Ветер бился в стекло лоджии с упорством ночного мотылька, но был куда сильнее и настойчивее. Анастасия, прислонившись щекой к прохладному окну, смотрела вниз, на мокрую от недавнего дождя улицу Рязани. Фонари расплывались желтыми пятнами на асфальте, а редкие машины проносились мимо, шурша шинами, словно перелистывая страницы чьей-то жизни. Ей было сорок восемь, и она научилась любить такие вечера – ветреные, пустые, полные романтики одиночества, а не тоски по нему. Развод со Станиславом десять лет назад оказался не трагедией, а билетом в один конец к самой себе.
Она провела пальцем по стеклу, оставляя тонкий, запотевший след. Внизу, под ее окнами, у подъезда остановилась машина. Из нее вышли двое, мужчина и женщина, и начали о чем-то спорить, активно жестикулируя. Мужчина схватил женщину за руку, она вырвалась. Что-то в его позе, в этом собственническом, требовательном жесте, кольнуло ее память. Так стоял Станислав в тот вечер. Вечер, который разделил ее жизнь на «до» и «после».
Ветер за окном стих на мгновение, и в наступившей тишине память нахлынула с оглушительной ясностью.
Это было пятнадцать лет назад. Она, еще не Анастасия Юрьевна, известный в Рязани и за ее пределами стилист, а просто Настя, жена Станислава, сидела за кухонным столом в их тогдашней квартире. На экране ноутбука светилась выписка из банка. Цифра с пятью нулями, премия за полугодовую работу стилистом на съемках исторического фильма под Касимовом, грела душу. Это были ее деньги. Ее доказательство, что она смогла, вырвалась, состоялась. Она откинулась на спинку стула, улыбаясь. Она купит родителям путевку в Кисловодск. И себе – давно присмотренный профессиональный набор японских ножниц.
В кухню вошел Станислав. Он не улыбнулся в ответ на ее счастливое лицо, лишь бросил взгляд на экран.
– Пришли? – спросил он буднично, наливая себе воды.
– Пришли! – выдохнула она. – Представляешь, Стас? Я даже не ожидала, что столько.
Он отпил воды, поставил стакан. Посмотрел на нее в упор, без тени радости. Его взгляд был тяжелым, оценивающим.
– Ты отдашь премию моему брату, – сказал он. Не попросил. Утвердил.
Анастасия замерла, улыбка медленно сползала с ее лица. Воздух в кухне вдруг стал плотным, как вата.
– Что?
– Юрию нужно. У него опять проблемы с бизнесом, долги. Ему надо срочно закрыть кредит, иначе все отберут. Этой суммы как раз хватит.
Она смотрела на мужа, и внутри нее что-то обрывалось. Не нить, а толстый, надежный канат, на котором, как оказалось, держалось все.
– Стас… это моя премия. Я полгода жила в полевом вагончике, в грязи, по двенадцать часов на ногах. Это… мои деньги.
– А Юра – мой брат, – отрезал он. – Это семья, Настя. В семье помогают. Или ты этого не понимаешь?
Последняя фраза ударила наотмашь. «Или ты этого не понимаешь?». В ней сквозило все: и то, что она пришла в их семью из ниоткуда, и то, что ее понятия о «семье» могут быть какими-то дефектными, неполноценными. Как она сама.
Она встала, чувствуя, как дрожат колени.
– При чем здесь это? Я понимаю, что такое семья, получше многих. Но твой брат раз в год устраивает себе «проблемы с бизнесом», а мы их решаем. Может, хватит?
– Не тебе судить, – его голос стал жестким. – Моя мать права, от тебя помощи не дождешься. Ты всегда была сама по себе.
И в этот момент все рухнуло. Весь ее выстроенный мир, ее карьера, ее брак – все показалось хрупкой декорацией. Он видел в ней не любимую женщину, не партнера, а чужака, временного жильца, чьи ресурсы можно использовать для нужд «настоящей» семьи. Семьи по крови. И тогда, в той залитой светом кухне, ее накрыло ледяной волной из далекого прошлого. Ощущение, которое она так старательно давила в себе десятилетиями, – ощущение своей чужеродности, временности, – вернулось с новой, невыносимой силой. Она вдруг снова стала той маленькой, картавой девочкой из рязанского детдома, которой казалось, что она «некВасивая» и ничья.
Ее удочерили в шесть. Елена и Виктор, интеллигентная пара преподавателей из пединститута, пришли за ней и забрали в свой мир, пахнущий книгами, свежей выпечкой и чем-то неуловимо спокойным. Они учили ее правильно говорить «р» и «л», терпеливо исправляя «коВову» на «корову». Они отдали ее в музыкальную школу, и ее детское «бацанье на роялине» постепенно превратилось в уверенную игру. Они любили ее. Но тень прошлого следовала за ней.
Особенно ярко она проявилась в истории с Витькой Сидоркиным из соседнего подъезда. Когда ей было десять, он крикнул ей во дворе: «Эй, подкидыш! Детдомовская!». Она тогда не заплакала. Она подошла и со всей силы ударила его по носу. Кровь, крики, прибежавшие родители. Вечером отец, Виктор, сидел с ней на кухне. Он не ругал ее. Он долго молчал, а потом сказал: «Настенька, то, что ты родилась не у нас, – это не твоя вина и не твоя характеристика. Это просто факт твоей биографии, как место рождения. Твоя семья – здесь. Мы. И никто не имеет права тебя этим попрекать».
Она поверила ему. Почти. Но где-то в глубине души жила фантазия. Фантазия о другой, биологической матери. В ее детских мечтах это была прекрасная, но несчастная принцесса, которую злые обстоятельства заставили отказаться от нее. Или балерина. Или актриса. Кто-то утонченный и трагический. Она вырастет, станет успешной и красивой, найдет ее, и они обнимутся и зарыдают от счастья. Эта фантазия была ее тайным убежищем.
Разговор со Станиславом разбудил эту фантазию с новой силой. Если здесь, в его семье, она все равно чужая, может, ее настоящее место там? С той, кто дал ей жизнь? Эта мысль стала навязчивой. Она начала поиски.
Ее работа стилиста и увлечение путешествиями стали идеальным прикрытием. Она моталась по стране, официально – на модные показы, семинары, или просто «проветриться», а на самом деле – по крупицам собирала информацию в архивах и базах данных. Станислав не возражал. Ее отъезды давали ему больше свободы, а ее растущие доходы – больше комфорта. Он не замечал, как она отдаляется, поглощенная своей тайной миссией. Он видел только фасад – успешная, стильная, немного отстраненная жена.
Поиск занял почти два года. И вот, одним жарким июльским днем, она держала в руках адрес. Деревня под Спасском, в Рязанской области. Жанна Васильевна. Ее биологическая мать.
Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Все должно было быть идеально. Она, как стилист, продумала свой образ до мелочей: элегантное льняное платье, легкий макияж, идеальная укладка копны вьющихся волос, которые в детстве казались ей наказанием, а теперь были ее гордостью. Она заехала в лучший кондитерский магазин Рязани и купила огромный, невероятно красивый торт. В цветочном салоне ей собрали шикарный букет из пионов и роз. Это были дары для ее обретенной матери-принцессы.
Маленькая, покосившаяся избушка на окраине деревни. Забор из разномастной сетки и штакетника. Во дворе – ржавое корыто и стайка кур, деловито копошащихся в пыли. Запахло кислыми щами и чем-то затхлым. Анастасия замерла у калитки, чувствуя, как ее накрахмаленная фантазия начинает расползаться под палящим солнцем.
Она неуверенно толкнула калитку. Та со скрипом отворилась. На крыльцо вышла грузная, отекшая женщина в застиранном ситцевом халате. Ее волосы, когда-то, возможно, светлые, были тусклыми и неухоженными. Лицо – красное, обветренное. Она смерила Анастасию тяжелым, недружелюбным взглядом.
– Чего надо? – спросила она хриплым, прокуренным голосом.
Анастасия сглотнула. Букет в ее руках вдруг показался нелепым и вызывающим.
– Здравствуйте… Я ищу Жанну Васильевну.
– Ну я Жанна. Дальше-то чего?
Все заготовленные слова, все трогательные речи, которые она репетировала в машине, вылетели из головы.
– Я… Я ваша дочь, – прошептала Анастасия.
Женщина прищурилась. В ее глазах не было ни удивления, ни радости, ни даже шока. Только тупое, усталое раздражение.
– А-а-а… которая из… Кажется, третья. Настька, что ли? Ну, нашла. И какого рожна приехала? Денег просить? Так у меня самой голяк.
Анастасия стояла, оглушенная. Мир сузился до этого заросшего бурьяном двора, до запаха куриного помета и грубого, окающего говора.
– Нет… я не за деньгами. Я просто… хотела вас увидеть.
Жанна хмыкнула, оперевшись о косяк.
– Ну, увидела. Красивая. Вся в папашу своего, козла заезжего. Он тоже кудрявый был. Поматросил и бросил. А мне вас куда было девать? В нищете плодить? Сдала и правильно сделала. Хоть человеком выросла, видать. Не то что мои, которые тут остались. Один сидит, другой пьет без просыпу.
Она говорила об этом так, словно речь шла о прошлогоднем урожае картошки. Анастасия смотрела на нее, и детская фантазия о прекрасной принцессе рассыпалась в прах, обнажая уродливую, жестокую реальность. В этой женщине не было ничего от нее. Ничего. Ни ее любви к путешествиям, ни ее страсти к красоте, ни ее тонкой душевной организации. Только биологический факт. Пустой и холодный.
– Вы… чаю не хотите? – выдавила из себя Анастасия, показывая на коробку с тортом.
Жанна фыркнула.
– На кой мне твой торт? У меня зубов почти не осталось. А от сладкого изжога. Ты это, если приехала поглазеть, то поглазела. А у меня курей кормить пора. Давай, топай отсюда. Понаехали тут, городские.
Она развернулась и, не оглядываясь, скрылась в темном проеме двери. Анастасия осталась одна посреди двора, с букетом и тортом в руках. Символы ее разрушенной мечты. Она чувствовала себя не просто обманутой. Она чувствовала себя невыносимо глупой. Как она могла променять реальную, ежедневную, выстраданную любовь своих родителей на эту уродливую химеру?
Она медленно попятилась, вышла за калитку и побрела к машине. Она проехала несколько километров, остановилась у первой же придорожной урны и, не раздумывая, выбросила туда и роскошный букет, и торт. Цветы и крем смешались с окурками и обертками. Это было не просто избавление от ненужных вещей. Это был ритуал прощания с иллюзиями.
Всю дорогу до Рязани она плакала. Но это были не слезы горя. Это были слезы очищения. Она оплакивала не потерянную мать, а потерянные годы, потраченные на погоню за призраком. Она ехала не от Жанны. Она ехала домой.
Квартира родителей встретила ее тишиной и запахом валерьянки. Мама, Елена, обняла ее, и по ее лицу Анастасия поняла – они все знали. Она ничего не говорила им о своих поисках, но они чувствовали. Материнское сердце Елены чувствовало.
– Настенька… девочка моя…
Из комнаты вышел отец. Виктор выглядел постаревшим за последние дни. Он подошел, обнял ее поверх маминых плеч, и она почувствовала, как его плечи задрожали. Он, ее сильный, сдержанный, интеллигентный отец, плакал. Он прижал ее к себе и прошептал: «Ну вот ты и дома, доченька. Наконец-то дома».
И в этот момент она поняла. Ее поиски закончились. Она нашла свою семью. Она всегда была в ней.
На следующий день она сказала Станиславу, что подает на развод. Он был ошарашен.
– Из-за денег? Из-за Юрки? Настя, ты с ума сошла! Я не это имел в виду!
– Нет, Стас, – ответила она спокойно, впервые за долгие годы чувствуя под ногами твердую почву. – Не из-за денег. А из-за того, что ты так и не понял, кто я. А я, кажется, только вчера это поняла сама.
Развод был на удивление легким. Она не стала делить имущество, просто собрала свои вещи и ушла. Ушла в новую жизнь, где не было места для чужих ожиданий и чувства вины. Премию она потратила на первый взнос за свою собственную маленькую квартиру с видом на Кремль и на путешествие. Первое настоящее путешествие не для поиска, а для себя. Она улетела в Италию и бродила по улочкам Рима, чувствуя, как ветер сдувает с нее остатки прошлого, как шелуху.
…Ветер за окном снова набрал силу, завывая и раскачивая деревья. Пара внизу, кажется, помирилась. Мужчина обнял женщину, и они вместе зашли в подъезд. Анастасия отвернулась от окна. Воспоминания больше не причиняли боли. Они были частью ее истории, фундаментом, на котором она построила себя сегодняшнюю – независимую, успешную, немного уставшую, но абсолютно цельную.
Ее работа стала ее страстью. Она создавала образы, которые помогали другим женщинам найти и полюбить себя, так же, как когда-то нашла себя она. Она много путешествовала, привозя из каждой поездки не только сувениры, но и новые оттенки для своей внутренней палитры. Рязань стала ее местом силы, городом, где были ее настоящие корни – не в земле, а в любви двух людей, которые однажды пришли за маленькой картавой девочкой.
На столе завибрировал телефон. Сообщение от ассистентки: «Анастасия Юрьевна, билеты в Лиссабон куплены. Вылет в пятницу».
Анастасия улыбнулась. Романтика ветра за окном больше не казалась ей романтикой одиночества. Это была романтика свободы. Свободы быть собой, свободы выбирать свой путь, свободы лететь, куда зовет сердце. Она подошла к столу, открыла ноутбук и начала смотреть фотографии португальских улочек, вымощенных брусчаткой. Ветер за окном аккомпанировал ее мечтам, и в этом гуле не было ни тоски, ни сожаления – только обещание новых дорог и чистого, бескрайнего неба впереди. Она была дома. Везде, где была она сама.