– Отдай премию, у мамы ремонт, – настаивал Вадим, не предполагая, что я уволилась.
Он стоял в дверях кухни, прислонившись плечом к косяку. Привычная поза хозяина, небрежно бросающего просьбу, которая на самом деле была приказом. На нём была домашняя футболка, та самая, с дурацкой надписью «Царь, просто царь», которую я подарила ему на двадцать третье февраля лет десять назад, поддавшись общему офисному безумию. Тогда это казалось забавным. Сейчас – просто пошлым.
Я сидела за столом и смотрела на свои руки, лежащие на прохладной клеёнке. Пальцы были сцеплены в замок так крепко, что костяшки побелели. Передо мной лежал официальный бланк, сложенный вдвое. Уведомление о сокращении штата. Двадцать семь лет в «СтройПроекте», из них пятнадцать – главным бухгалтером. И вот, бумага. Холодная, безликая, с казённой фразой «в связи с оптимизацией».
– Марин, ты меня слышишь? – Вадим шагнул в кухню. – У Людмилы Петровны трубы менять надо, сантехник насчитал… В общем, нужно. Премию твою квартальную как раз на это пустим.
Я медленно подняла на него глаза. Он был всё ещё красив, мой муж. Высокий, седина только украшала его тёмные волосы, на загорелом лице – ни морщинки усталости. Он ходил в спортзал, следил за собой. В отличие от меня. Я смотрела на него, а видела чужого, самодовольного мужчину, который даже не заметил, что я второй день дома. Что я не встала в шесть утра, не заварила ему кофе, не собрала обед в контейнер. Он просто не заметил моего отсутствия в его привычном мире.
– Нет никакой премии, Вадим, – мой голос прозвучал глухо, будто доносился со дна колодца.
Он нахмурился. Раздражение тронуло уголки его губ.
– Это ещё почему? Ты же говорила, квартал закрыли удачно. Не хочешь маме моей помочь? Вечно ты…
– Меня сократили, – сказала я, глядя ему прямо в глаза. Я смотрела, как его лицо меняется. Сначала недоумение. Потом – растерянность. И, наконец, то, что я боялась увидеть больше всего – досада. Не сочувствие. Не тревога за меня. А досада, что его планы рухнули.
– Как… сократили? Тебя? Главного бухгалтера? – он подошёл ближе, отодвинул стул и сел напротив. – Да быть не может. Ты там незаменимая.
«Незаменимая». Слово, которым он так часто меня называл. Незаменимая, когда нужно было забрать детей из сада, потому что у него «важная встреча». Незаменимая, когда его маме нужно было в поликлинику. Незаменимая, когда надо было срочно найти деньги на его очередную «гениальную бизнес-идею», которая неизменно прогорала. Я была функцией. Надёжной, безотказной. И вот функция дала сбой.
– Оказывается, заменимая, – я чуть подвинула к нему сложенный листок. – На моё место взяли мальчика, выпускника. Он знает какие-то новые программы. Оптимизация.
Он даже не притронулся к бумаге. Его взгляд бегал по кухне.
– И что… что теперь? Пособие же какое-то будет? Выходное?
Я молчала. Да, будет. Пять моих окладов. Сумма, на которую можно было не просто поменять трубы у его мамы, а сделать ей ремонт во всей квартире. Но что-то внутри меня, какая-то заиндевевшая, окаменевшая пружина, вдруг начала распрямляться. Вчера, когда директор, пряча глаза, говорил мне эти ужасные слова, я чувствовала только пустоту и холод. Я пришла домой, как во сне, села на этот стул и просидела так несколько часов, глядя в окно на серую панельку напротив. А сейчас, глядя на мужа, я впервые за сутки почувствовала не пустоту. А ярость. Ледяную, спокойную ярость.
– Будет, – кивнула я. – Только это мои деньги, Вадим. На мою жизнь.
Он вскинулся, будто его ударили.
– Что значит «твои»? Мы семья или кто? Людмила Петровна мне мать! Она меня одна растила, я ей обязан!
– Ты ей обязан. А я, получается, обязана тебе? – я впервые за много лет позволила себе эту интонацию. Спокойную, но режущую, как скальпель. – Двадцать семь лет я закрывала твои долги. Помнишь «шиномонтажку у дороги»? А «уникальные биодобавки»? А кредит на машину для твоего племянника, который ты поручился закрыть, а платила я? Я всё помню, Вадим. Я бухгалтер, у меня с памятью на цифры хорошо.
Он смотрел на меня, и в его глазах появилось что-то новое. Незнакомое. Почти страх. Он не привык к такому тону. Он привык к моей уступчивости, к моим тихим вздохам, к моему вечному «ну хорошо, что ж теперь делать».
– Ты чего, Марин? С ума сошла? Причём тут это? Это дела давно минувших дней…
– Не при чём, – я встала. Ноги немного дрожали, но я выпрямила спину. – Просто денег на ремонт у твоей мамы не будет. По крайней мере, моих.
Я развернулась и пошла в спальню, отчётливо слыша, как он что-то бормочет мне в спину про неблагодарность и эгоизм. Я закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. Я не заплакала. Вместо слёз было ощущение огромного, выгоревшего пространства внутри. Словно рухнул старый, ветхий дом, в котором я жила всю жизнь, и теперь я стояла посреди пустыря под открытым небом.
***
На следующий день Вадим вёл себя так, будто вчерашнего разговора не было. Он даже попытался быть заботливым – принёс мне утром кофе в постель. Кофе был горьким и слишком крепким, он никогда не мог запомнить, как я люблю.
– Ну что, ты успокоилась? – спросил он, присаживаясь на край кровати. – Понимаю, шок, нервы… Но жизнь не заканчивается. Найдёшь другую работу. А пока… Насчёт мамы. Может, хоть часть дашь? Самое необходимое…
Я смотрела на чашку в своих руках. Дешёвый растворимый кофе, который он пил сам. Мой, заварной, стоял на полке, но это же надо было приложить усилие, достать турку… Я поставила чашку на тумбочку.
– Завтра воскресенье, – сказала я ровно. – Позвонишь сыну и дочери. Скажешь, что мы разводимся.
Чашка на тумбочке дрогнула от того, как он резко встал.
– Ты… Ты в своём уме? Разводимся? Из-за чего? Из-за какого-то ремонта? Марина, тебе пятьдесят два года! Кому ты нужна будешь? Что ты несёшь?
«Кому ты нужна будешь». Эта фраза, брошенная им, как камень, стала последней. Не оскорбление, нет. Это была констатация факта в его системе координат. Я – приложение к нему. Полезное, удобное. И вдруг взбунтовавшееся.
– Себе, – ответила я тихо. – Я буду нужна себе.
Я не стала больше ничего объяснять. Просто встала, оделась и вышла из квартиры. В кармане пальто лежал телефон. Я набрала единственный номер, который сейчас имел значение.
– Ирка? Привет. Можешь говорить? Мне нужно… мне нужна помощь.
Подруга моя, Ира, была моей противоположностью. Резкая, громкая, разведённая уже лет пятнадцать. Она работала риелтором и знала жизнь не по книжкам.
– Так, без соплей, – выслушав мой сбивчивый рассказ по телефону, скомандовала она. – Адрес помнишь? Жду через час. И коньяк у меня есть. Не твой случай, но для храбрости сойдёт.
Квартира Иры встретила меня запахом корицы и кофе. Сама Ира, в смешном домашнем халате с жирафами, обняла меня у порога. Не спрашивая, не причитая. Просто крепко обняла.
– Ну, рассказывай, бухгалтер мой дорогой, как ты докатилась до жизни такой, – сказала она, наливая мне чай в большую кружку. Коньяк она всё-таки не достала. – Хотя нет, не рассказывай. И так всё понятно. Мужик твой, Вадимка, всегда был эгоистом с барскими замашками. Ты просто этого не видела за своей любовью.
Мы просидели на её маленькой кухне до вечера. Я говорила, говорила, говорила. Выливала всё, что копилось годами. Про забытые дни рождения, про унизительные просьбы денег, про его вечное «ты же сильная, ты справишься». Ира молча слушала, подливала чай и иногда вставляла короткое: «Ну я же говорила». Она не осуждала. Она просто была рядом.
– Значит так, – сказала она, когда я выдохлась. – План действий. Первое: тебе нужно съехать. Прямо сейчас. Возвращаться туда нельзя, он тебя уболтает, разжалобит, и всё по новой. Второе: ищем тебе нору. Маленькую, но твою. Третье: звонишь детям сама. Не надо перекладывать это на него. Это твоё решение, твой разговор.
В тот же вечер, сидя на ириной кухне, я открыла сайт с объявлениями об аренде. Мы смотрели варианты. «Однушка, бабушкин ремонт». «Студия, без мебели». Цены кусались. Моё выходное пособие вдруг перестало казаться такой уж большой суммой.
– Спокойно, – Ира положила свою тёплую ладонь на мою. – Прорвёмся. У меня есть вариант. Клиентка одна уезжает на полгода в другой город, квартиру сдаёт недорого. Мебель есть. Район, правда, не центр. Но тебе сейчас и не нужен центр. Тебе нужна тишина.
На следующий день мы поехали смотреть эту квартиру. Обычная девятиэтажка на окраине Екатеринбурга. Квартира на последнем этаже. Маленькая, но светлая. Из окна был виден кусочек леса. В комнате стоял диван, шкаф и стол у окна. На кухне – старенький, но чистый гарнитур.
– Беру, – сказала я, не раздумывая.
В тот же день я позвонила детям. Сын, Кирилл, отреагировал ожидаемо.
– Мам, вы чего? С ума сошли? Папа звонил, говорит, ты из-за ерунды какой-то взбесилась. Ну да, нехорошо получилось с премией, но разводиться-то зачем? Подумай, мам.
А вот дочь, Оля, которая жила в Казани, отреагировала иначе.
– Мам, – сказала она после долгой паузы. – А ты уверена? Точно этого хочешь?
– Да, – ответила я твёрдо.
– Тогда… я с тобой, – выдохнула она. – Что бы ты ни решила. Давно пора было, если честно.
Вечером я вернулась в свою бывшую квартиру. Вадима не было. Наверное, уехал к маме, жаловаться. Я прошла по комнатам, которые двадцать пять лет считала своим домом. Вот диван, который мы вместе выбирали. Вот книжный шкаф, который он сам собирал. Вот фотографии на стенах – мы молодые, дети маленькие… Я смотрела на всё это и не чувствовала ничего. Ни ностальгии, ни сожаления. Только холодное отчуждение.
Я не стала собирать чемоданы. Просто взяла небольшую сумку. Положила туда документы, смену белья, икону, которая досталась мне от бабушки. Подошла к книжному шкафу. Мои любимые книги – томик Цветаевой, потрёпанный сборник Астафьева, пара романов Улицкой. Я аккуратно сложила их в отдельный пакет. Потом зашла в спальню, открыла шкаф и достала старую коробку из-под обуви. Там лежали клубки пряжи и спицы. Я не вязала уже много лет, всё было некогда. Но почему-то сейчас мне показалось важным забрать именно это. Не сервизы, не бытовую технику. А книги и пряжу.
Когда я уже стояла в дверях, зазвонил телефон. Вадим. Я сбросила вызов. Вышла на лестничную клетку и плотно закрыла за собой дверь. Ключ остался в замке с внутренней стороны.
***
Первые недели в новой квартире были похожи на пребывание в безвоздушном пространстве. Я много спала. Просто лежала на диване и смотрела в потолок. Иногда заходила Ира, привозила продукты, заставляла меня поесть. Я механически жевала, не чувствуя вкуса. Днём, когда её не было, я сидела у окна и смотрела на лес.
Потом я начала выходить на улицу. Просто бродила по окрестностям. Открыла для себя небольшой парк неподалёку. Там было озеро, вокруг которого гуляли мамы с колясками и старички. Я садилась на скамейку и могла часами смотреть на воду.
Однажды, гуляя по парку, я увидела объявление, прибитое к дереву: «Гончарная студия „Терракота“ приглашает на пробное занятие». И номер телефона. Я остановилась. Вспомнила, как в юности, ещё в институте, мы с подружками ходили в кружок керамики. Мне так нравилось ощущение податливой, живой глины в руках. Но потом началась взрослая жизнь – муж, дети, работа… Было не до глины.
Я оторвала листочек с номером. Весь день он пролежал у меня в кармане. Вечером, после очередного звонка от Кирилла с уговорами «подумать», я достала телефон и набрала номер.
Студия располагалась в подвальном помещении старого дома культуры. Внутри пахло глиной и влажностью. Меня встретил высокий мужчина лет пятидесяти пяти, с добрыми глазами и руками, перепачканными в серой глине.
– Марина? Здравствуйте. Я Андрей. Проходите, не стесняйтесь.
Он показал мне, как центровать глину на круге, как правильно ставить руки. Его движения были уверенными, спокойными. Я неуклюже повторяла за ним. Глина не слушалась, расползалась под пальцами, кусок летел мне в лицо. Я расстроилась, почти до слёз.
– Эй, эй, спокойно, – улыбнулся Андрей. – Глина не любит суеты. И спешки не любит. Она как живая. С ней надо договориться. Почувствовать её. Давайте ещё раз.
Он подошёл сзади и положил свои ладони поверх моих. Я почувствовала их тепло и силу. Под его руководством бесформенный ком вдруг начал вытягиваться вверх, обретать форму. Я замерла, боясь дышать. Из-под моих рук, направляемых его руками, рождалась кривоватая, но всё-таки пиала.
В тот вечер я вернулась домой поздно. Уставшая, перепачканная глиной, но… живая. Впервые за много недель я почувствовала не пустоту, а наполненность.
***
Развод прошёл тихо и буднично. Вадим пришёл в суд хмурый, постаревший. Он пытался что-то говорить про «тридцать лет совместной жизни», про то, что я «рублю с плеча». Я молчала. Когда судья задала стандартный вопрос о возможности примирения, я твёрдо сказала: «Нет».
После заседания он ждал меня у выхода.
– Ну что, довольна? – в его голосе была злая обида. – Разрушила семью. Я, кстати, деньги нашёл. Занял у друга. Так что дело было не в ремонте.
Я остановилась.
– А в чём, Вадим?
Он помолчал, глядя в сторону.
– Бизнес не пошёл. Опять. Долги. Думал, ты поможешь, как всегда.
«Как всегда». В этих двух словах была вся наша жизнь. Я – его страховка, его запасной аэродром.
– Я больше не буду твоей страховкой, Вадим, – сказала я и пошла к автобусной остановке, не оглядываясь.
Я стала ходить в гончарную студию три раза в неделю. Андрей оказался не только прекрасным учителем, но и интересным собеседником. Он тоже был в разводе, один воспитал дочь. Мы могли часами говорить обо всём на свете, пока наши руки мяли глину. Он рассказывал о видах обжига, о глазурях, а я – о цифрах, балансах и отчётах, о своей прошлой, такой далёкой теперь жизни.
Мои работы становились всё лучше. У меня начали получаться ровные чашки, изящные вазочки, смешные фигурки животных. Андрей хвалил меня, говорил, что у меня «чувство формы». Я забирала свои творения домой. Моя маленькая съёмная квартира начала наполняться ими. Они стояли на подоконнике, на полках, на кухонном столе. Нелепые, несовершенные, но мои. Они делали это безликое пространство домом.
Однажды в студию заглянула Ира. Она долго ходила между стеллажами, разглядывая мои поделки.
– Слушай, Малышева, – сказала она своим деловым тоном. – А это продать можно.
– Да брось ты, – отмахнулась я. – Кому это нужно?
– Людям, – отрезала Ира. – Людям нужны вещи, сделанные с душой. У меня скоро ярмарка хендмейда намечается в одном ТЦ. Давай выставим твои чашки? Терять нечего.
Я долго сомневалась, но Ира была настойчива. За неделю до ярмарки я почти не вылезала из студии, обжигала, покрывала глазурью. Андрей помогал мне, оставался допоздна. В один из таких вечеров, когда мы сидели на старом диване и пили чай из моих же, ещё тёплых после обжига, чашек, он вдруг сказал:
– Знаешь, Марина, я давно не встречал таких женщин, как ты. В тебе столько силы, столько стержня. И при этом – столько тепла.
Я смутилась, не зная, что ответить. А он просто взял мою руку в свою. Его ладонь была шершавой от глины, но очень тёплой. И я не отняла свою руку.
***
Ярмарка гудела, как растревоженный улей. Музыка, смех, толпы людей. Я стояла за своим маленьким столиком, уставленным керамикой, и чувствовала себя ужасно неуютно. Мне казалось, что все смотрят на мои кривоватые чашки с насмешкой.
Первой подошла молодая девушка. Она долго вертела в руках небольшую бирюзовую пиалу.
– Какая она… живая, – сказала она. – Можно я её куплю?
И она её купила. А потом подошла женщина с ребёнком и купила смешного глиняного кота. А потом ещё кто-то. К вечеру половина стола опустела. Я заработала семь тысяч рублей. Не бог весть какие деньги, но они были… другими. Не зарплата, не пособие. Это были деньги, которые я получила за то, что мне по-настоящему нравилось делать.
В конце дня ко мне подошёл Андрей. Он принёс мне термос с чаем и бутерброды.
– Ну как, предприниматель? – улыбнулся он.
– Продала, – я не могла сдержать счастливой улыбки. – Представляешь, людям понравилось!
Мы стояли среди затихающей ярмарочной суеты, пили чай, и я чувствовала себя абсолютно счастливой. В этот момент мне позвонила Оля.
– Мам, привет! Как ты? Я тут нашла для тебя кое-что. В Казани, недалеко от меня, есть небольшая сувенирная лавка, и они ищут мастера-керамиста. На постоянную работу. Может… приедешь? Посмотришь? Казань красивая, тебе понравится.
Я смотрела на Андрея, на огни торгового центра, на свою последнюю непроданную чашку на столе. Переехать? В другой город? Опять всё с нуля? Это было страшно. Но мысль о том, чтобы быть ближе к дочери, о том, чтобы заниматься любимым делом каждый день… она была сильнее страха.
– Я подумаю, Оль, – ответила я.
Когда я рассказала об этом Андрею, он надолго замолчал.
– Казань – красивый город, – сказал он наконец. – И если это твой шанс… его надо использовать.
– А как же студия? – спросила я.
– Студия будет ждать, – он грустно улыбнулся. – Да и поезда никто не отменял. Екатеринбург – Казань, одна ночь всего.
Через месяц я уже ехала в поезде. Мои немногочисленные вещи уместились в пару коробок. Среди них была та самая, из-под обуви, только теперь в ней лежали не клубки пряжи, а инструменты для работы с глиной. Я смотрела в окно на проносящиеся мимо пейзажи и думала о том, какая странная штука жизнь. Два месяца назад мне казалось, что она кончилась. А сейчас я ехала в новый город, на новую работу, к новой себе.
Лавка в Казани оказалась крошечной, но очень уютной, на одной из старых улочек. Хозяйка, энергичная женщина по имени Диляра, сразу прониклась ко мне симпатией. Моя работа заключалась в том, чтобы лепить сувениры – тарелочки с видами Кремля, фигурки кота Казанского, чашки с татарскими орнаментами. И у меня получалось.
Я сняла маленькую квартирку с видом на набережную. Вечерами, после работы, я гуляла по городу, открывая для себя его красоту. Оля часто заходила в гости. Мы пили чай с чак-чаком, и она рассказывала мне о своей жизни, о работе, о парне. Мы стали по-настоящему близки.
Однажды она пришла ко мне с Кириллом. Сын приехал на выходные. Он долго мялся в коридоре, а потом подошёл и обнял меня.
– Мам, прости меня. Я дурак был. Я тут поговорил с отцом… Он совсем сдал. Ходит мрачный, жалуется на всё. А ты… ты светишься. Я смотрю на тебя и понимаю, что ты всё правильно сделала. Я горжусь тобой.
Слёзы, которые я так долго держала в себе, наконец хлынули. Это были слёзы не горя, а облегчения и счастья.
Тем же вечером, когда дети ушли, я сидела на своём новом диване и смотрела на свои работы, расставленные на полке. В руке я держала телефон. Там было сообщение от Андрея. Короткое: «Билеты взял. Приезжаю в субботу. Покажешь мне свой город?».
Я улыбнулась. За окном на темнеющей глади Казанки зажигались огни. Впереди была новая, неизвестная, но такая желанная жизнь. И я знала, что у меня хватит глины, чтобы вылепить её такой, какой я хочу.