Глава Федерального агентства по недропользованию (Роснедра) Олег Казанов рассказал в интервью ТАСС на полях Восточного экономического форума об обеспеченности России запасами нефти и газа, перспективах геологоразведки на Дальнем Востоке, сложностях с аукционами на пользование недрами и предложениях агентства для повышения заинтересованности бизнеса в геологоразведке
— Олег Владимирович, согласно Энергостратегии до 2050 года, у России глобальные планы по дальнейшей добыче нефти и газа. Насколько эти планы подкреплены реальными рентабельными запасами?
— Энергетическая стратегия очень амбициозна в отношении добычи газа, от уровня текущей добычи примерно в 700 млрд кубометров в год предполагается рост до уровня 1,1 трлн кубометров в год к 2050 году. Она также предполагает чуть более спокойный сценарий для добычи нефти: рост от нынешних 520 млн тонн в год до около 540 млн тонн в год к 2050 году. На вопрос обеспеченности целевых показателей стратегии запасами сырья можно посмотреть по-разному. Можно, конечно, подойти простым бухгалтерским способом: запасы нефти у нас составляют 31 млрд тонн. Если разделить это на 500 млн тонн годовой добычи, то получаем 60 лет обеспеченности добычи. Радуемся, говорим, что ничего делать не надо еще 60 лет. С газом еще интереснее: если разделить 63 трлн кубометров запасов на 700 млрд кубометров годовой добычи, то мы получаем почти столетнее обеспечение. Но, к сожалению, жизнь такого упрощения не выдерживает.
— То есть мы не можем сказать, что нефти хватит в России на 60 лет?
— Можете. Нефти хватит в России на любой период времени, обеспеченный активностью недропользователей по геологоразведке и воспроизводству запасов.
На примере нефти: из 31 млрд запасов сейчас "доказанные", т.е. подготовленные к добыче, — только 19 млрд тонн, неподготовленные составляют 12 млрд тонн. При этом в процессе перевода в доказанные они обычно уменьшаются. Кроме того, из 19 млрд тонн доказанных запасов не все из них в текущей экономической ситуации могут быть экономически рентабельны для добычи. По нашим подсчетам, из 19 млрд тонн только 13 окажутся реально пригодны к рентабельной разработке в текущих ценовых и налоговых условиях. В результате мы получаем уже не 31 млрд тонн, а 13 млрд тонн запасов нефти. Если разделить эту цифру на примерную годовую добычу, то получится, что у нас обеспеченность запасами нефти составляет 25 лет. Как раз до 2050 года, пока эта Энергостратегия действует.
Но хотим ли мы остаться без запасов к 2051 году? Даже для поддержания текущего уровня добычи нам нужно иметь постоянный переходящий остаток запасов в 13–15 млрд тонн нефти, которые должны быть уже подготовленными рентабельными запасами. Поэтому нам и нужна непрерывная геологоразведка.
— На ваш взгляд, какие регионы наиболее перспективны с точки зрения разведки запасов нефти и газа в ближайшие 10–20 лет?
— Если посмотреть, откуда возникают новые запасы, то примерно две трети у нас возникают в пределах действующих месторождений.
— То есть все-таки мы прирастаем Западной Сибирью?
— В основном да, но не только. Дальше прирост возможен на периферии Западной Сибири, на севере Красноярского края, в Якутии. Но есть мерило того, где сосредоточены перспективы, — прогнозные ресурсы. Это еще не выявленные запасы углеводородов, но выявленные сейсмическими методами геологические структуры, обладающие предпосылками к выявлению. У нас в стране их примерно 95 млрд тонн нефти. Из них почти половина находится в традиционных регионах добычи: Уральский федеральный округ и Приволжский федеральный округ.
Это будет географически очень сложная система восполнения запасов, которая будет включать в себя много регионов добычи. Кстати, последнее десятилетие мы восполняем запасы углеводородов в объемах, несколько превышающих добычу. Но добываем мы рентабельные запасы, а восполняем разные.
— Мы с вами сейчас находимся на ВЭФ, а насколько перспективны, по вашей оценке, Восточная Сибирь и Дальний Восток с точки зрения геологоразведки?
— Безусловно, они перспективны. Здесь такой яркой сырьевой звездой являются север Красноярского края и Республика Саха (Якутия). Именно тут, видимо, будут основные открытия. И те, которые мы видим, и те, которые мы еще только планируем.
Когда мы говорим о дальних перспективах геологоразведки, то надо уточнить, что государство берет на себя самые ранние, самые рискованные стадии работ и делает их там, где видит перспективу открытия новых месторождений. Сейчас мы направили почти все свои ресурсы на изучение севера Якутии, на локализацию новых газовых полей, имеющих выход к Северному морскому пути с возможной точкой отгрузки в порту Найба.
— Ждете там новых важных открытий?
— Разумеется. Геолог обязан быть оптимистом. Геолога-пессимиста увольняют сразу. Это шутка, но, конечно, мы идем, чтобы сделать открытие.
— По вашей оценке, возможно ли открытие крупных месторождений в России в ближайшее время или такие ресурсы уже исчерпаны, как в целом мы видим по нефти и газу?
— Что касается углеводородного сырья, то другой Западной Сибири больше не будет. Это уникальное геологическое явление в истории планеты. Мы сейчас в значительной степени с этого открытия и живем. Остальные открытия, по мировому опыту, могут иметь место, они будут достаточно крупные, но не такие глобальные.
При этом с твердыми полезными ископаемыми ситуация прямо противоположная. Там уже все идет к тому, что основная добыча будет вестись именно с крупных месторождений и открывать мы будем крупные месторождения. Может быть, количественно их будет меньше, чем небольших, но с точки зрения объемов добычи это будет основной источник сырья. Так происходит, потому что последние десятилетия из-за роста цен на сырье и развития технических средств добычи становится рентабельной эксплуатация месторождений со все более низкими содержаниями полезных компонентов. То, что раньше мы просто не считали рудой, сейчас ею является. Цены на сырье растут, и все более бедные месторождения мы можем использовать в качестве промышленного объекта.
— Вы говорите, что ждете крупных открытий месторождений твердых полезных ископаемых. О каких именно металлах идет речь?
— Мы ждем открытий тех металлов, которые нужны стране. Скорее, это не геологический вопрос, а вопрос востребованности металлов с точки зрения промышленности. Здесь не только у нас, но и во всем мире основные лидеры — это золото, медь, свинец и цинк. Основной бенефициар новой экономики ведь не редкоземельные металлы, а медь, потому что на единицу установленной мощности ветростанции требуется в 5 раз больше меди, чем для такой же мощности для традиционной генерации.
По редкоземельным металлам я не жду в ближайшее время крупных открытий, потому что они уже состоялись. В Сибирском и Дальневосточном федеральных округах есть перспективы и новых открытий, но это для сценариев резкого роста спроса. Наши разведанные запасы составляют 28,5 млн тонн, а сегодняшнее российское потребление всего 2 100 тонн.
—Каковы сейчас запасы нефти и газа на шельфе России, в том числе и в его части на Дальнем Востоке? Видите ли вы перспективы геологоразведки углеводородов на шельфе?
— Наши запасы на шельфе составляют 15,4 трлн кубических метров газа. Из них на Дальнем Востоке — порядка 10%, то есть около 1,5 трлн. Запасы нефти на континентальном шельфе — небольшие, около 560 млн тонн, из них чуть меньше половины на Дальнем Востоке. Потенциал шельфа явно недооценен. Высокозатратные шельфовые проекты, требующие серьезного развития технологий разведки и добычи, сейчас не являются первым приоритетом компаний. Это не значит, что работы не ведутся, бизнес занимается шельфовыми проектами. Сейчас там ведутся работы ранних стадий — морская сейсмика, готовятся под бурение перспективные геологические структуры, но само бурение оставляют на последующие периоды. Если заняться бурением прямо сейчас, то горизонт работ до возможного начала масштабной добычи на новых шельфовых проектах составит 15–20 лет.
— А по вашему мнению, возможно ли возвращение к вопросу о либерализации доступа российский компаний на шельф?
— Дело в том, что для освоения шельфа требуются колоссальные ресурсы. Не важно, какая компания туда зайдет — государственная или частная, это в любом случае вопрос государственной политики и решения руководства страны.
— Счетная палата в своем отчете сообщила, что в 2024 году Роснедра провели только чуть более половины запланированных аукционов. С чем это связано?
— Данные Счетной палаты подтверждаю. Из 66 аукционов прошлого года по углеводородам состоялось 37, остальные не состоялись. В этом году планируется чуть более 30 аукционов по углеводородам, но процент реализации, наверное, будет примерно такой же.
В связи со сложностями на рынках компании берегут финансовые ресурсы, но это только одна из причин, почему аукционы могут не состояться. Еще одна, и главная, причина в том, что практически все месторождения углеводородного сырья уже относятся к распределенному фонду недр. Например, по нефти в пользование предоставлено 96% запасов. В этой ситуации с аукционов реализуются углеводородные объекты, не имеющие статус месторождения — оцененные на уровне прогнозных ресурсов. Это означает, что мы лишь предполагаем, что там есть нефть или газ, но не гарантируем этого. В непростых экономических обстоятельствах компании за такими высокорискованными объектами пока не активно идут. Тем не менее процент реализации аукционов составляет больше половины.
По твердым полезным ископаемым к концу года будет около 100 аукционов.
— Вице-премьер РФ Дмитрий Патрушев поручал выработать конкретные предложения по повышению заинтересованности бизнеса в геологоразведке. Какие предложения поступили с вашей стороны?
— Поручение выполнено. Мы отправили в Минприроды наши предложения. Есть два способа привлечь финансирование в геологоразведку. Первый — прямое стимулирование, чтобы недропользователю было выгодно этим заниматься. Например, предлагаем ввести налоговые вычеты, уменьшать налог на прибыль на стоимость геологоразведочных работ с повышающим коэффициентом. Предлагаем ввести такой коэффициент: 3 — для Арктики и 1,5 — для остальных регионов. Часть этих предложений уже направили, часть — в процессе.
Второе — стимулировать геологоразведочные работы (ГРР) через стимулирование добычи. Например, расширение критериев отнесения залежей углеводородного сырья к ТРИЗ и применение к ним особых налоговых режимов приводит к росту добычи ранее не эксплуатируемых запасов, а это в свою очередь неизбежно приводит к росту объемов геологоразведочных работ, а они здесь дорогие.
— Как вы думаете, есть перспективы у частной геологоразведки в России?
— Никакой другой геологоразведки, кроме частной, при доле государственного финансирования по углеводородам в 3%, по твердым полезным ископаемым — в 5% от общего объема инвестиций в ГРР, у нас по сути нет. Перспективы частной геологоразведки высоки. По твердым полезным ископаемым очень быстро растут инвестиции. В прошлом году они составили 88 млрд рублей, из них по ранним стадиям, где подключаются юниоры, — это 55 млрд рублей.
—А стоит ли рассчитывать на рост инвестиций бизнеса в геологоразведку в этом году?
— По нефти и газу, скорее всего, инвестиции сохранятся на уровне прошлых лет — порядка 340 млрд руб.
— По вашему мнению, нужно ли увеличивать государственное финансирование геологоразведки?
— Это важный вопрос. На мой взгляд, причиной недостаточного финансирования является не отсутствие денег, а отсутствие хорошо подготовленных объектов для геологоразведочных работ. И вот тут государству принадлежит решающая роль. Государственное финансирование геологоразведки направлено в основном не на подготовку месторождения к добыче, а на более ранние стадии геологоразведочных работ, основной задачей которых и является выявление перспективных площадей и геологических структур, в пределах которых компании будут создавать месторождения.
— То есть объектов на конкурсы выставляется недостаточно?
— Объектов на конкурсы и аукционы выставляется недостаточно, не хватает объектов и для юниорных проектов — самых ранних стадий поисков месторождений. Недостаточно базовой геологической информации, потому что данные, полученные в СССР, уже реализованы в проектах. Государственная геологоразведка нацелена на генерацию поисковых объектов, и рубль государственных вложений дает 3–4 рубля частных инвестиций в геологоразведочные работы.
Есть и предложения допустить частные компании на совсем ранние стадии ГРР, региональные, и это осуществляется. Создан механизм совместного с государством выполнения работ за счет средств недропользователей. Со следующего года у недропользователей появится возможность выполнять региональные работы самостоятельно, полностью за счет частных средств. У этого процесса есть плюсы и минусы. Преимущество здесь в том, что часть затрат на региональные работы берут на себя недропользователи, минус в том, что региональные работы выполняются на площадях в тысячи квадратных километров, которые на время работ выводятся из лицензирования и геологического изучения силами других участников рынка.
— Но государство ведь получит в итоге эту лицензию обратно.
— Да, но пока работы ведутся, после чего мы сможем снова лицензировать объекты на этой площади, пройдет 4–5 лет. Очень осторожно подходим к этому. Сейчас реализуется семь проектов с участием недропользователей по региональному геологическому изучению. Посмотрим на результат и дальше будем это воспроизводить с учетом накопленного опыта.
— Компания "Полиметалл" с 2018 года проводит конкурсы юниорных проектов. Вы поддерживаете подобные инициативы?
— Безусловно, поддерживаем. Где-то до 2022 года юниорное движение у нас находилось достаточно в подавленном состоянии. Во всем мире юниоры финансируются через биржевые механизмы, и работает это в условиях наличия в экономике больших объемов свободных денежных средств, часть из которых направляется на рискованные проекты поисков месторождений. В ранней стадии геологоразведки вероятность успеха открытия месторождения примерно 4–5%. Это мировая практика. В России, кстати, выше — по нашим подсчетам, около 12%. Это очень высокий результат. По сравнению с общемировой практикой наши геологи очень хорошо отработали ранние стадии геологоразведки. У нас выше качество базовых геологических данных, чем в среднем по миру. И конечно, выше качество самих геологов.
