Жили себе осторожненько. Год свой Светланка делила на две части: счастливую (когда весна и лето) и ужасную, когда осень и зима. В интернате она чахла, как больной цветок. Друзьями за все эти годы так и не обзавелась. Очень тяжко после бабушек дружить с ровесниками. Они Свете казались «придурочными», на голову больными. Только и разговоров у них: где кто что купил, что украл, достал, что сожрал… Как Горбачев к власти пришел: все с ума посходили. Все мечтают об американских джинсах и кроссовках «Адидас». Ограниченные.
Весной Свету смывало вешним потоком к родным местам и людям. Она обожала по утрам бегать к озеру с полотенчиком на плече: волшебная заря окрашивала свинцовые воды в розовый цвет, роса мелкими жемчужинками прилипала к паутинке, и крупные щуки плескали тяжелыми хвостами, как киты в море. Маленькие щурята, дети здоровенных щук, наивно и доверчиво гуляли у берега на мелководье. Маленькие, а уже, как крокодильчики, жадные, хищные, так и норовят зазевавшегося малька-окунька — хам и сожрать.
Сердце Светы сжималось от восторга: вот оно какое, счастье! Пусть вечно будет лето, и бабушка пусть вечно живет на этом свете, и пусть все будет хорошо. И — чтобы никакой гонки вооружения, и чтобы негров не обижали. И чтобы почаще приезжала в Советский Союз улыбчивая девочка Саманта Смит. Она такая хорошенькая — Света с удовольствием дружила бы с ней. Уже написано два письма, но ответа пока нет. Жаль. Наверное, Саманта не успевает писать ответы. Слишком много девочек и мальчиков набивается к ней в друзья.
Света с разбегу врезается острым утюжком в безмятежную гладь серебряной воды. Щучьи детки в испуге сигают в разные стороны. Буквально одно мгновение — Светкино сердечко ухает вниз, и все проходит, маленькое, худенькое тело наполняет счастье, бодрость и щенячье чувство веселья — холодная вода здорово бодрит дух. Нет ничего лучше холодной, мягкой озерной воды. Свете она кажется живой, волшебной, целебной. Она частенько подумывает о том, как бы заманить на озеро всех деревенских бабулек и заставить их искупаться — никаких докторов не надо. Уж она-то об этом точно знает!
Обновленная, румяная, крепенькая Светка возвращалась после одного из таких купаний, когда мать приехала к ним. Около калитки стояла легковая машина апельсинового цвета, а в ней курил незнакомый дядька. Он даже не посмотрел в Светкину сторону, так был занят созерцанием проселочной дороги, неспешно простроченной между палисадами стареньких избушек.
Девочка поднялась по не в меру говорливым ступенькам родного крылечка. Толкнула тяжелую дверь в холодных сенцах. Поток солнечного света, заливавшего бабушкину горницу, не сразу дал разглядеть гостью, но напомнил о ней тонким, искристым ароматом диковинных духов, казавшимся здесь чужим, неведомым, как и сама женщина, стоявшая у окна, окутанная ореолом дневного освещения, бившего в стекла избы.
Света прижмурилась. Потом, привыкнув, вновь открыла глаза. В комнате царило молчание. Пунцовые пятна на щеках бабули говорили о том, что она очень сердилась, волновалась, гневалась буквально минуту назад. Мать, очень похожая на свои настенные портреты, сжимала губы. Ее тонкие пальцы, украшенные перстнями, барабанили по столу, крытому нарядной клеенкой. Высокая прическа, беленькая кофточка и голубые джинсы в облипку очень шли этой высокой, крупной женщине. На ногах — щеголеватые босоножки, открывающие пальцы с ярко-красным маникюром. Кулон в виде капельки на тонкой цепочке то и дело мерцал на ее груди.
— Света, что же ты все гуляешь, не пойми где! Поздоровайся с мамкой! — деланно бодрым голосом сказала бабушка.
— Здравствуйте, — послушалась Света.
Женщина кивнула с благосклонностью английской королевы.
— А почему, Света, у тебя голова мокрая? — спросила мать.
— Купалась.
— В мае? Вода ледяная. Ты с ума сошла, — без всякого выражения, безэмоционально «возмутилась» мать, — как дела в школе?
— Нормально, — сказала девочка.
Она не знала, о чем говорить с этой душистой, холодной, практически незнакомой тетей. Та напоминала ей красивую продавщицу из магазина «Парфюмерия». Девчонки бегали в магазин, как в музей: понюхать тамошние запахи, посмотреть на флакончики и различные коробочки, полюбоваться местной царевной-несмеяной, продавщицей магазина. Той, конечно, не нравилось, что на нее глазеют сикалявки из интерната, но любое внимание льстит. Потому и не выгоняла интернатских девчат странная продавщица, помалкивала и занималась своими делами, цепко при этом наблюдая за прилавком — интернатские — могут и стибрить чего-нибудь!
Наверное, и мать не знала, о чем говорить с глазастой, пока нескладной девчонкой-подростком. Она не понимала, почему должна о чем-то с ней говорить. Девочка считалась родной дочкой, но по сути дочкой никогда не была. Мать ее видела от силы раза четыре. И спрашивать ее о делах в школе — смешно, стыдно и неудобно.
Бабушка Фая тоже не знала, как поддержать ненужную и лишнюю беседу. Все, что требовалось от Нины, было уже сделано: деньги на жизнь выданы, что еще? Нинка старалась смыться быстрее в проклятый город, забравший ее, там, у калитки, ее ждала машина с очередным хахалем. Что еще? Не стоило выговаривать ей за плохое поведение. Зря Фая вообще начала выговаривать. Даже, если бы Нина вдруг решила забрать дочку с собой, что хорошего из этого вышло бы? Фая сошла бы с ума от тоски и беспокойства за Светланку. Пусть уезжает скорее и не искушает судьбу. Вон, как Светка перепугалась… Ой, дура старая, дура старая…
— Ну… Я поеду, — наконец сказала женщина.
Немного помявшись, неловко вынула из сумки шуршащие пакеты. Положила их на стол.
— Света, здесь вещи. Подарок. Модные, — деревянно, заученно произнесла Нина.
— Скажи, Светонька, маме спасибо, — попросила бабушка, так же, как и мать, деревянно и заученно.
— Спасибо, — так же деревянно и заученно сказала Света.
Потом мама ушла. Стукнула дверь. Потом стукнула калитка. Рыкнул двигатель оранжевого автомобиля. Мама исчезла, как видение. Никакого сожаления по ней не было. Уехала и уехала. Бабушка протяжно вздохнула. Пересчитала пачечку денег, спрятала их в самодельную шкатулку из сшитых вместе открыток. Аромат духов, правда, еще долго витал в уютной, простенькой бабушкиной горнице.
В шуршащих красивых пакетах находились джинсы, пара кофточек, бело-розовые кроссовки и такая же, в цвет, бело-розовая сумка с молнией и заграничными нашивками. Осенью Света своим сногсшибательным видом «убила» наповал весь интернат. Ее сразу зауважали. Девочки заискивающе крутились рядом и спрашивали, где Света достала такую красоту. Света скромно отвечала, что вещи привезла мама.
— А кто твоя мама?
Света не знала.
— Она работает и живет за границей, поэтому так редко приезжает.
— А почему она тебя с собой не забирает?
— Государственная тайна, — врала Светка и делала страшные глаза, — работа ответственная.
Интернатские девочки и мальчики решили, что мама Светы работает в КГБ. Раз все так таинственно. И один только Славка Никифоров, горе воспитателей, хулиган, двоечник и пакостник, авторитетно заявил:
— Да прос*итутка она. Валютная. Вот потому и кроссовки адидасовские Светке шлет!
Бабушка умерла в девяносто первом году. Светка окончила школу, поступила в техникум и по-прежнему навещала своих деревенских старушек. Бабулька держалась молодцом, хоть и болела чаще, чем тогда, несколько лет назад. Мать не приезжала совсем. Пенсия у бабушки была мизерной, как и Светкина стипендия. Но деньжата водились — Света подозревала: бабуля накопила приличную сумму из материнских «алиментов», но деньгами не разбрасывалась, мечтала подарить внучке на свадьбу и на «обзаведение», хотя женихов пока на Светкином горизонте не наблюдалось. Не очень у нее с женихами складывалось.
Но однажды, в один ужасный день, выяснилось, что все материнские алименты превратились в бумажки. Бабушка стояла в сберкассе и оторопело смотрела на равнодушную банковскую служащую. По ее словам выходило, что бешеные деньжищи, на которые можно машину купить, а то и две, теперь ничего не стоят. Максимум, на пальто и сапоги хватит. На рынке или в кооперативном магазине. Бабу Фаю хватил удар. Она с неделю провалялась в больнице и тихо, безмолвно ушла в иные миры в ночь с четверга на пятницу.
Света осталась одна. Она похоронила бабушку на уютном деревенском кладбище. Фаины престарелые подружки оплакивали покойную заунывно-напевно, с причитаниями, как требовали приличия. На поминках Света раздала старушкам горшки с балованными фикусами и «ваньками мокрыми», Фаины юбки и кофты, отрезы ткани, «мануфактуру», хранившуюся в сундуке, в нагрузку к молоденькой козочке Наташке, дочери Дуньки, были отданы и кошки-мышеловы. Старый пес умер еще год назад. Хоть его бросать не пришлось.
Потом Света повесила на дверь амбарный замок, передала ключ соседу Виктору, уже пенсионеру, так и не женившемуся ни на ком, накинула на плечо ту самую бело-розовую сумку и отправилась на станцию. Она собралась в Ленинград. Нужно было решать что-то с бабушкиным домом. Времена настали дурацкие. Это раньше можно было, как в мультике «Каникулы в Простоквашино», заехать в дом и жить. Хозяева редко объявлялись. А теперь у всех клятая «частная собственность». Места в деревне красивые, «новых русских» развелось, как грязи. Участки у озера раскупались, как горячие пирожки в базарный день — все хотели иметь дачи у воды.
Продавать бабушкин дом не хотелось. До слез. До дрожи в груди. Но что Светке делать — работы в селе нет. Перспектив никаких. А жить на что-то надо. В сельсовете сказали, что без согласия матери Светлана продавать дом не имеет никакого права. Председатель, именуемый теперь «главой администрации», прятал глаза. Он-то, паршивец, небось, уже десяток участков загнал под шумок. А теперь вдруг заартачился: нельзя и нельзя. Можно, конечно, обтяпать дельце через него, но тогда и стоить это будет в два раза дешевле. Зато быстро. Светку такая сделка не устроила. И так по сердцу ножом режет, да еще и за копейки. Потому и решилась она ехать в бывший Ленинград, а теперь пафосный Петербург, искать маму, испрашивать у нее согласия.
— Ты бы, девка, лучше квартиру бы у нее, стервы, потребовала, — сказал напоследок дядя Витя.
Но Светка ничего требовать не собиралась. Чужой человек. Ни к чему это все. Адрес матери она выучила наизусть. На этот адрес отправила телеграмму. Авось, дойдет. Авось, мать соизволит ее встретить на вокзале, чай, не так уж будет занята, как в день бабушкиных похорон. На похороны у Нины времени не нашлось. Света ее не осуждала. Не было никаких сил ее осуждать.
Автор: Анна Лебедева