Капли дождя сбивались в крупные, мутные ручейки, стекающие по оконному стеклу. Галина Ивановна сидела на кухне и смотрела на них, будто пыталась угадать, когда закончится этот серый, затяжной ливень. За окном — голые ветки старой яблони, а в душе — такая же голая, пронизывающая сырость. Телевизор бубнил что-то о погоде, но она не слышала. Все мысли были там, на даче, в селе Бережки, где любимая веранда, гордость ее покойного мужа, Миши, теперь медленно превращалась в руины.
Они строили ее вместе, по бревнышку, по гвоздику. Михалыч, муж, был мастер на все руки, а она — его бессменная помощница. Подавала, держала, красила... И каждая щепка, каждая доска на этой веранде была пропитана их общим трудом, их мечтами о пенсии. Как они сидели бы там, по вечерам, пили чай из самовара и слушали треск цикад. Но Михалыча уже нет, а веранда, которую он строил с такой любовью, разваливается. Крыша прогнила, балки покосились — нужен капитальный ремонт, и еще вчера.
Галина Ивановна вздохнула, поправила платок на голове. Накоплений, что оставил Михалыч, хватило только на новую крышу для дома. А на веранду? На веранду не осталось ни копейки. И тут, как будто кто-то сверху подсказал, она подумала о сыне, Димке. Он же теперь большой человек, бизнесмен, сам говорит — успешный. Что для него эти деньги? Так, мелочь...
Рука сама потянулась к телефону. Набрала номер, который знала наизусть.
— Алло, Дим? Привет, сыночек, это я...
Голос у нее дрожал от волнения и надежды.
— Привет, мам, — послышалось в трубке. Голос Димки был какой-то... далёкий. Будто не из соседнего города, а с другой планеты. Он торопился, это было слышно.
— Дим, слушай, я тут звоню по одному делу... Ты же знаешь, я хочу веранду на даче отремонтировать? Там крыша совсем плохая, боюсь, до зимы не простоит... — Галина Ивановна говорила быстро, стараясь не сбиваться. — Я тут посчитала... Мне бы тысяч двести, сынок, а? Я бы тебе потом отдала, потихоньку... С пенсии...
На том конце трубки повисла тишина. Тягучая, как патока. Каждой секундой она давила на Галину все сильнее.
— Мам, двести тысяч? Ты серьезно? — голос Дмитрия стал суше, жестче. — Ты же понимаешь, это не копейки. Я не могу сейчас. У меня тут свои проекты, свои расходы...
Галина почувствовала, как в груди начинает нарастать ком обиды. Холодок пробежал по спине. Она же мать! Не чужой человек!
— Дим, но ведь это не на чужие мне люди... Это же наша дача, наш дом. Память о папе!
— Мам, я понимаю. Но это нерациональные траты. Дача, которая используется два месяца в году. Деньги просто уйдут в никуда, — говорил он, а у нее в ушах звенело. Нерационально? Она, что, какой-то проект, что ли, чтобы быть рациональной?!
— Стой! — резко оборвала его Галина Ивановна. — Я тут недавно с Катей, твоей женой, разговаривала. Она сказала, что ты другу своему, Андрею, одолжил крупную сумму на его стартап...
Снова тишина. Теперь уже звенящая, наполненная злостью.
— Мам, ну при чем тут это? Это же совсем другое! Это бизнес, инвестиции. Я ему под проценты дал и с договором. Это деньги, которые работают, а не...
Она не дала ему договорить. Вся ее надежда, все ее чаяния рухнули, разбившись вдребезги. Словно стекло, рассыпавшееся по полу.
— Понятно... — ее голос стал ледяным, как зимний ветер. — Значит, чужим ты все прощаешь, а мне... мне ни копейки!
И Галина Ивановна нажала красную кнопку, сбросив звонок. Телефон упал на стол, будто раскалённый. Она сидела, глядя на экран, и чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой, болезненный узел. Что же это такое? За что? За что он так с ней? Ей хотелось кричать, но вместо крика по щекам потекли слёзы. Тихо, беззвучно, как этот осенний дождь.
Димка... ее Димка. Ее единственный сын, за которого она когда-то отдала бы всё. А он? А он...
Внутри у неё что-то сломалось. Что-то очень важное, что связывало ее с сыном. Эта ниточка, которая тянулась от самого его рождения, вдруг оборвалась. "Ты чужим всё прощаешь, а мне ни копейки!" — эхо ее собственных слов зазвенело в голове. И эти слова, словно лезвие, резали ее сердце.
Что теперь? Что ей делать? Сдаться? Оставить веранду гнить под дождём? Да ни за что! Она что-то придумает, что-то обязательно. Потому что эта веранда — это не просто деревянная постройка. Это ее душа. И память. И она не даст этой памяти погибнуть.
Глава 2: Забытые сокровища и горькие воспоминания
После звонка Дмитрия, Галина Ивановна не могла найти себе места. Ходила по квартире, как неприкаянная душа. Все ее мысли были о даче, о веранде, о словах сына. Он ведь даже не спросил, что случилось. Даже не попытался понять. Просто... отрезал.
Телефон молчал. Дмитрий не перезванивал. Конечно, он же обиделся. На что, спрашивается? На правду? "Ты чужим всё прощаешь, а мне ни копейки!" — разве это не правда? Разве не ему, ее единственному сыну, она отдала все силы, всю свою молодость? А он теперь...
От обиды Галина Ивановна решила уехать на дачу. Что-то гнало её туда. Там, среди старых вещей и запаха сухой травы, она чувствовала себя ближе к Михалычу. И к той, прежней жизни, где всё было просто и понятно.
Поезд скрипел и покачивался, унося её прочь от городской суеты. Сквозь мутное стекло вагона мелькали деревья, поля, деревни. Каждая картинка вызывала новую волну воспоминаний. Как они с Мишей сажали эти ели, как собирали малину в лесу, как купались в речке, где вода казалась такой чистой, такой прохладной...
Приехав на дачу, она сразу пошла на веранду. Увидела покосившиеся перила, потемневшие от времени и сырости доски пола. И внутри всё сжалось. Ну почему? Почему так не везет? Разве она не заслужила спокойной старости?
Галина Ивановна села на старую, еще советскую скамейку. Она помнила, как они красили ее вместе, смеясь и подшучивая друг над другом. А теперь... теперь она была одна.
— Ну что, Михалыч, — прошептала Галина, — вот и остались мы с тобой один на один...
Она чувствовала, как слёзы подступают к горлу. Было так горько, так обидно. И тут она вспомнила про гараж. Михалыч всегда говорил, что там хранятся все его «сокровища».
Она взяла ключ, что висел на гвоздике у двери, и открыла замок. Тяжёлая, деревянная дверь со скрипом отворилась, впустив в темноту луч света. В нос ударил запах бензина и старого железа.
В самом углу, под брезентом, стояла она... старенькая «копейка», ВАЗ-2101. Та самая, которую Михалыч купил, когда родился Димка. Это была его гордость, его самое большое богатство. Он ее берёг, как зеницу ока. А потом, когда купили новую машину, эта «копейка» так и осталась стоять в гараже, в ожидании... чего?
Галина Ивановна осторожно откинула брезент. Машина выглядела... старой. Но она была чистой. Михалыч всегда следил за ней.
Она провела рукой по капоту, потрогала холодный металл. Сколько воспоминаний связано с этой машиной! Первый раз, когда Михалыч взял Димку с собой на рыбалку. Первые уроки вождения... Он был такой маленький, а отец уже учил его держать руль, переключать скорости.
— Помни, сынок, машина — это живое существо, — говорил Михалыч. — Ее надо любить, и она тебе ответит тем же.
Галина Ивановна вздохнула. Димка ее, наверное, забыл все эти уроки. И папину машину, и папины слова.
А что если...?
В голове у нее промелькнула шальная мысль. Зачем она будет просить у Димки, если может сама найти деньги? Эта машина ведь... она что-то стоит, наверное? Может, немного, но на крышу-то точно хватит. А ее сыну она, кажется, совсем не нужна. Пусть уходит, если так. Память — это не только машина. Память — это веранда, где они пили чай. И это гораздо важнее.
Вдруг телефон в ее кармане завибрировал. Это была Катя, жена Дмитрия.
— Галина Ивановна, здравствуйте! — голос у нее был тихий, виноватый. — Я хотела вам позвонить... Дима... Он, конечно, не прав. Я ему сказала.
— Спасибо, Катя, — сказала Галина. — Но не надо. У нас с Димой свои счеты. Он теперь большой, сам разберется.
— Вы не обижайтесь на него, — продолжала Катя. — Он хороший. Просто... у него сейчас трудности.
Галина Ивановна усмехнулась. Трудности? А у нее, значит, нет?
— Катя, не оправдывай его. Он сам должен понять, что сделал. А теперь... извини, я занята.
Она сбросила звонок и вернулась к машине. Катя... Она хорошая. Но она не понимает. Она не знает, каково это — когда твой собственный сын, твоя кровь, так от тебя отстраняется.
Взяв телефон, Галина набрала номер.
— Алло, здравствуйте. Я по объявлению. Вы оценкой машин занимаетесь?
Она решила, что другого выхода нет. Да, это больно. Да, это предательство... но не ее.
Глава 3: Цена воспоминаний
В это самое время, в городе, Дмитрий нервно расхаживал по кабинету. После того разговора с матерью он не находил себе места. "Ты чужим всё прощаешь, а мне ни копейки!" — слова матери звенели в ушах, как будильник, который невозможно выключить.
Он пытался дозвониться до нее, но трубку она не брала.
— Ну почему она такая, Кать? — спросил он вечером у жены. — Зачем так манипулировать? Разве я ей никогда не помогал?
— Дима, — Катя, как всегда, была спокойна. — Помогал. Но не надо забывать, что ты для нее — единственный сын. И она рассчитывает на тебя. А ты отдал эти деньги чужому человеку.
— Это не чужой человек! Это Андрей! Мы с ним с детства дружим! Да и потом, это же инвестиция! Деньги работают, — Дмитрий всплеснул руками.
— А маме деньги на что? На веранду, которая для нее — память. Понимаешь? Память! — Катя говорила тихо, но каждое слово было весомым.
Дмитрий замолчал. Память... Он сам не раз видел, как мама с папой копались на этой даче, как они с гордостью показывали веранду. Но... двести тысяч! Это же целое состояние!
Он никак не мог понять, что для матери это не просто деньги, а возможность сохранить то, что так дорого. Он, человек бизнеса, привык всё измерять в категориях выгоды, а не чувств. И это стало их главной проблемой.
Ночью он долго не мог уснуть. Слова Кати, слова матери... Он вдруг вспомнил, как в детстве они с папой вдвоем чинили старую «копейку». Как папа учил его менять масло, как они вместе смеялись, когда он, еще совсем маленький, пытался завести машину, а она только фыркала.
Эта машина... Она была чем-то большим, чем просто транспорт. Она была символом их дружбы, их маленького мужского мира. Отец, умирая, попросил его: "Береги ее, сынок. Она тебе еще послужит". И Дмитрий берёг. Даже когда появилась возможность купить новую, он так и не продал старую «копейку». Она стояла в гараже на даче, покрытая брезентом, как тайна.
Утром он принял решение. Надо ехать. Надо поговорить с мамой.
Схватив ключи от машины, он поехал за город. Дорога казалась бесконечной. В голове крутились мысли, одна хуже другой. Что он скажет? Как она отреагирует? Не закроет ли перед ним дверь?
Он приехал на дачу. Калитка была открыта. Войдя во двор, он увидел маму. Она стояла рядом с гаражом, а рядом с ней — какой-то мужчина в костюме. Они о чем-то говорили.
Дмитрий подошел ближе.
— ...ну, что я могу сказать, Галина Ивановна, — говорил мужчина. — Машина, конечно, старая. Но модель редкая. И в таком состоянии... тысячи триста, наверное, дадут. Если повезет, конечно.
— Хорошо. Этого мне хватит. — голос матери был безразличным, как будто она говорила о продаже старой мебели.
У Дмитрия что-то оборвалось внутри. Машина. Папина «копейка». Он, как завороженный, смотрел на эту сцену.
— Мама, что ты делаешь?! — его голос был хриплым, полным гнева. — Что это за человек? Зачем ты ее продаешь?!
Галина Ивановна обернулась. На ее лице не было ни радости, ни сожаления. Только... пустота.
— Что? А что мне остаётся, сынок? — она посмотрела ему прямо в глаза. — Памятью крышу не покрыть. Ты же мне отказал. Ты. Не чужой человек.
Дмитрий почувствовал, как сердце у него сжалось. Он смотрел на мать, на ее пустые глаза, и вдруг понял. Для нее эта машина, эта "святыня" — ничто по сравнению с ее верандой. С той памятью, которую она хотела сохранить.
Его "святыня" — папина машина. Ее "святыня" — папина веранда. И он, сам того не осознавая, заставил ее выбирать.
— Уйдите, пожалуйста, — сказал он оценщику, даже не взглянув на него. Мужчина пожал плечами и молча ушел.
Дмитрий смотрел на мать. Он видел в ее глазах не упрек, а отчаяние. Не злость, а боль. И в этот момент он осознал, как глубоко ошибался.
Он подошел к ней, взял ее руку. Она была холодной.
— Мама... — его голос дрогнул. — Я не знал... я не подумал...
Он впервые за много лет увидел в ней не просто "маму", а женщину, которая так же, как и он, теряла что-то дорогое.
— Я сейчас все исправлю, — сказал он, и впервые за долгое время он чувствовал, что его слова идут не из головы, а прямо из сердца.
Он повел ее в дом, на кухню. Налил ей чаю. И сел напротив. И впервые за долгие годы они просто... заговорили.
Глава 4: Разговор на старой скамейке
Они сидели на кухне. На столе — старые, эмалированные кружки с горячим чаем. Чай пах чабрецом, и этот запах вдруг вернул Дмитрия в детство. Тогда, когда они с мамой приезжали на дачу, и она заваривала этот самый чай, а отец, Михалыч, строгал доски на веранде.
— Мам... — начал Дмитрий, но не знал, что сказать.
— Дим, не надо, — Галина Ивановна тихо поставила кружку. — Я уже все решила. Завтра продам машину, и все.
— Нет! Не продашь! — он резко поднял голову. — Мама, ты меня послушай.
Он сделал глубокий вдох.
— Я... я не сказал тебе тогда всего. Не хотел тебя расстраивать. Я тебе деньги не дал, потому что... Потому что боюсь, мам. Боюсь снова оказаться там, где мы были. В той бедности, когда каждая копейка на счету. Я помню, как ты с папой ночами не спали, высчитывая, хватит ли нам на еду. Как ты отдала последнюю пару сапог, чтобы я мог поехать на соревнования. Ты не знаешь, сколько раз я видел, как вы экономили на всем, чтобы я...
Голос Дмитрия прервался. Он смущенно опустил глаза.
— Это... это я все помню. И я пообещал себе, что никогда, слышишь, никогда не буду так жить. Я все делал для того, чтобы у меня, у моей семьи, у тебя... было все. И когда ты попросила двести тысяч на веранду... Мне это показалось... нерационально. Я подумал, что эти деньги можно вложить в дело, чтобы потом было больше.
Галина Ивановна смотрела на него, и на ее лице появилось... удивление. Она-то думала, что он просто черствый и жадный. А оказалось... у него тоже есть свой страх. Своя боль.
— А другу, — продолжал Дмитрий, — я дал деньги потому, что он, как и я когда-то, начинал с нуля. Я знаю, как это тяжело. И я вложил в него деньги, потому что верю в него. Это... это не благотворительность. Это бизнес.
Галина Ивановна молчала. Впервые за много лет она видела перед собой не просто своего успешного сына, а маленького мальчика, который боялся нищеты. И она поняла.
— А я, Димка, — тихо сказала она. — Я думала, что ты... что ты меня не ценишь. Что я для тебя — просто обуза. Что я со своими дачами и верандами... тебе мешаю.
Она подняла на него глаза.
— И я тоже вспомнила, как мы ее строили. Как папа, каждый гвоздь... Там не просто доски, понимаешь? Там... наша любовь. Наша жизнь. И я думала, что ты этого не понимаешь.
Дмитрий встал, подошел к окну. Дождь все еще шел. Он смотрел на мокрый двор.
— Я понял. Не сейчас, так понял, — сказал он. — Я был не прав, мам. Прости. Прости меня.
Эти слова были для Галины Ивановны важнее, чем все деньги мира. "Прости меня". Он не говорил их с детства.
— Я тебя понимаю, сынок, — она подошла к нему, обняла. — И ты меня прости. Что я так резко...
Они стояли, обнявшись. И в этот момент, сквозь все недопонимания и обиды, они снова почувствовали ту нить, которая их связывала.
— Знаешь, — тихо сказал Дмитрий. — Я сделаю тебе веранду. Я найду лучшую бригаду. Сам буду приезжать, контролировать. Ты только не продавай ее... Не продавай папину машину. Пусть она стоит. Это ведь тоже... память.
Галина Ивановна кивнула.
— И я... я буду учиться, Дим. Я буду учиться тебя понимать.
Он улыбнулся.
— Я тоже, мам. Я тоже.
И в этот момент, сквозь дождь, выглянуло солнце.
Глава 5: Новая веранда, новая жизнь
Прошел месяц. Сначала Галина Ивановна отказывалась от помощи сына, но он был настойчив.
— Мам, это моя ответственность, — говорил он. — Ты ведь для меня самое дорогое.
И она сдалась.
Дмитрий, человек дела, сразу же нашел бригаду. С утра до вечера на даче слышался стук молотков, жужжание пилы, голоса рабочих. Он сам приезжал почти каждый день.
— Дим, ты чего? У тебя же дела! — говорила Галина Ивановна.
— У меня сейчас одно дело, мам. — он улыбался. — Твоя веранда.
Они стали говорить. Обо всем. О прошлом. О настоящем. Дмитрий рассказывал ей о своей работе, о своих детях. Галина Ивановна — о своих знакомых, о своей жизни. Они узнавали друг друга заново.
Дмитрий понял, что за финансовой просьбой матери скрывалось не желание получить деньги, а желание получить его внимание. Простое человеческое внимание, которое она так давно не чувствовала.
Галина Ивановна же поняла, что за рациональностью ее сына стоял не черствый расчет, а страх. Страх вернуться в то время, когда они были так несчастны.
Они оба изменились. Дмитрий стал более чутким, Галина — более открытой.
И вот, наконец, наступил этот день. Солнечный, теплый. Веранда была готова. Она сияла свежей краской, ее крыша блестела на солнце, а перила были гладкими и прочными.
На веранду Галина Ивановна вынесла старый, но теперь уже отшлифованный и заново покрашенный, стол и два стула. А потом пришла с самоваром.
— Ну, что, сынок? — сказала она. — Будем чай пить.
Дмитрий сидел напротив нее. Он смотрел на веранду, на маму, и чувствовал, как на сердце становится легко.
— Знаешь, мам, — сказал он, — я тут подумал... Может, не продавать машину? Мы ее отремонтируем. И будем с тобой ездить на рыбалку. Как с папой.
У Галины Ивановны навернулись слёзы. Она тихо кивнула.
Они пили чай, говорили, смеялись. И в этот момент они оба поняли, что деньги — это всего лишь бумага. А настоящее богатство — это семья. Это понимание. Это любовь.
Веранда стояла, как символ их новой жизни. Символ того, что даже самые глубокие раны могут зажить. Если их лечить не деньгами, а добрыми словами и искренним пониманием.
Они пили чай, и им было хорошо. Просто хорошо. Они оба знали, что впереди их ждет еще много трудностей. Но теперь они были уверены: они справятся. Вместе.