Балтийский вокзал Светке не понравился. Величественное здание с огромными арочными окнами казалось серым, блеклым, мрачным и сырым. Гулко шумели голоса. Уродливые ларьки — вестники нового времени. Разношерстная толпа плутов и мошенников всех мастей и народностей. Раздолбанные в край автобусы у входа. Множество разнокалиберных машинок, с шашечками и без, и голосистые, нагловатые зазывалы. Все просило, молило, требовало ремонта. Хотелось отсюда уехать и как можно дальше. Но уезжать пока было рано. Светка еще раз проговорила адрес.
Она выискивала глазами приличных людей, чтобы спросить, где же находится Измайловский проспект, где в данный момент, вероятно, проживала мать. Она была готова спуститься в метро или трястись в трамвае. Но оказалось, что до нужного места можно было преспокойно дойти пешком, всего полтора километра. Для Питера — не расстояние вовсе. Двор, который так нужен был Свете, находился в приличном месте, на набережной Невы. Значит, не бедствовала Нина. Ну ведь и Светка с бабушкой не бедствовала. Только бы дала мать согласие — на кой ей эта избушка у озера, если сама живет с видом на Неву.
Пока шла — устала. Что за город — все силы высасывает! Люди, люди, люди. Машины, машины, машины. Много странных, нерусских автомобилей появилось — Светлана такие никогда не видела, если только на вкладышах от заграничной жвачки «Турбо». Но ей больше нравились вкладыши от симпатичной «Love is», на которых были изображены миленькие влюбленные.
Реклама, на которой все улыбались. И улица, полная вовсе неулыбчивых людей. Странный контраст серого и… серого. Скорее бы добраться, иначе можно с ума сойти. Культурная столица… Базар-вокзал какой-то! Магазины с иностранными вывесками, кооперативы, манекены в изысканной одежде, продуктовые, молочные, мясные. На прилавках уже можно было кое-что купить, в отличие от магазинов глухой провинции.
Нужный дом снаружи казался приличным и даже очень. Гранитная кладка, стеклянные витрины первого этажа, бархатные шторы в высоких окнах. Вход со двора был закрыт кованой решеткой. Света бы до вечера бродила в поисках лазейки, пока не прицепилась к полной румяной тетеньке, выплывшей из благоухающей теплым хлебом булочной. Тетенька имела совершенно домашний вид: бигуди под косынкой и плащик, накинутый на халат. Явно в этом теремке проживает. Спустилась, поди, в булочную. Вот за тетенькой Светка курс и держала. Та открыла незаметную дверцу, как Алиса в сад страны чудес, и пропала за ней. Света нырнула следом и оказалась в закрытом со всех сторон мрачном дворе. Ни света, ни зелени… Но и шума тоже не было.
Около расхлябанного парадного, вовсе не парадного входа, была привинчена табличка
«Кв 1-14»
Мать жила в четвертой. А это, значит, на втором этаже. Окон здесь практически не было. Маленькие окошечки не в счет. А может, наоборот, в счет. Откуда было знать Свете, как тут люди живут. Что-то вспоминалось из рассказа учебника чтения про Пашку-миллионщика, когда-то жившего в темном и сыром петроградском подвале. Наверное, с тех революционных времен ничего и не изменилось. Хотя, это не о матери. Мать деньгами «вертела» и «крутила», как баба Фая говорила. Значит, такие мелкие, невзрачные, страшноватые окошки — не из ее квартиры. Ее окна глядят на Неву чистыми, протертыми очами, отороченными тяжелыми, бархатными портьерами… Ну… наверное…
Звонила долго. И не открывали долго. Потом заскрежетали замки и замочки. На пороге возник… мужик. Чем-то знакомый, такой противный, заросший щетиной мужик. Света отступила на шаг, оценив возможный манер бегства.
— Чего надо? — от мужика вкусно пахло каким-то парфюмом. На волосатой груди поблескивал золотом крест. Батюшка в церкви позавидовал бы размеру украшения.
— А Нина Алексеевна Крепашова здесь проживает? — Света не спросила — пискнула, как школьница.
Мужик вгляделся в Светкино лицо. В его черных, почти сизых глазах ничего не отразилось, ни интереса, ни элементарного узнавания. Да и не должен был узнавать Свету этот мужик, когда-то скучавший в оранжевой машине. В Свете ведь ничего такого не было, смысл ее запоминать?
— Никакой Нины тут нет, — мужик понизил голос, — пшла отсюда.
— Ну как так? Я же вас помню! Вы же были у мамы шофером! — возразила Света.
И была тут же схвачена за грудки сильной, поросшей редким черным волосом рукой. Страхолюдина наклонился к ней близко-близко и процедил сквозь отлично сделанные фарфоровые зубы:
— Чё сказала? Кто — шофер? Я — шофер? — он тряхнул Свету с такой силой, что ворот кофточки остался в его лапе. Светка инстинктивно закрыла оголившуюся грудь в малюсеньком розовом лифчике.
Волосатая образина брезгливо отбросил от себя жалкие Светкины тряпочки, потянулся в карман джинсов и вытащил оттуда самый настоящий пистолет.
— Считаю до трех. На счет «три» делаю дырку в твоей тупой башке. Раз!
Светка кубарем летела со второго этажа. Кровь прилипла к внутренней стенке черепа. В горле сделалось сухо. Ужас накрыл девушку сплошной непроницаемой пеленой. Она бежала, бежала, хлопнув дверью потайной комнаты, без оглядки. Черт с участком, черт с мамой, черт с этим поганым, злым городом — ноги больше здесь ее не будет! Да, наверное, и мамы в живых нет! Наверное, этот урод ее застрелил однажды по тихой грусти! И хорошо, что Светку не застрелил, о, господи, о господи, как страшно!
Она не сразу расслышала обрывки фразы:
— …ди ты! Стой! Пожалуйста!
И припустила быстрее.
— Света! Света! Стой!
Остановилась. Обернулась. Молодая женщина бежала ей в след. Джинсы, кроссовки, пышные волосы разметались по плечам… Догнала. Долго отпыхивалась.
— Стой, неугомонная. Еле, ой фух… Еле добежала. Куда ты… фух… несешься, дурында! Посмотри на себя!
Светка посмотрела — топлесс. Очень модно. Брючки и розовенький бюстгальтер нулевого размера. Остатки кофточки болтаются где-то под мышками.
— Пошли ко мне. Я тебе хоть что-то дам взамен, — у женщины была хорошая улыбка. Вызывающая доверие. Но Света медлила.
— Да не съем я тебя. Я же не Гена. Я соседка его.
— А он — кто?
— Он — Гена. Бывший твоей мамы. Я правильно поняла — мамы ведь? Твою маму Ниной зовут?
Света молчала настороженно.
— Пойдем, пойдем. Да не ссы ты, не тронет он тебя, укатил с такой же скоростью, с какой ты ускакала. Пойдем, я знаю, где Нинон сейчас шкерится!
— Нино-о-он?
Женщина поправила волосы.
— Ну да, Нинон. Ее все так называют. Пошли, не бойся, поешь, душ примешь. Ты похожа на мамку, кстати. Надо же… давно ли… И вот, гляди-ка, дочка — невеста! Меня Верой зовут. А ты — кто?
— Света.
— Светка? Ну ладно, Светка, — Вера сняла с себя спортивную курточку и накинула на девушку, — замуж-то еще не вышла, Светка, нет? Ну и не надо. От мужиков одни, мать моя, неприятности.
Они вернулись в старый двор-колодец. Вера открыла свою квартиру, кинула Свете тапочки. Квартира была здоровенной, с неимоверно высокими потолками, запущенной до невозможности. Гипсовые амуры на потолке запросто соседствовали с яркими девицами на плакатах, пришпиленных кнопками к расхристанным древним обоям. Паркетный пол, рассохшийся и ободранный, скрипел при каждом шаге хозяйки. Невероятной красоты окно, смотревшее на набережную, было грязным, давно некрашеным, облупившимся. И потому постель дамочки, украшенная богатым балдахином, царившая посередине огромной комнаты, смотрелась дико.
Вера достала из страшненького шкафа чистое, пушистое полотенце. Порывшись на полках, вытянула из самых недр светлую трикотажную кофту с пуговичками спереди.
— Мыльное, рыльное в ванной.
Ванная комната была самой обыкновенной. Новая плитка на стенах и полу. Современная ванна, без питерских изысков, типа медных ручек (по дворянскому хотенью) или обвалившейся штукатурки (по новому нищему времени). Веселенькая занавеска, обилие женских пузырьков на зеркальных полочках. Хоть тут спокойно. Верка весело опрокинула в купальню флакон душистого средства, сразу превратившегося в пену.
— Балдей. Только не спи. Я чайник поставлю. Пельмени будешь?
— Будешь, — ответила Света.
Верка испарилась. А Светка уплыла на розовом облаке в страну блаженства. Тело ломило, лицо щипало от городской пыли, а волосы стали сухими. Все-таки тот, кто придумал мыло и шампунь — гений.
Потом Вера угощала Свету пельменями, и не покупными, а домашней лепки, очень недурственными, политыми щедро сметаной, уксусом и растопленным сливочным маслом. Наливала в кружку горячий кофе. Подавала в коробочке настоящие ленинградские, миниатюрные, на один укус, пирожные.
Пока Света ела, Вера терпеливо ждала, ничего не рассказывала. Потом, когда с едой и кофе было покончено, села на подоконник и закурила длинную, изящную сигарету.
— Презираешь мамку?
Света покачала отрицательно головой.
— Вот и правильно. Мамка твоя — молоток. Она меня из такой ж.опы вытащила — если бы ты знала… Хорошая баба. Душевная. Они, деревенские, все — душевные. Есть душные, а есть — душевные. И Нинон — золото, я тебе скажу. Никогда не жмотничала. Помогала. Она ведь меня на вокзале подобрала, когда я уже доходила совсем. Никому дела не было.
У нас, у бл*дей, мамка своя была. Так эта *ука мамка палец о палец не ударила, чтобы меня спасти. Пока магарыч имела — Анжелочка, душа моя! Меня Анжелочкой звали. Имя такое рабочее, чтобы клиент лучше клевал. А я, знаешь, какими деньгами крутила? Какие клиенты у меня были? То-то. А потом эта мамка дала мне пинка под зад и на вокзал отправила. Как самую последнюю *алаву, представляешь? Я там между унитазами в чьей-то блевотине загибалась. А потом меня вообще на пути кинули, чтобы не мешала. Меня *енты брезговали брать, не то, что нормальные господа! Бомжи брезговали!
— Да кем вы… ты, Вера, работала, я не понимаю?
Вера выпустила тонкую струйку табачного дыма.
— Господи, совсем ребенок… И такой ребенок в Питер отправился. Маму искать. Смех и грех.
Автор: Анна Лебедева
