Светлана жила в тихой деревеньке на краю света. С одной стороны расстилалось огромное озеро, а с другой — сухим морем шумела тайга. Дороги были ужасными, раз в неделю в деревню с матами и молитвами одновременно добиралась автолавка, и продавщица, проклиная районные власти, нервно отвешивала оставшимся на произвол судьбы бабулькам сахар, прямо из машины кидала в мешки буханки хлеба, долго и нудно объясняла, что минтая нынче нет, и когда он будет, она не знает и знать не желает.
Бабки суетливо перебирали в кошелечках-поцелуйчиках желтенькие рубли и красненькие десятки, расплачивались, угодливо, заискивающе посматривая на злую продавщицу с красным, «гипертоническим» лицом, надеясь на какой-нибудь дефицит, припасенный ей для «нужных» людей. Ничего в каменной, почти квадратной физиономии продавщицы не менялось. Дефицита старухам, видимо, не полагалось. Они нужными людьми не были. Скорее, ненужным, отмершим слоем общества, от которых никакого проку добрым людям. Только пенсии на них переводить.
Светкина бабушка Фая, сокрушенно вздыхая, сетовала:
— Вот, опеть ничо толком не привезли. Надо бы Витьку просить и в район ехать, в магазин. Дома, ить, хоть шаром покати, а у меня ребенок ить.
«Ребенок», переживая за старенькую свою бабулю, переодевшись из «нарядного» для автолавки в простое, ветхое платьишко, хватался за веник, подмести пол, чтобы хоть как-то подмаслить старушечью, никому не нужную жизнь.
Бабушка плакала, смягчалась сердцем, снова брала в руки свою палку и, жалуясь на уработанные тяжким трудом ноги, ковыляла к соседу Витьку, имевшему в хозяйстве мотоцикл. Витек работал в районе, на заводе, в смену, и ему этот мотоцикл нужен был до зарезу — пешком тридцать пять километров ходить — лошадиный труд. А на мотике да по бездорожью — красота и благодать.
Чем ближе к калитке Витька, тем сильнее прихрамывала Фая. Чтобы жальче выглядеть — Витя не очень-то любил возить бабку в коляске мотоцикла. Вот если бы деваха молоденькая была — то да, с удовольствием. А тут — бабка. Да еще и в каске поверх аккуратного платочка. Каска круглая, застегивается на подбородке. На носу у Фаи — очёчки домашние на резиночке, чтобы пыль глаза не застила… Ой, ну чудо в перьях.
В городе около рынка Витя почтительно останавливается, бабке из коляски вылезти помогает, а у той кости затекли — застряла. Молодухи хихикают, кобылы, пока красный от неловкости Виктор с Фаей мается. Обидно. Неудобно. Ну кто за него замуж пойдет? Нет, понятно, что таких смешливых дур Вите и даром не надо. Но все равно — обидно.
Витя терпит и молчит. Баба Фая — сосед надежный. Если что — присмотрит за домом, если что — и молочком у нее разжиться можно. Правда, козьим, потому что Фая корову уже держать не в силах. На корову работать надо, а она уже не может. Это раньше, когда Фаина Федоровна на тридцать килограммов моложе была, так ворочала хозяйством, только в путь. А теперь постарела, да и внучка на руках. Где ей?
Витька в таком разе успокаивается, начинает соседке всячески сочувствовать. Ну чего он взбеленился? В город только в мае немного покататься надо. А потом автолавка наладится, и продукты нормальные повезет, ибо летом дачников в деревне — прорва. И дачники все такие привередливые, понастроили каменные хоромы, понаехали на «жигулях», да «волгах». Говорят — красота здесь и тишина… В район тоже ведь не будешь каждый раз за конфетами мотаться — берегут дачники свои «жигули» и «волги». Попробуй им, не привези чего вкусненького — такой хай поднимут, мама не горюй! Так что… нечего. Можно потерпеть. Светку кормить надо — растущий организм. При живой матке, считай, сирота, с малых лет по интернатам, бедолага. Школы-то в деревне, почитай, уже лет семь, как нет. Уехала из деревни молодежь. И мамаша Светкина тоже уехала.
Светка с бабушкой за компанию никогда не ездит. В коляске ей не нравится — как маленькая. А за дядькой Витькой пока нельзя — четырнадцати нет. Да и что она забыла в этом городишке? Он ей за зиму осточертел. Всю зиму Света в нем проживает, даже на выходных — тяжко автобусу зимой возить Светку к бабе Фае. Вот и скучает девчонка одна на пару с воспитателем, таращится в замерзшие окна, считает снегирей на дереве и тоскует по красивой и такой любимой, единственной на всем белом свете деревеньке.
Как только снег сходит — Светка уже около бабушки. Счастья полные штаны. Ей здесь все мило: и старенький бабкин дом (старенький, да крепенький, с расписным крылечком и резными окошками), и палисадник с одичавшими нарциссами, и лавочка у ворот, и козы Дунька и Танька. И кот Васька, и пес Гунька. Небольшое нынче у бабушки хозяйство, ну так и семья небольшая: бабушка Фая, внучка Светлана, козы, кот и пес.
В избе у Фаи размеренно стучат ходики, гераньки на подоконниках радуются весеннему теплу, от печки славно пахнет печеным, и полы блестят свежей, в городе по большому блату добытой краской. На стенах — портреты, портреты, портреты. В большой рамке группа фотографий (Света их уже наизусть выучила): покойный дедушка с молоденькой носатенькой Фаей в праздничных, свадебных уборах. Дед — щеголеватый, красивый, в военной форме. Брат Фаи, симпатичный Гришка, убитый на войне. Баба с ребеночком, с мамой Светкиной.
И много рисованных картинок: мама Нина красиво сидит, мама Нина красиво стоит, мама Нина с цветками, мама Нина в окне, на поле, в реке вроде русалки. Это ее рисовал художник. Бабушка один раз проговорилась, мол, папка. Света верит и не верит. Ей, конечно, приятно, что отец ее — художник. Но по большему счету — все равно. Папу она никогда не видела. Да и маму толком не помнит. В последний раз она приезжала тысячу лет назад, чужая тетка, расфуфыренная, как новогодняя елка, далекая и холодная, как звезда. Светке никакой мамы не надо — ей и с бабушкой распрекрасно живется.
За избушкой разбит небольшой огородик. Раньше он был ого-го какой здоровенный, а теперь малюсенький, зато аккуратный, как игрушечка. У Светы руки чешутся — так хочется взрыхлить жирную, отлично унавоженную землю, сформировать, как баба учила, ровненькие грядки и посадить первые семена. И потом ревниво следить, как прорастают, прорубают почву первые стрелочки лука, нежные ростки морковки и редиса.
Уже парит. Уже ждет-пождет Светлану огород. Это ее прямая обязанность — растить овощи, на бабаньку надежды мало: ее кружит и муторит в последнее время. Хоть и выписал ей доктор гору всяких таблеток, да толку мало. Старость не лечится. Бабушка о старости старается ничего не говорить, однако, нет-нет да и всплакнет.
Причина ее слез понятна: Светка. Бабушка боится осиротить совсем внучку и часто тайком пишет корявенькие письма своей дочери, укатившей в Ленинград четырнадцать лет назад. Ответа не дождаться. Фая молится ночами, чтобы Бог ее прибрал, как можно позже, хотя бы до восемнадцати Светкиных лет потерпел. Бог, наверное, внял жарким Фаиным молитвам, терпит пока, Фаину не забирает. Ну и хорошо!
Светка — Свет в окошке бабы Фаи. Свету все в деревне любят. Уж такая девочка басенькая растет, уж такая работница и помощница! Каждая старуха норовит Свету приласкать и угостить, и она со всеми в дружбе, искренне считая, что лучше местных бабушек нет людей на свете.
Фаю никто не судит, что из дочки Нинки такую ехидну воспитала. А чего судить: практически у всех ехидны выросли. Укатили в города, редкими открытками да денежными переводами открещиваются. Нет, чтобы письмецо, фотокарточку прислать — некогда им все. В июне внуков, как бомбы с самолета, сбросят на все лето — крутись с дитями как хошь! Иногда и сами с женами или с мужьями по пути на юг прилетят — все диваны промнут, только и забот: прилип загар или не прилип.
— Не получилось у нас чего-то с детьми, — сетуют, — вроде бы в самое тяжкое время рожены, вроде бы знают, что такое пуд соли из потной рубахи выжать, но ленивые, чванливые, Божечки мои!
Погорюют, совместно согласятся, что сами виноваты: последний кусок им, последнюю ниточку — им! Вот и получай, фашист, гранату. Сорока еще нет, а уж салом заплыли, ляхи об ляхи трутся — тьфу. Зубы здоровые повыдирают, чтобы золотые вставить. Одежда им не одежда, туфли не туфли! И от домашней «пишши» носы воротят!
Вот и Нинка Фаина дочку бросила, а сама в Ленинграде *опой крутит. Деньги зарабатывает. Золотишком торгует, говорят. А мать со Светкой с хлеба на воду перебиваются!
— Змеища! — вот что я вам, бабы, скажу! Другая бы хоть помогла матери, Светка из платьишек выросла! Нет — ни слуху ни духу!
Фае в лицо этого не говорили. Не хотели обижать старуху. И, честно говоря, маленько привирали. Девочка, хоть и небогато, но одета была прилично. И сапожки на зиму новые куплены, и шапочка, и курточка у нее имелись. И тетрадками да ручками Фая ее каждый август снабжала на год вперед. И колготочки заштопаны, и платьице форменное имелось. И для физкультуры костюмчик, трусики и кеды были. Грех жаловаться, хоть и крохотная у бабы Фаи пенсия, но крутилась как-то, бог ее знает, как.
Автор: Анна Лебедева