и ворчал, что от красок болит голова.
Леонид, младший брат Андрея, был единственным, кто понимал ее. Он, успешный архитектор, сам немного рисовавший в юности, видел в ее работах не «мазню», а талант, который нужно развивать.
– О чем вы с ним ворковали? – не унимался Андрей, подпитываемый ядом сестры.
– Леонид помогает мне с выставкой. Он нашел небольшую галерею, договорился…
– С выставкой? – Андрей расхохотался. – Лена, ты в своем уме? Какая выставка? Кому нужны твои картинки? Людка права, ох, права… Мужика ты себе завела, а брат – это для прикрытия.
Это было так несправедливо и мерзко, что у Елены на мгновение перехватило дыхание. Она посмотрела на мужа, с которым прожила тридцать пять лет, и вдруг увидела перед собой чужого, злобного человека. Человека, который не просто не верил в нее, а хотел растоптать то единственное, что было по-настоящему ее.
– Я опаздываю на работу, – холодно сказала она. – У меня сегодня поставка голландских роз.
Она надела перчатки и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Дождь усилился, холодные капли били в лицо, смешиваясь со слезами, которые она больше не могла сдерживать. Наследство… Звонок нотариуса… Это было в другой истории, в чужой книге. Ее побуждающим происшествием стал этот звонок, полный злобы и сплетен. И конфликт наметился не из-за квартиры, а из-за чего-то гораздо более важного – из-за ее души.
***
Цветочный салон встретил ее ароматом свежесрезанной зелени и влажной земли. Молоденькая помощница Даша уже разбирала коробки.
– Елена Викторовна, доброе утро! А вам тут звонили. Какой-то мужчина, Андрей… Голос такой сердитый.
– Спасибо, Даша. Это муж.
Елена сняла пальто и надела рабочий фартук. Руки сами потянулись к цветам. Она брала тугие, еще не раскрывшиеся бутоны роз сорта «Аваланж», аккуратно зачищала стебли от шипов, подрезала их под острым углом и ставила в вазы с холодной водой. Эта монотонная, привычная работа успокаивала. Каждый цветок был маленькой жизнью, доверенной ей. Здесь, в своем маленьком царстве, она была хозяйкой. Моя лавка, мои правила.
А дома? Чьи правила были дома?
Весь день телефон Андрея молчал. Зато после обеда позвонила Людмила.
– Леночка, привет! – защебетала она. – Как делишки? Ты Андрюшу-то не обижай, он же переживает. Мужик видный, а ты… ну сама понимаешь. В твоем возрасте надо за мужа держаться. А то, что я ему сказала… так это я из лучших побуждений. Семью вашу сохранить хочу! У нас в Тюмени все на виду, разговоры пойдут…
Елена молча слушала этот поток лицемерной заботы, и внутри у нее все застывало. Она представила, как Людмила сидит на своей кухне, маленькая, полная, с вечно недовольным выражением лица, и помешивает ложечкой чай, упиваясь своей значимостью. Она всегда завидовала Елене: ее внешности, ее независимому характеру, ее маленькому, но собственному делу. И теперь нашла слабое место, куда можно было бить.
– Люда, – прервала ее Елена, удивляясь собственному спокойному тону. – Спасибо за заботу. Но мы с мужем разберемся сами.
И повесила трубку.
– Во дает! – присвистнула Даша, которая невольно слышала часть разговора. – Прям змея в сиропе. Елена Викторовна, а чего вы вообще перед ними оправдываетесь? Ваше хобби, ваше личное дело. Вы с его братом не в постели кувыркались, а культурой занимались.
Дашины слова, прямые и немного грубоватые, попали в самую точку. А ты? Тебе что нужно? Или ты не в счет? Эта мысль, до этого лишь робко тлевшая в душе, вдруг вспыхнула ярким пламенем. Чего я хочу на самом деле? Я хочу писать свои картины. Хочу, чтобы меня не унижали подозрениями. Хочу тишины, в которой можно слышать себя, а не вечное ворчание мужа и ядовитый шепот его сестры. Хочу дышать.
Вечером она позвонила Леониду.
– Леня, здравствуй. Прости, у нас тут… недоразумение вышло. Андрей… в общем, Людмила ему наговорила.
– Я так и понял, – вздохнул Леонид на том конце провода. – Он мне тоже звонил. Кричал. Что я увожу жену у родного брата. Лен, ты как?
– Нормально. Лень, я вот о чем хотела попросить. Можно мы пока приостановим всю эту историю с выставкой? Мне нужно разобраться.
– Лен, не смей! – голос Леонида стал твердым. – Из-за их глупости и косности ты откажешься от своей мечты? Ты что, забыла, как у тебя глаза горят, когда ты о своих картинах рассказываешь? Ничего не отменяй. А с братом я поговорю. Еще раз. По-мужски.
Его поддержка была как глоток свежего воздуха. Она не одна.
Вернувшись домой, она застала Андрея на кухне. Он был трезв, но мрачен. На столе стояла тарелка с остывшими пельменями.
– Наговорился с хахалем? – бросил он, не поднимая головы.
– Я говорила с твоим братом. По поводу выставки, которую ты считаешь «мазней».
– Прекрати! – он стукнул кулаком по столу. – Я запрещаю тебе с ним видеться! Поняла? Хватит позорить меня на весь город!
– Ты не можешь мне запретить, – тихо, но отчетливо произнесла Елена. – Я взрослый человек. И я не делаю ничего плохого.
– Ах, не могу? – его глаза сузились. – Ну, тогда я сделаю так, чтобы тебе не с чем было на выставку идти.
Он резко встал, прошел в гостиную и рывком отодвинул ширму, за которой стоял ее мольберт. Там был почти законченный пейзаж: осенняя набережная Туры, Мост Влюбленных в туманной дымке, багряные деревья. Картина, в которую она вложила всю свою любовь к этому городу, всю свою тоску по красоте и гармонии.
Андрей схватил со стола банку с растворителем, которую она использовала для чистки кистей.
– Андрей, не надо! – крикнула Елена, бросаясь к нему.
Но было поздно. Он плеснул едкую жидкость прямо на холст. Краски потекли, смешиваясь в грязные, уродливые разводы. Прекрасный осенний пейзаж на ее глазах превращался в гниющее болото. Он не просто испортил вещь. Он вторгся в ее святилище и осквернил его. Это была последняя капля. Точка невозврата.
Она остановилась в двух шагах от него. В комнате повисла оглушительная тишина, нарушаемая только его тяжелым дыханием и стуком дождя за окном. Он смотрел на свою руку, на банку, на испорченный холст, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на испуг. Кажется, он и сам не ожидал от себя такого.
– Вот, – сказал он глухо, пытаясь найти оправдание. – Вот. Чтобы знала, как мужа не слушать.
Елена молчала. Она смотрела не на него, а на то, что осталось от ее картины. На этот акт бессмысленного, жестокого вандализма. И в этой тишине, в запахе растворителя и уничтоженной мечты, она поняла, что все кончено. Не только эта картина, но и их жизнь.
– Нет, Андрей, – ее голос прозвучал так спокойно и отстраненно, что он вздрогнул. – Согласие я не дам.
– Какое еще согласие? – не понял он.
– Согласие на то, чтобы так со мной обращались. На то, чтобы меня унижали. На то, чтобы разрушали то, что мне дорого. Этого больше не будет.
Она развернулась и пошла в спальню. Он что-то кричал ей вслед, что-то про неблагодарность, про то, что он всю жизнь на нее пахал. Но она его уже не слышала. Она подошла к шкафу и достала большую дорожную сумку.
Андрей заглянул в комнату, его лицо исказилось от ярости и недоумения.
– Ты что это удумала? Куда собралась? К нему? К Леньке своему?!
Елена аккуратно складывала в сумку свитера, блузки, белье. Ее движения были размеренными, почти медитативными. Она не спорила, она действовала.
– С этим ты сам как-нибудь разбирайся, – так же ровно ответила она, не глядя на него. – В своей голове. С помощью своей сестры.
Она подошла к комоду, открыла верхний ящик, где лежали ее альбомы с эскизами. Она бережно положила их поверх вещей. Затем вынула из шкатулки старые фотографии, несколько любимых книг. Она забирала не просто вещи. Она забирала свою жизнь, по кусочкам вынимая ее из этого дома, который перестал быть ее крепостью и превратился в тюрьму.
Когда сумка была собрана, она вернулась в гостиную. Андрей сидел на диване, обхватив голову руками. Испорченный холст стоял на мольберте, как надгробие на могиле их брака.
– Я поживу пока у Даши, – сказала она. – Она одна снимает двухкомнатную. Завтра я подам на развод.
Он поднял на нее глаза. В них больше не было гнева, только растерянность и запоздалое осознание.
– Лена… Подожди… Я же не хотел… Это все Людка, змея, накрутила…
– Дело не в Людмиле, Андрей. И даже не в Леониде. Дело в тебе. И во мне. Мы давно уже живем в разных мирах, говорим на разных языках. Просто я только сейчас это поняла. Прощай.
Она надела свое серое пальто, взяла сумку и вышла за дверь, не оглядываясь.
***
Первую неделю она жила у Даши. Юркая и энергичная помощница окружила ее почти дочерней заботой, не лезла с расспросами, но всегда была рядом с чашкой горячего чая и ободряющим словом. Днем Елена с головой уходила в работу. Она создавала сложные осенние композиции из хризантем, астр и веток с багряными листьями. Работа руками, создание красоты из хаоса, лечило лучше любых слов.
Леонид, узнав обо всем, тут же приехал. Он был в ярости на брата, но увидев спокойное лицо Елены, сдержался.
– Лен, если нужна помощь, квартира, деньги – только скажи.
– Спасибо, Леня. Мне нужно другое. Мне нужно, чтобы выставка состоялась.
Она сняла небольшую однокомнатную квартиру на окраине, с большим окном, выходящим на старый сквер. Перевезла туда свой уцелевший мольберт, краски, холсты. И начала писать. Она писала, как никогда раньше – яростно, запойно, выплескивая на холст все, что накопилось внутри. Боль, обиду, страх – и пробивающуюся сквозь них надежду.
Развод прошел на удивление тихо. Андрей, подавленный и сломленный, на суд не пришел, прислав адвоката. Общую квартиру, ту самую, где он уничтожил ее картину, пришлось продать и поделить деньги. Он до последнего не мог поверить, что она действительно ушла. Людмила звонила еще пару раз, шипела в трубку проклятия, говорила, что Елена останется одна и сгниет в своей конуре со своими картинками. Елена молча клала трубку.
Наступил ноябрь. Тюмень укутал первый снег, смешанный с дождем. В маленькой, но престижной галерее в центре города открылась первая персональная выставка Елены Воронцовой «Цвета осени». На открытии было немного людей: Даша со своим парнем, Леонид с женой, несколько знакомых из мира художников и просто любопытные горожане.
Елена стояла в центре зала, в простом черном платье, и смотрела на свои работы. Вот ранняя, еще робкая акварель. Вот яркий, экспрессивный натюрморт с подсолнухами. А вот – центральная работа, написанная уже после ухода от мужа. На большом холсте была изображена та же осенняя набережная Туры. Но она была другой. Сквозь туман и серые тучи пробивался яркий, золотой луч солнца, заливая светом мост и воду. Картина называлась «После дождя».
К ней подошел пожилой мужчина в элегантном кашне.
– Вы автор?
– Да, – улыбнулась Елена.
– Удивительно… В ваших работах столько света. Столько оптимизма. Особенно в этой. Чувствуется, что вы очень счастливый человек.
Елена посмотрела на свою картину, на золотой луч, пробившийся сквозь тьму. За окном галереи продолжался унылый ноябрьский дождь, но здесь, внутри, было тепло и светло. Она обрела не просто квартиру и свободу. Она обрела себя.
– Да, – ответила она совершенно искренне. – Пожалуй, вы правы. Я счастливый человек.