– Опять со своими козявками возишься, мать?
Голос Анатолия, гулкий, пропитанный запахом морозного воздуха и заводской столовой, ворвался в ее маленький, тихий мир, как товарный состав в тихий дачный поселок. Марина вздрогнула, и крошечный, с ноготь мизинца, фарфоровый чайник едва не выскользнул из пинцета. Она с замиранием сердца установила его на кукольный столик, покрытый вышитой ею же салфеткой размером с почтовую марку.
– Толя, я же просила… Не кричи так, когда я работаю.
– Рабооотает она, – протянул он, стягивая тяжелые, заиндевевшие ботинки в коридоре. Грохот от их падения на кафель отдался в груди у Марины глухим ударом. – Пылесборники свои клеишь. Весь угол захламила. Пройти нельзя. Ужин готов?
Марина не ответила. Она смотрела на свое творение. Это был не просто «пылесборник». Это был двухэтажный особняк в викторианском стиле, который она делала почти год. Масштаб один к двенадцати. Она сама выпиливала лобзиком стены из фанеры, сама клеила обои из винтажных открыток, сама плела коврики из мулине. В крошечной библиотеке на полках стояли микроскопические книги с настоящими, хоть и нечитаемыми, страницами. В гостиной горел свет от светодиода, замаскированного под камин. Это был ее мир. Единственное место в их трехкомнатной челябинской квартире, где все было так, как хотела она. Где царили гармония и красота.
Остальная квартира принадлежала Анатолию. Его массивное кресло, протертое до блеска, вечно царило перед огромным телевизором. Его рыболовные снасти, пахнущие тиной и застарелым азартом, занимали всю кладовку и половину балкона. Его кубки с заводских соревнований по армрестлингу пылились на серванте. Она, Марина, библиотекарь предпенсионного возраста, со своей любовью к Цветаевой и тишине, была в этой квартире таким же функциональным предметом, как плита или стиральная машина. Она должна была работать, обеспечивать уют и не мешать.
– Марин, ты оглохла? Я есть хочу! – рявкнул Анатолий уже из кухни.
– Иду, иду, – тихо отозвалась она, накрывая свой домик куском тонкой ткани, чтобы защитить от пыли и равнодушных взглядов.
Вечером, когда Анатолий, наевшись борща и котлет, заснул в своем кресле под грохот очередного политического ток-шоу, Марина сидела в своем углу и листала на стареньком ноутбуке форум таких же, как она, «кукольников». Ее подруга, Вера, бойкая пенсионерка и бывшая учительница литературы, уже полгода уговаривала ее: «Мариночка, ты не представляешь, какой у тебя талант! Это же искусство! Покажи людям, не прячь в своей скорлупке!»
Поддавшись очередному порыву, Марина сфотографировала свой особняк на простенький телефон, стараясь поймать свет от «камина». Руки дрожали. Ей казалось это таким глупым, таким ребячеством. Выставить свою душу напоказ. Она загрузила фотографии в галерею форума под скромной подписью: «Моя новая работа. Не судите строго». И быстро закрыла ноутбук, словно совершив что-то неприличное.
Следующие два дня она жила как на иголках. На работе в библиотеке не могла сосредоточиться, постоянно роняла книги. Дома вздрагивала от каждого звука. Ей было и стыдно, и страшно, и любопытно. Что напишут? Засмеют? Скажут, что старуха впала в детство? Анатолий ее увлечения не понимал и не одобрял. «Лучше бы носки мне заштопала, чем с этими бирюльками возиться», – было его обычной реакцией.
А потом пришло письмо. Не на форуме, а на личную почту, которую она указывала при регистрации. Тема: «Восхищена Вашим творением!»
Сердце ухнуло куда-то в пятки. Марина открыла письмо. Писала женщина из Москвы, коллекционер. Она писала о том, что никогда не видела такой тонкой и душевной работы. Что каждая деталь дышит любовью. Что она часами рассматривала фотографии и не могла поверить, что это сделано руками, а не на фабрике. А в конце был абзац, от которого у Марины потемнело в глазах.
«Я понимаю, что это, возможно, не продается, и для Вас это как ребенок. Но я все же рискну спросить. Я была бы готова заплатить за Ваш домик двести тысяч рублей. Я понимаю, что это, возможно, даже мало за такой труд, но это то, что я могу предложить прямо сейчас».
Двести тысяч. Марина несколько раз перечитала эту цифру, написанную прописью. Двести тысяч. Это была ее годовая зарплата в библиотеке. За «пылесборник». За «козявок». За «бирюльки». Она сидела, глядя в экран, и не могла вздохнуть. Это было не про деньги. Это было признание. Ее, Марину, ее тихий, никому не нужный мир оценили. Так высоко.
Вечером, когда Анатолий вернулся с работы, она, заикаясь от волнения, рассказала ему. Она ждала удивления, может быть, даже капельки гордости. Но он отреагировал иначе.
Он выхватил у нее ноутбук, нахмурив густые брови и вчитываясь в текст.
– Двести тысяч? – переспросил он, и в его голосе прорезался небывалый интерес. – За этот… скворечник? Да они там в своей Москве с ума посходили, что ли? Жиру бесятся.
Он посмотрел на домик, стоящий в углу, совсем другим взглядом. Не как на бесполезную вещь, а как на пачку денег.
– Так, – он потер руки, его лицо приняло деловое, хозяйское выражение. – Значит, так. Надо соглашаться, пока не передумала. Двести штук на дороге не валяются. Мне как раз на новую лодку с мотором не хватает. И резину на «Ниве» менять пора.
Марина смотрела на него, и что-то внутри нее похолодело. Он даже не спросил ее. Он не сказал: «Марина, ты молодец». Он не сказал: «Какая ты у меня талантливая». Он увидел только деньги. Ее деньги. Он уже их поделил.
– Погоди, Толя… Я не знаю, хочу ли я его продавать… – пролепетала она. – Я в него столько души вложила…
– Души? – он хохотнул. – Душу на хлеб не намажешь. И лодку на нее не купишь. Людка, ты в своем уме ли? Такие деньги! Ты еще один сделаешь. Поставим это дело на поток! Будешь мне клепать эти домики, а я продавать. Бизнес!
Он схватил телефон и, не обращая больше на нее внимания, начал возбужденно названивать их дочери Кате в Екатеринбург.
– Катька, привет! Мать-то у нас бизнесвумен! Тут ее поделку за двести тысяч покупают! Да-да, представляешь! Наконец-то от ее хобби толк будет!
Марина слушала его бодрый, самодовольный голос и чувствовала, как ее маленький, хрупкий мир, только что озаренный светом признания, трещит по швам под его тяжелыми сапогами. Ее триумф, ее радость, ее гордость – все это было растоптано и превращено в вульгарный «бизнес-план». Она медленно отошла в свой угол и снова накрыла домик тканью. Теперь уже не от пыли. От него.
***
Следующие дни превратились в пытку. Анатолий постоянно ее теребил.
– Ну что, ты ей ответила? Чего тянешь? Давай, пиши, что согласна. Я сам могу написать, если ты не умеешь.
Он ходил вокруг домика, как кот вокруг сметаны, заглядывал в крошечные окошки, цокал языком.
– Ишь ты, и свет горит. Надо же. А я и не замечал. Слушай, а если таких десять штук в год делать? Это ж два миллиона! Мы с тобой на юга каждый год ездить будем!
Марина молчала. Внутри нее шла тяжелая, изнурительная борьба. С одной стороны, доводы мужа казались логичными. Деньги действительно были огромные. Они могли бы наконец-то доделать ремонт в ванной, который тянулся уже третий год. Могли бы помочь дочери с ипотекой. Но с другой… Продать этот дом казалось ей предательством самой себя. Это было все равно что продать часть своей души, своего сердца, выстраданного и выпестованного в тишине долгих вечеров.
«Чего я хочу на самом деле?» – впервые за много лет она задала себе этот вопрос. Не «чего хочет Толя?», не «что нужно для семьи?», а чего хочет она, Марина. И ответ пугал ее своей простотой. Она хотела, чтобы домик остался с ней. Чтобы он стоял в ее углу, и она могла вечерами зажигать в нем свет и представлять, что там, в крошечной гостиной, сидит у камина маленькая, но очень счастливая женщина. Она.
На выходных в гости зашла Вера. Она принесла с собой шарлотку и бутылку полусладкого.
– Ну, художница, показывай, чем тебя мир наградил! – весело крикнула она с порога.
Анатолий, который как раз собирался на рыбалку, недовольно зыркнул на нее. Он Веру недолюбливал, считал, что она «сбивает Марину с панталыку своими книжками».
Когда он ушел, хлопнув дверью, Марина наконец-то смогла выдохнуть. Она показала Вере письмо на ноутбуке. Вера надела очки, долго, внимательно читала, а потом сняла их и посмотрела на Марину блестящими от слез глазами.
– Мариночка… Девочка моя… Это же… это же признание! – ее голос дрогнул. – Понимаешь? Это не про деньги! Это про то, что ты – Художник! С большой буквы! Господи, какая же ты у меня умница!
Она обняла Марину, и та впервые за последние дни заплакала. Тихо, беззвучно, утыкаясь в плечо подруги.
– Толя хочет, чтобы я продала, – всхлипнула она. – Говорит, на поток поставим… Бизнес…
– Толя, – фыркнула Вера. – Толя и в Третьяковской галерее ценники бы искал. Ты его не слушай. Ты себя слушай. Вот скажи мне честно, положив руку на сердце. Ты хочешь его продавать?
Марина подняла на нее заплаканные глаза и тихо, но твердо сказала:
– Нет.
– Вот! – Вера хлопнула ладонью по столу. – Вот это и есть главный ответ! Это твое творение. Твоя душа. И только тебе решать, что с ней делать. Не нравится ему? Ну так пусть сам идет и строгает буратин на продажу. А это – искусство. И оно бесценно.
Их разговор, простой и душевный, стал для Марины глотком свежего воздуха. Вера не давала советов. Она просто вернула Марине право на ее собственные чувства. Она озвучила то, что сама Марина боялась себе признаться: «Это мое. И я имею право решать». Эта простая мысль, как крошечное семечко, упала в ее душу.
Вечером вернулся Анатолий. Не один. С ним был его приятель по заводу, Николай, приземистый мужичок с бегающими глазками.
– Вот, Колян, зацени! – с порога пробасил Анатолий, широким жестом указывая на угол Марины. – Моя-то, оказывается, миллионерша подпольная!
Николай подошел, прищурился, поцокал языком.
– Ну, дела-а-а. За эту фиговину – двести косых? Толя, да у тебя тут золотое дно! Ее ж можно на конвейер! Я тебе могу с фанерками помочь, на станке напилим заготовок, только клей!
Они сели на кухне, открыли пиво и начали громко, с азартом обсуждать «проект», будто Марины и не было в комнате. Они считали прибыль, спорили о логистике, делили будущие барыши.
– Главное, чтобы она не филонила, – говорил Анатолий, смачно отхлебывая из бутылки. – А то она у меня дама с претензиями, «душу вкладывает». Надо будет ее простимулировать.
Марина сидела в своем кресле, сжавшись в комок. Она чувствовала себя вещью. Станком, который должен производить «фиговины». Ее унижали, не замечая, что она все слышит. Каждое их слово было как пощечина.
Точка невозврата была пройдена на следующий день. Марина зашла в свою электронную почту, чтобы еще раз перечитать то самое, первое письмо от коллекционера, которое стало для нее таким важным. И увидела в папке «Отправленные» новое сообщение. Сообщение, которого она не писала.
Дрожащими руками она открыла его.
«Здравствуйте, уважаемая Елена Сергеевна! Пишет Вам Анатолий, муж Марины. Она у меня человек скромный, стесняется. Мы Ваше предложение принимаем. Домик готов к отправке. Куда переводить деньги и как лучше организовать доставку? Можем сделать для Вас еще, если нужно. С уважением, Анатолий».
Он нашел ее пароль, который был записан на бумажке, приклеенной к монитору. Он залез в ее почту. Он ответил за нее. Он заключил сделку за ее спиной.
Воздух кончился. Мир сузился до экрана ноутбука. Все ее сомнения, ее метания, ее надежды – все было перечеркнуто этой его самодовольной, хозяйской уверенностью в том, что он имеет право. Право на нее, на ее труд, на ее душу.
Она ждала его возвращения в полной тишине, сидя в темной квартире. Даже свет не включила. Когда он вошел, веселый, насвистывающий, она встала ему навстречу.
– Ты зачем это сделал? – ее голос был тихим, но в нем звенел металл, которого Анатолий никогда раньше не слышал.
– А, ты про письмо? – он беззаботно махнул рукой. – Да ладно тебе, Марин, что ты как маленькая? Я ж для нас стараюсь! Дело надо делать, пока горячо! Я там все порешал. Сказал, завтра отправим.
– Ты не имел права, Толя.
– Какого еще права? Я твой муж! Мы семья! Деньги-то общие будут! Или ты себе все захапать хотела, крысятничать?
– Это мои деньги! – вдруг выкрикнула она, сама удивляясь силе своего голоса. – Это мой дом! Мой труд! А ты… ты даже не спросил!
Скандал, который разразился после этого, был страшен. Он был не похож на их обычные перепалки. Это было столкновение двух миров.
– Да кому ты нужна со своими домиками без меня? – орал он, брызгая слюной. – Всю жизнь за моей спиной сидишь! Я на этот завод сорок лет пахал, чтобы у тебя твои игрушки были! Чтобы ты в тепле сидела и пыль с них сдувала!
– А я сорок лет ждала, когда ты меня заметишь! – кричала она в ответ, и слезы текли по щекам, но она их не замечала. – Не мой борщ, не чистые рубашки, а меня! Ты хоть раз спросил, о чем я мечтаю? Ты хоть раз посмотрел на этот дом не как на деньги? Нет! Ты увидел ценник, и у тебя глаза загорелись!
– Ах ты, стерва неблагодарная! – он замахнулся, но не ударил, только кулак сжал до хруста костей. – Я тебе устрою красивую жизнь! Ни копейки ты не получишь!
– Мне не нужны твои копейки, – сказала она вдруг очень тихо и устало. – Этот дом я не продам. И другие тоже. Это не твое.
Он осекся, ошарашенный ее тоном. В ее голосе не было истерики. Была сталь. Он смотрел на нее, на эту тихую, привычную женщину, и не узнавал ее. Перед ним стоял чужой, незнакомый человек.
***
На следующее утро в квартире висела тяжелая, свинцовая тишина. Анатолий ушел на работу, демонстративно хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда. Марина осталась одна. Она медленно обошла квартиру. Вот его кресло. Вот его удочки. Вот его кубки. А вот – ее угол. Ее маленький мир, который она вчера отстояла.
Она села перед домиком и долго смотрела на него. В его окнах отражалось серое челябинское утро. Но внутри, в глубине, горел теплый, ровный свет камина. «Мой дом», – подумала она. И вдруг поняла, что речь не только о кукольном особняке.
Ее решение созрело не сразу. Оно росло в ней всю эту бессонную ночь, прорастало из обиды, из унижения, из внезапно обретенного чувства собственного достоинства.
Она не стала собирать чемодан. Она открыла ноутбук и нашла телефон грузового такси. Потом позвонила дочери.
– Катюша, здравствуй. Доченька, мне нужна твоя помощь. Ты можешь найти мне на первое время небольшую квартирку в аренду? Самую простую. Да. Я ухожу от отца.
В трубке на том конце повисла ошеломленная тишина, а потом Катя взволнованно заговорила:
– Мама? Мамочка, что случилось? Он тебя обидел? Я сейчас приеду!
– Не надо, милая, не торопись. Я все решила. Просто… помоги мне с квартирой. Я скоро буду.
Ее голос был спокоен. Она не плакала.
Когда приехали двое крепких ребят-грузчиков, она первым делом указала им на свой угол.
– Вот это, – сказала она, – очень аккуратно. Пожалуйста. Это самое главное.
Они с профессиональным недоумением смотрели на кукольный домик, но кивнули. Марина сама нашла большие коробки, сама уложила внутрь свои инструменты, баночки с краской, обрезки тканей, мотки ниток. Все свое маленькое богатство. Потом она собрала книги. Свои, зачитанные до дыр томики Цветаевой, Ахматовой, Паустовского. Потом – одежду. Ее оказалось не так много. Весь ее мир уместился в десяток коробок.
Она оставила на кухонном столе обручальное кольцо и записку. Короткую, без упреков и обвинений. «Толя. Я ушла. Подаю на развод. Квартиру будем делить через суд. Марина».
Неожиданным было не то, что она ушла. Неожиданным было то, что она сделала потом. Сев в такси и отправив вещи на склад временного хранения, она поехала не на вокзал. Она поехала в свою библиотеку. Написала заявление по собственному. А потом вернулась домой, в уже чужую, пустую квартиру, села за ноутбук и написала новое письмо той самой женщине-коллекционеру.
«Уважаемая Елена Сергеевна! Благодарю Вас за столь высокую оценку моей работы и за Ваше щедрое предложение. Я очень долго думала и поняла, что этот домик я продать не могу, он слишком много для меня значит. Прошу прощения за предыдущее письмо, его писал мой муж без моего ведома. Однако Ваше письмо подарило мне веру в себя. Если Вам интересно, я была бы счастлива создать для Вашей коллекции новый, уникальный дом, с учетом всех Ваших пожеланий. Мы могли бы вместе придумать его историю, его характер. Это будет работа не на продажу, а на заказ. Для Вас».
Ответ пришел через час. Елена Сергеевна была не просто не обижена – она была в восторге. Идея персонального, созданного специально для нее дома захватила ее гораздо больше, чем покупка готового.
Через неделю Марина сидела в маленькой, но светлой однокомнатной квартире на окраине Екатеринбурга, которую ей помогла снять Катя. Квартира была почти пустая. Старый диван, стол, несколько стульев. Но у самого большого окна, на широком подоконнике, залитом солнцем, стояли ее сокровища. Целая улица миниатюрных домов, которые она сделала за последние годы. И в центре – ее викторианский особняк.
Она получила первый аванс от Елены Сергеевны. Не двести тысяч, но вполне достаточную сумму, чтобы прожить несколько месяцев и купить все необходимое для новой работы.
На столе перед ней лежал чистый лист ватмана, карандаши и линейка. Она делала набросок нового дома – русского купеческого терема с резными наличниками и уютной светелкой.
Телефонный звонок отвлек ее. Это была Катя.
– Мам, тут отец звонил. В ярости. Кричит, что ты его обокрала, что он тебя по миру пустит. Говорит, половину вашей квартиры отсудит.
Марина посмотрела на свои руки, лежащие на эскизе. Посмотрела на свой домик, в котором горел свет. Посмотрела в окно, где начиналась ее новая, неизвестная, но такая долгожданная жизнь.
– Пусть, – тихо сказала она. – Пусть отсудит. Это справедливая цена.
Она положила трубку и снова взяла в руки карандаш. Впервые за много лет она дышала полной грудью. Вокруг была тишина. Не мертвая, гнетущая тишина одиночества, а благословенная, звенящая тишина свободы. Тишина, в которой рождался новый дом. Настоящий. Ее дом.