Вера когда-то была одной из тех молодых дурочек, уехавших «поступать» и не «поступивших». А на что она надеялась со своими тройбанами в аттестате? Конечно, домой возвращаться не хотелось: матушка скажет:
— А я говорила!
И будет до конца жизни Верку грызть и поедом есть.
Ну, раз не поступила в университет (это она, действительно, планку задрала), тогда устроится на работу. На стройку, например. Комнату в общаге дадут, зарплата хорошая. Чем не жизнь? Еще и шанс есть — оторвать себе приличного ленинградского парня с пропиской. Насмотрелись кино про «Москву, слезам не верившую». Вот и рвались в столицы, кто в Москву, кто в Ленинград, будто они резиновые, понадеясь на деревенскую сметку и смазливую мордочку.
Вера устроилась в какое-то СМУ разнорабочей. Кавалеров хватало. Пензенских. Вологодских. Из Мурманска было много ребят. Ей бы, дуре, выходить за кого-нибудь из них. Из Карелии были парни — жила бы сейчас на границе с финнами и ни о чем не думала. Но Вере хотелось большего. Ленинградской прописки, ленинградской квартиры, ленинградского мужа… Вот одна из подружек и надоумила.
— Фигурка у тебя, Верка, высший класс. Чего ты на этих кочубеев ее тратишь? Хочешь, я тебя с Марианной познакомлю? Тетка мировая. При интуристе девчат пасет. Уже десятая, по моему, в Швецию укатила. И в Германию. И даже француженка имеется. Им эти питерские — тьфу!
Вера смекнула, что к чему.
— Ты меня в п*оститутки, что ли, сватаешь?
— Нет, в благородные барышни зову. В Смольном танцы танцевать! — съязвила подружка. — Это не шобла какая-то вокзальная, это — элита, считай! Ты их видела? Видела, как одеваются, на каких тачках ездят? А работенка не пыльная. Заведешь себе парочку гансов и гуляй. Один фиг, задаром таскаешься. Плачешь потом в подушку! Да я сама бы пошла — Марианна не берет! Рожей не вышла!
Верка посмотрела на конопатую мордочку подруги. Подумала. И согласилась на встречу с Марианной.
Та оказалась прожженной сводней, мамкой, из бывших ленинградских потаскух, умудрившихся не сдохнуть под забором благодаря чрезвычайной хитрости и изворотливости. Позже Марианна «купила» на накопленный капиталец «точку» у «Интуриста», сколотила девичий «отряд», и дело пошло. Верку взяла без разговоров.
Поначалу Вере нравилось.
— Дисциплина у Марианны была железная. Девок никто не обижал, платили хорошо. Перед всей гостиничной шелупонью: швейцарами, дежурными по этажу, *ентами прогибаться не нужно было — Марианна за все платила. И везде у нее были подвязки. Пить девочкам запрещалось, колоться — ни боже мой. Их Марианна выгоняла… Теперь-то, правда, я знаю, КУДА она их выгоняла…
Вера закурила опять.
— А мне так нравилось — шмотки, помады, духи. Видела бы ты, какая была я! Королева! Мне платили по высшему разряду! Марианна меня ценила. Холила и берегла. Самым козырным тузам продавала. Ну, думаю, поймала павлина за хвост. Ну, думаю, заживу.
А потом Вера встретила иностранца Алонсо. Красивого, как бог. Гражданина дружественной Кубы. Такие мужчины попадаются раз в сто лет. И не какой-нибудь заштатный кубинский дурак, только и дела которому, что штаны на берегу протирать и ром хлестать. Нет! Сын дипломата. Сам дипломат. Господи, какой он был… Страстный, сильный, глаза, как ночь, руки, губы… В общем, вспыхнула у Веры и Алонсо настоящая любовь. Пылкая, как жаркие кубинские ночи.
Алонсо не желал никуда Веру отпускать. Предложение руки и сердца последовало через полгода отношений. И никто, ни одна собака, даже возразить не посмели! Бродил следом за парочкой какой-то поблекший нарцисс из Конторы. Алонсо на него чихать хотел с высокой колокольни. Папа дипломат пытался вразумить сыночка — Алонсо ему пригрозил самоубийством. Скандал, и деваться некуда.
— И вот я собираю документы. Они собираются с преогромным скрипом. Думаю, папа ненаглядного моего жениха подсуетился. Ну кто позволит валютной девке замуж за иностранца выходить?
— А как же «Интердевочка», — мяукнула Света.
— Интердевочка — брехня! Туфта! Чушь собачья, поняла? И запомни — замужеств за иностранцев не бывает среди нашей сестры! Если и женятся на русских б*ядях, то неудачники или сутенеры иностранные! Увезут за кордон — все! Я понаслушалась потом историй. Потом уже… После всего…
В общем, не ладится у Веры с документами. Какой-то затык. А тут Марианна лисичкой подкралась на мягоньких лапках. «А куда это ты, голубочка собралась? А как же наш контракт?» Вера глаза таращит и ничего не понимает. Марианна ей бумажку на стол подмахивает: столько-то ей Верка должна, столько-то гостиничным работникам, «гебешникам — столько».
— Сейчас вообще мамки не парятся — сразу паспорт забирают. Тогда модничали. Но нам от этого не легче было. Гебешникам я должна была постукивать — иначе — срок и расстрел за валюту. Мамке должна была сумму такую… Две «волги» проще купить. Вилы, короче. Мне бы к Алонсо в ноги броситься, а он, как назло, домой уехал.
Теперь понимаю, подгадали все под его отъезд, сволочи. Одной веселой ночкой скрутили меня и увезли на какой-то кордон. А там… До сих пор вспоминать страшно…
Верка задрала футболку и покрутилась перед Светой. Света отпрянула. Смотреть на Веркино тело было страшно. На груди, на спине, на ягодицах следы от ожогов и порезов. Соски — отрезаны. А на пояснице шрамы в форме похабного слова, укорочено сообщающего род деятельности Веры.
— Красиво?
В Светкиных глазах плескался ужас.
— Цена любви, — усмехнулась Вера, — про все остальное я не говорю. Мною потом их, Марианны банды, личный лепила занимался. Зашивал снаружи и внутри все. Я слышала, как он с Марианной собачился. Легче, — говорил, — ее пристрелить, чем так издеваться!
Так что, моя дорогая девочка, никогда, слышишь, никогда не слушай всяких шустрых подружек, заманивающих тебя пожить легкой жизнью. Профессия у них такая — дурочек приманивать. Зайти легко. Выйти сложно. И со мною так же было. Думаешь, меня выкинули на помойку? Нет! Меня выкинули на Балтийский вокзал. Работать по ста-ту-су!
И я работала по ста-ту-су! И подыхала там, возле депо, между рельсами. И никто, никто… Кроме Нинон, мамы твоей, надо мной не сжалился.
Я не помню, как очутилась в ее квартире. Два месяца Нинон меня выхаживала. Примочки, травы. Больницы. Доктора. Уговоры. Разговоры. На третий месяц и я заговорила.
И, ты знаешь, никого дороже Нинон у меня не было. Она все для меня сделала, все, понимаешь? Она меня спасла, у Марианны выкупила. Потом квартиру эту приобрела, чтобы никто меня не обижал. Все говорила, что я дурочка наивная. Что скоро придумают такие пластические операции, чтобы любые шрамы удалять. Все упрашивала уехать отсюда. Забыть свою любовь. Нет любви здесь — гниль и смрад.
Я, Света, я ее любовь к тебе к себе загребла. Мне ее любовь важнее была, нужнее, понимаешь? Ты меня прости за это. Дай Бог Царствия Небесного бабушке твоей за терпение. И мать прости. Оберегала она вас от мути. От грязи. От всего. А теперь ей самой помощь нужна.
Светка лишилась дара речи.
— Маме? Нинон? Помощь?
— Ага. Столько меня учила не верить никому, а особенно — мужикам. А сама — попалась. Погорела на любви. Этот, ее шоферишка бывший, Гена-то, за счет Нинкиных трудов поднялся. Видала, какой? Ненадолго, правда. Долгов понаделано. Бандосы его на счетчик поставили. Труба ему! С пистолетом спит. Нинка его бросила, как щенка паршивого. Ушла в никуда. К любимому, блин… Генка, придурок, даже не догадывается, что я — в курсе. Я знаю. И никому не говорю ничего. Но вот тоже — квартиру продаю. Валить отсюда надо. Доберутся и до меня. Генка — идиот, а бандосы — не идиоты.
— Чем занималась мама в конце-концов? — не выдержала Света.
— Торговала антиквариатом. А начала с барахолки за Балтийским вокзалом. Рассказать?
Автор: Анна Лебедева