– Я пришел, – голос Николая в прихожей прозвучал глухо, словно пробиваясь сквозь вату.
Ирина не обернулась, продолжая смотреть в огромное окно своей мансарды. Прямо под ней крыши Петроградской стороны тонули в сером, влажном тумане, пришедшем с залива. Июль в Санкт-Петербурге часто притворялся поздней осенью. Шпиль Петропавловки едва угадывался призрачным силуэтом.
– Я вижу, – тихо ответила она. Пять лет. Пять лет она не слышала этого голоса в своей квартире. Она чувствовала его взгляд на своей спине, на собранных в строгий узел волосах с благородной сединой у висков, на прямой осанке, которую не смогли согнуть ни пятьдесят восемь лет, ни судебные процессы.
– Ты не изменилась.
Ирина медленно повернулась. Он стоял, не решаясь снять промокшие туфли, высокий, чуть сутулый, с теми же знакомыми морщинками у глаз, которые теперь казались глубже. В его руках был не букет, не коробка конфет, а старая кожаная папка. Ее папка.
– А ты изменился, Коля. Постарел.
Он горько усмехнулся.
– Есть от чего. Ира… мне нужно поговорить.
– Говори. Только сними обувь, не стой на пороге, как чужой. Хотя… – она осеклась, не закончив фразу.
Он послушно разулся и прошел в гостиную, оглядываясь. Все было по-другому. Вместо их общих громоздких диванов – легкая современная мебель. Вместо его книжных стеллажей до потолка – картины с видами воды. Невские волны, Ладожские шхеры, безмятежная гладь озера в лесу.
– Ты все-таки сделала ремонт.
– Я начала новую жизнь, – просто ответила Ирина, садясь в кресло. – Так о чем ты хотел поговорить спустя пять лет? И зачем принес это? – она кивнула на папку.
Николай положил папку на стеклянный столик. Замок щелкнул с сухим, почти костяным звуком.
– Я все прочитал. Только сейчас.
Ее сердце, тренированное размеренными заплывами в бассейне, на миг сбилось с ритма. Она смотрела на эту папку, и туман за окном сгустился, превращаясь в плотную завесу времени, унося ее назад, в тот день, когда их история только начиналась.
***
Они познакомились тоже в тумане, но в белом, в мареве июньской ночи. Ирина, тогда еще сорокапятилетняя, успешный юрист, сбежала из душной квартиры после тяжелого бракоразводного процесса – своего собственного. Она шла по Дворцовой набережной, и разведенные мосты казались крыльями гигантских птиц, застывших в полете.
Он просто подошел и заговорил. Не о погоде, не о красоте города.
– Вы похожи на героиню романа. Стоите так, будто приняли какое-то важное решение.
Ирина, привыкшая к более прямолинейным подходам, удивилась. Он был моложе лет на десять, с открытым, немного наивным взглядом и обезоруживающей улыбкой. Николай, архитектор, влюбленный в линии и перспективы старого Петербурга.
Их роман был стремителен, как летняя гроза. Он восхищался ее умом, ее силой, ее независимостью. Она, уставшая от предательства бывшего мужа, таяла от его искренней нежности и заботы. Он не пытался ее переделать, не соревновался с ней. Он просто любил. Через год они поженились, и Николай переехал в ее просторную квартиру на Петроградке.
Проблемы начались с появлением в их жизни Юлии Андреевны, его матери.
Поначалу она казалась воплощением идеальной свекрови. Тихая, интеллигентная петербурженка, бывшая учительница русского языка и литературы. Она приносила пироги с капустой, «самые правильные, как в детстве», и с восхищением смотрела на Ирину.
– Ирочка, вы такая молодец! Коленька мой всегда тянулся к умным женщинам. Вы для него – настоящий подарок судьбы.
Ирина, изголодавшаяся по семейному теплу, с радостью приняла ее в свой дом. Она не заметила, как мягкие объятия начали превращаться в тиски.
Первые звоночки были безобидными.
– Ирочка, а зачем вы покупаете эту дорогую итальянскую пасту? У нас же есть прекрасные «Макфа». Коленька любит все простое.
– Ирочка, у вас такой красивый сервиз, но он пылится. Мы с Колей в детстве всегда обедали на праздничной посуде, это создает настроение.
Ирина отшучивалась, списывая все на заботу пожилой женщины. Она много работала, вела сложные дела, связанные с авторским правом и наследованием. Ее мозг был занят хитросплетениями законов, и на анализ домашних интриг не оставалось ни сил, ни желания. Ее отдушиной был бассейн. Трижды в неделю, ранним утром, она уходила на свою водную дорожку. Холодная вода смывала усталость, прочищала мысли. Там, в ритмичном движении, в тишине под водой, она снова становилась собой – сильной, цельной, неуязвимой.
Николай гордился ее работой, но совершенно в ней не разбирался.
– Ира, ты опять до ночи с этими бумагами? Там что-то серьезное?
– Да, Коля. Помогаю одному старому композитору, очень талантливому. У него нет наследников, и он хочет создать фонд своего имени, чтобы его музыка жила после него. Очень сложная структура, нужно правильно оформить передачу прав, активов…
Он кивал, целовал ее в макушку и уходил смотреть футбол. Он доверял ей абсолютно. До поры до времени.
Юлия Андреевна стала заходить чаще. Она помогала по хозяйству, пока Ирина была на работе, и вела с сыном долгие, тихие беседы на кухне.
– Коленька, я, конечно, ничего не понимаю в этих юридических делах… Но Ирочка выглядит такой уставшей. Ты уверен, что она все правильно делает? Такие большие деньги, такая ответственность… А вдруг ее подставят? Или… – она делала многозначительную паузу, наливая ему чай. – Или она сама… Нет-нет, что я такое говорю, прости старуху.
Николай сначала отмахивался.
– Мама, перестань. Ирина – профессионал высочайшего класса. Она кристально честный человек.
Но капля точила камень. Юлия Андреевна была гениальным манипулятором. Она никогда не обвиняла напрямую. Она сеяла сомнения, облекая их в форму заботы.
Однажды Ирина решила продать старую, ветхую дачу под Зеленогорском, доставшуюся ей от родителей. Она почти не ездила туда, а содержание требовало денег. Вырученные средства она планировала вложить в ценные бумаги, чтобы обеспечить им с Николаем безбедную старость.
Она честно рассказала об этом мужу. Николай, как обычно, пожал плечами:
– Делай, как считаешь нужным. Ты в этом разбираешься лучше.
Но через неделю он пришел с работы хмурый.
– Ира, мне мама звонила. Она очень расстроена. Говорит, ты продаешь семейное гнездо. Место, где ты выросла…
– Коля, этому «гнезду» сто лет, крыша течет, а фундамент просел. Мы были там два раза за пять лет. Это не актив, а пассив. Я же объясняла, что вложу деньги…
– Мама говорит, что нельзя так просто разбрасываться недвижимостью в наше время. Она считает, что деньги просто… исчезнут. Уйдут на какие-то твои проекты.
Это был первый раз, когда в его голосе прозвучало недоверие. Ирина почувствовала неприятный холодок.
– На какие «мои» проекты? Это наши общие деньги, Коля.
– Ну… тот фонд композитора. Там же, наверное, нужны какие-то вложения…
Ирина замерла. Она посмотрела на мужа и впервые увидела в его глазах не восхищение, а подозрение.
– Ты думаешь, я возьму наши деньги и вложу их в чужой благотворительный фонд? Ты это серьезно?
– Нет, конечно, нет! – он замахал руками. – Просто мама так переживает… Она говорит, ты все время с бумагами, ничего не объясняешь…
– Я объясняла! Ты просто не слушал!
Это был их первый серьезный скандал. Он закончился примирением, но трещина уже пошла.
Ирина стала замечать, что Николай проверяет ее слова. Он задавал вопросы о работе, просил показать документы, в которых ничего не понимал. Он делал это неловко, как школьник, пытающийся списать, и Ирине было одновременно больно и горько. Яд, который вливала в его уши Юлия Андреевна, начал действовать.
Свекровь же становилась все изобретательнее.
– Коленька, я вчера заходила, а Ирочки не было. У нее же вроде не было суда. Она сказала, что пошла в бассейн… Так надолго? Я просто волнуюсь, вода холодная, возраст уже…
– Мама, ей не двадцать лет, она сама знает, что делает.
– Конечно, конечно… Просто я там встретила нашу соседку, Лидию Павловну. Она говорит, видела Ирочку у «Англетера»… С каким-то мужчиной. Высокий, седой, очень представительный. Они пили кофе. Я просто подумала, может, это по работе?
Это был Константин. Старый друг Ирины, ее однокурсник, теперь – один из лучших адвокатов по международному праву. Они действительно встретились обсудить один сложный казус по делу композитора. Константин был женат, у него были взрослые дети. Мысли о романе с ним показались бы Ирине абсурдными. Но в пересказе Юлии Андреевны невинная деловая встреча превратилась в тайное свидание.
В тот вечер Николай был молчалив и угрюм. Он не спросил напрямую. Он просто смотрел на нее так, будто она его предала.
– Что случилось? – спросила Ирина, чувствуя, как сжимается ледяное кольцо вокруг сердца.
– Ничего. Просто устал.
Атмосфера в доме стала невыносимой. Ирина чувствовала себя как подсудимая на бесконечном процессе, где прокурором была свекровь, а судьей – ее собственный муж. Любое ее действие трактовалось против нее. Купила новые туфли – «тратит деньги неизвестно на что». Задержалась на работе – «скрывает что-то». Пошла в бассейн – «ищет встреч на стороне».
Она пыталась поговорить с Николаем.
– Коля, пойми, твоя мама настраивает тебя против меня. Она ревнует. Это классический случай.
– Не говори так о моей матери! – взрывался он. – Она желает мне только добра! Она просто видит то, чего я в своей влюбленности не замечаю!
– И что же она видит? – устало спрашивала Ирина.
– Она видит, что ты отдаляешься! Что ты живешь своей жизнью, в которую меня не пускаешь! Эти твои фонды, твои друзья-адвокаты… А теперь еще и дачу продала! Мама говорит, ты готовишь почву для развода. Хочешь оставить меня ни с чем.
Это было так чудовищно, так несправедливо, что Ирина даже не нашла сил возражать. Она просто смотрела на него, и любовь, которая казалась такой прочной, рассыпалась на глазах, как старая штукатурка.
Ее единственным убежищем оставалась вода. Она стала ходить в бассейн почти каждый день. Там, в прохладной голубой тишине, она могла дышать. Ритм движений, шум воды в ушах, мерное биение сердца – все это возвращало ее к себе. Иногда она плакала прямо в воду, и соленые слезы смешивались с хлоркой. Она оплакивала свою разрушенную любовь, свое разбитое доверие.
Развязка наступила внезапно.
В один из вечеров Николай вернулся домой бледный, с горящими глазами. Он швырнул на стол ключи от машины.
– Я все знаю, Ирина.
– Что ты знаешь, Коля? – она уже ничему не удивлялась.
– Мама сказала… она слышала твой телефонный разговор. С Константином. Ты сказала ему, что «скоро все закончится» и ты будешь «свободна». Ты договаривалась с ним о встрече, чтобы «обсудить детали».
Ирина закрыла глаза. Она действительно говорила с Константином. Она сказала ему, что скоро закончит дело композитора, фонд будет учрежден, и она будет свободна от этой многомесячной работы. Она договаривалась встретиться, чтобы обсудить финальные документы. Каждое слово было правдой. И каждое слово было перевернуто, искажено, отравлено.
– Коля… это не то, что ты думаешь…
– А что я должен думать?! – закричал он, и его голос сорвался. – Что моя жена за моей спиной обворовывает меня, продает нашу собственность и крутит роман с другим, готовясь уйти?! Мама была права! Она с самого начала все видела!
Он стоял посреди комнаты, красивый, любимый, и извергал потоки грязи, которую влила в него его мать. А Ирина смотрела на него и чувствовала… ничего. Пустоту. Полное выгорание. Боль ушла, осталась только холодная, звенящая тишина внутри. Она поняла, что бороться бессмысленно. Нельзя доказать свою невиновность тому, кто уже вынес приговор.
Она молча подошла к своему рабочему столу. Взяла чистый лист бумаги и быстро, своим каллиграфическим юридическим почерком, написала несколько строк. Затем достала из ящика большую кожаную папку. Ту самую. Она методично, без единого лишнего движения, сложила в нее все документы: договор купли-продажи дачи, выписки с банковского счета, куда поступили деньги, брокерский договор на покупку ценных бумаг на ее и его имя, уставные документы фонда композитора, где не было ни ее фамилии, ни упоминания о каких-либо ее финансовых интересах. Она положила сверху записку: «Здесь вся правда, Коля. Если когда-нибудь захочешь ее узнать».
Она закрыла папку и положила ее на видное место.
– Что это? – спросил он, уже тише, сбитый с толку ее спокойствием.
– Это доказательства моей невиновности. Можешь отдать их любому юристу на проверку.
Она пошла в спальню, достала дорожную сумку и начала бросать в нее вещи. Зубную щетку, смену белья, рабочий ноутбук, купальник и шапочку для бассейна.
– Ты… ты уходишь? – в его голосе прозвучал страх. Кажется, он не ожидал такого исхода. Он думал, она будет оправдываться, плакать, умолять.
– Да, – сказала она, застегивая сумку. – Я ухожу. Не потому, что я виновата. А потому, что ты поверил в ложь. Потому что любовь без доверия – это не любовь, а сожительство двух чужих людей. Я так не могу.
Она прошла мимо него, не глядя. В прихожей надела туфли, плащ. Ее рука уже лежала на дверной ручке, когда он произнес ей в спину:
– Мама сказала… что ты никогда меня не любила. Что тебе просто нужен был статус, квартира в центре…
Ирина обернулась. И впервые за долгие месяцы она улыбнулась. Это была страшная, печальная улыбка.
– Передай своей маме, что она победила. Она вернула себе своего мальчика. Надеюсь, вы будете счастливы.
Дверь за ней закрылась. Она спустилась по лестнице их парадной, вышла на улицу. Шел дождь. Петербург плакал вместе с ней. Она не поехала к друзьям. Она поехала в гостиницу, а на следующее утро сняла маленькую квартиру. И первым делом нашла рядом хороший бассейн.
***
– Я прочитал, – повторил Николай, возвращая ее в настоящее. – Прочитал все. Позавчера.
Туман за окном начал редеть, и сквозь него проступили мокрые крыши, блестящие, как чешуя гигантской рыбы.
– Почему сейчас? – спросила Ирина. Ее голос был ровным, без эмоций. Голос юриста, задающего вопрос свидетелю.
– Мамы не стало полгода назад. Инсульт. Перед смертью она… много говорила. В бреду. Она звала меня, просила прощения. Говорила, что не хотела зла, просто боялась меня потерять. Боялась, что ты, такая умная и сильная, заберешь меня у нее навсегда. Она говорила про дачу, про Константина… Она все перепутала в своей голове, создала какую-то свою реальность и заставила меня в нее поверить.
Он замолчал, сглотнув.
– После похорон я долго не мог прийти в себя. А позавчера разбирал ее вещи и нашел эту папку. Она ее забрала. Спрятала в своем шкафу. Наверное, чтобы я никогда ее не нашел. Чтобы я никогда не узнал правду.
Он посмотрел на Ирину, и в его глазах стояли слезы.
– Ира… я был таким идиотом. Таким слепым, глухим идиотом. Я разрушил все. Я поверил ей, а не тебе. Я каждый день… каждый день эти пять лет я жил с мыслью, что ты меня предала. А на самом деле, это я предал тебя. Предал нашу любовь. Можешь ты… можешь ты меня простить?
Ирина долго молчала, глядя на свои руки, спокойно лежащие на подлокотниках. Она вспомнила, как плавала в бассейне, круг за кругом, смывая с себя боль и обиду. Как заново строила свою жизнь, свой мир. Как научилась засыпать одна в большой кровати и находить радость в утреннем кофе с видом на питерские крыши. Как дело того самого композитора с успехом завершилось, и теперь его музыка звучит в концертных залах, а его имя не забыто. Она вспомнила, как год назад встретила в театре Константина с его женой, и они тепло обнялись, как старые добрые друзья.
Она вырастила внутри себя сад, в котором больше не было места для сорняков чужой лжи и слабости.
– Я простила тебя, Коля, – наконец сказала она. И это была правда. Она простила его давно, где-то на тысячном круге в бассейне. Прощение было необходимо ей самой, чтобы плыть дальше. – Я простила тебя, потому что держать обиду – все равно что пить яд и ждать, что умрет кто-то другой.
На его лице промелькнула надежда. Он подался вперед.
– Ира… тогда, может быть… мы можем?..
– Нет, – мягко, но твердо прервала она его. – Нет, Коля. Простить – не значит вернуть. Ты разбил очень красивую и дорогую вазу. Я могу простить тебе твою неловкость, но склеить осколки так, чтобы не было видно трещин, уже невозможно. Да я и не хочу. Мне нравится моя новая ваза.
Он опустил голову, и его плечи поникли. Он выглядел раздавленным.
– Я понимаю, – прошептал он. – Я все понимаю. Я просто должен был прийти и сказать тебе это.
– Ты правильно сделал, – кивнула Ирина. – Теперь и ты сможешь плыть дальше.
Он поднялся. Подошел к двери, обулся. На пороге обернулся.
– Ты счастлива, Ира?
Она посмотрела в окно. Туман почти рассеялся. Солнце, слабое, петербургское, пробивалось сквозь облака, и на мокрой крыше напротив заиграли блики. Город, вымытый, обновленный, дышал свежестью.
– Да, Коля. Я счастлива. У меня есть любимая работа, у меня есть мой город, у меня есть утренний заплыв в прохладной воде. У меня есть я. И этого, оказывается, совсем не мало.
Он молча кивнул и вышел, тихо притворив за собой дверь.
Ирина осталась сидеть в кресле. Она не плакала. Она чувствовала не триумф и не злорадство, а только тихую, светлую грусть по той любви, что была возможна, и спокойную уверенность в той жизни, что у нее есть сейчас. За окном окончательно прояснилось. Впереди был новый день. И она знала, что встретит его с прямой спиной.