Мишка насмешливо сощурил глаза:
- Первый класс… – первая четверть. И ты веришь в это… в эти сказки?.. А ещё на учительницу учишься! А ещё – София Павловна!
В ромашковый венок София вплела дикие колоски и стебельки мяты, примерила, – склонилась над водой. Подняла на Мишку тёмно-карие глаза:
-Это не сказка. Предание. Значит, – было… Раз мы с тобой – больше века прошло! – знаем об этом.
- Сонечка!..
- Мне не нравится – Сонечка. Сонечка, Соня, Сонька… Софией зови.
-А солнышком – можно?
София дёрнула плечами:
- Ещё лучше! По имени зови!
- Так это ж и есть твоё имя. По-украински солнышко – сонэчко. Вот и получается: Сонечка – Сонэчко. Тебе идёт. Так что там со сказкой – преданием? Выходит, – прямо в эти дни всё и случилось? Зорька эта... - Капитолинина?
-В эти дни. Только – больше ста лет назад. И число было не восемнадцатое, а пятое – по старому стилю.
Мишкины глаза смеялись:
- И – что: вот прямо завтра можно увидеть её?
- Кто не проспит зорьку – самые первые минуты, – тот и увидит. А вставать надо до света, ещё затемно.
-Ну… ты ж не соня. Ты – Сонэчко, солнышко. Встанешь? Придём на берег?
София быстро собрала распущенные ниже плеч густые тёмно-русые волосы. Призналась:
- Я, Миш… Я боюсь.
- Со мной боишься?
- С тобой не боюсь… Но – недаром же столько лет люди рассказывают про ту зорьку! Рассказывают, что видели её... Капитолину, - на зорьке.
- Я зайду за тобой. Не проспишь? А то… Мне окно в твоей комнате не преграда.
София вспыхнула:
- Какой бессовестный!.. Думаешь, – не помню, как ты на подоконнике кабинета математики появлялся в середине урока! На втором этаже!
Мишка тоже покраснел… Сбил ладонью белый зонтик прибрежного купыря:
- Помнишь?.. Так я ж это… для тебя. Ну… чтоб ты на меня, а не на Игорька Колодина, посмотрела, – хоть раз.
- Бесстыжий.
- Выйдешь?
- Миш!.. А если – правда?
Мишка вздохнул:
- Чему вас учили – бывших отличниц…
-Тому же, чему и вас, бывших двоечников. А если это правда, Миш?..
… Ещё в полудреме – сладкой, какая перед зорькою бывает… – Капитолина прислушалась. Улыбнулась, а ресницы повлажнели.
Когда девчушкою была, батянечка говорил этой порою:
- Слышишь, дочушка?.. Весна кличет тебя: кап-кап! Выгляни в окошко, Капочка! Посмотри, какие капельки, – светлые-светлые!
Капитолина верила батянечкиным словам, радовалась, – что весна её зовёт…
И летний дождь любила.
Кап-кап-кап!..
По стеклу окошка, по вишнёвым листьям… по лопухам: кап-кап-кап!
Мамаюшка строга… А Капа всё равно выбегала под дождь – босиком, подставляла ладошки каплям.
Как-то батянечка вернулся со смены, усадил дочушку на колени:
-Сегодня, Капонька, в забой к нам ручеёк маленький пробился. Капельки на угольную глыбу падали: кап-кап!
Капитолина счастливо притихла…
Бровки тёмные свела, вскинула глаза карие:
- Меня звали?.. Капельки… и шахта – меня звали?
Маманя головою покачала, перекрестилась: что за девчонка растёт! Про шахту… про глубину такую… тёмную, – и думать страшно. А Капу ничем не испугаешь.
Отец поцеловал дочку в макушечку:
- Девчушкам маленьким нельзя в шахту. Ты, хорошая моя, маманюшке помогай: учись тесто ставить, борщ варить, рушники да рубахи стирать.
Той весной Капитолине четырнадцатый год пошёл.
Ночь какой-то тревожною была… Небывало тихою выдалась: ровно затаилась в неясном ожидании беды…
Ещё не светало, когда над шахтёрским посёлком прокатился глухой рокот.
Люди в окна выглядывали: неужто гром, – такой ранний?.. Почки лишь набухли… Не к добру, когда первый гром – на голые деревья…
Только не гром это был.
Не в небе прогремело, – под землёй…
Смена к концу шла: в этот час от усталости шахтёров пошатывает… и глаза сами закрываются.
Вот и не заметили, как из лампы шахтёрской вырвалась крошечная искорка.
Хватило, чтоб взорвался гремучий газ: бывает, много его собирается в выработке. Гремучий газ – врага коварнее: не увидишь его, и запах не почувствуешь…
Бабы ждали у шахты…
Ладонями и платками рты зажимали, – чтоб до времени не дать воли слезам…
Молча… горячо молились ещё тёмному небу.
Капитолининого батю и Захара – брата старшего… единственного, любимого, – подняли вместе с тремя другими шахтёрами – уж последними: около суток искали их под завалами.
Брат, Захарушка, не дышал.
А батя глаза открыл. Шевельнулись почерневшие губы.
Маманя склонилась к нему:
- Гришенька… родненький мой… Здесь я… с тобою.
А он взял маманину руку:
- Полюшка… Прости меня. Душенька моя… прости, что… одну оставляю тебя.
- Я не отдам тебя… никому не отдам… не отпущу тебя – никуда…
- Жизнь моя… любовь моя, Полинушка… Я и сам ни к кому… никуда от тебя не ушёл бы… А дышать тяжело… За сына прости, родимая: не уберёг я его…
Фельдшер Макар Пантелеевич, что из города приехал, осматривал раненых шахтёров.
Без конца самокрутки сворачивал…
Взглянул на Полину Савельевну:
- Крепись. Шахтёру твоему жить не с чем: не знаю, как сердце у него бьётся до сих пор. А рана на затылке – не заживают такие.
Отец чуть сжал маманину руку:
- Сказать… сказать хочу, душа моя: дочушку, Капитолину… капельку нашу, береги. За абы кого не отдавай замуж: пусть полюбит она… и любимой станет.
А веки чёрные… тяжёлые, опускались, – не давали глазам шахтёрским в последний раз взглянуть, как занимается зорька алая над терриконом…
Месяца не прошло – заявился десятник.
Десятником на «Парамоновской» служил Вальтер – низкорослый немец с волосами, что блеклая ржавчина.
На многих окрестных шахтах немцы да англичане господствуют.
Будто нельзя было своих Иванов обучить горному делу…
Разрешения войти Вальтер не спросил.
Пробежал по хате – везде заглянул, везде нос сунул.
Сапожищи десятника оставляли на чистых домотканых половиках комья грязи.
Маманя встала перед ним:
- Чего козлом скачешь по хате? Тебя кто звал?
Вальтер ухмыльнулся:
- Пришёл я сказать тебе, Полина: собирай свои… каак это, – маанатки… Даю тебе день. И – уходи.
-Ты в своём уме, немчура? Куда я должна идти – со своей хаты? Чего буровишь? Самогонки хильнул? Так прежде пить научился бы – самогонку-то. Некогда мне бредни твои слухать: пошёл вон с хаты.
(Хильнул – диалектное, малороссийское наречие, значит, – выпил чего-то хмельного).
Вальтер погрозил пальцем:
- Ты мне это!.. Не соберёшь за день тряпьё своё… плошки-ложки, – сам всё выброшу. С пустыми руками уйдёшь. Не знаешь, дура?.. Мы шахтёров новых набираем на шахту: управляющий велел – вместо погибших. В хате этой шахтёры больше не живут. А мы поселим сюда – десятка два поселим, не меньше. Хата руднику принадлежит.
Мать двинула Вальтера плечом:
- Ополоумел, чёрт ржавый! Хату муж мой, Григорий Степанович, строил, – вместе с сыном. Все про это знают! Вы с твоим управляющим дощатых бараков понастроили, – таких, что небо вместо крыши! Вот там и порядкуй, – а не у меня в хате! (Порядкуй – диалектное слово, значит, – наводи порядок). Посмотрю я, кто захочет жить в бараках ваших!
Капитолина встала рядом с маманюшкою.
Лицом – глазами тёмно-карими, бровями чёрными, улыбкою ласковой – Капа на батю похожа. А характером – смелым да решительным – в маманю.
Вальтер испуганно отшатнулся от девчонки: в глазах – ровно молнии чёрные:
- Теперь я в шахте работать стану! И хату нашу, что батянечка с братом Захаром Григорьевичем строили, мы тебе не отдадим!
Продолжение следует…
Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Навигация по каналу «Полевые цветы»