Запах жареной картошки с луком и подгорающего в духовке мяса по-французски смешивался в густой, удушливый аромат домашнего уюта. Уюта, который Елена Петровна последние лет десять создавала с упорством и отчаянием канатоходца, балансирующего над пропастью. Она помешала картошку на чугунной сковороде – старой, еще маминой, с намертво въевшимся в дно жиром, – и прислушалась. В прихожей щелкнул замок. Николай вернулся.
Он вошел на кухню, не снимая дорогого кашемирового пальто, бросил на стул портфель из тисненой кожи. От него пахло морозом, выхлопными газами и чужим, незнакомым парфюмом – терпким, с нотками сандала. Уже полгода как этот запах преследовал ее, въедаясь в обивку его машины, в воротники рубашек, в саму атмосферу их трехкомнатной квартиры с видом на огни ночного Екатеринбурга.
«Устал, как собака», – выдохнул он, стягивая пальто. На лице, обычно энергичном и властном, застыла маска усталости, но глаза бегали, живые и цепкие. Как у человека, который только что вернулся с праздника, а не с тяжелых переговоров.
«Коля, ужинать будешь? Я твое любимое мясо сделала», – голос Елены прозвучал робко, почти заискивающе. Она ненавидела в себе эту интонацию. Куда делась та Лена, которая сорок лет назад, будучи студенткой филфака, могла спорить с профессором до хрипоты об особенностях синтаксиса в прозе Бунина? Та Лена давно похоронена под слоями борщей, выглаженных рубашек и молчаливых обид.
«Не хочу. Перекусил в городе», – бросил он, проходя в гостиную. «Перекусил». Это слово стало кодом. Оно означало ресторан, долгий ужин, смех, вино. Но не с ней. С ней он уже давно не «перекусывал». С ней он молча поглощал пищу, уставившись в телевизор.
Елена выключила газ под сковородкой и присела на табурет. Ей было пятьдесят шесть. Сорок из них она знала Николая. Тридцать пять – была его женой. Она, тихая девочка из профессорской семьи, влюбилась в него, напористого студента-строителя из деревни, с первого взгляда. Он казался ей воплощением силы, энергии, самой жизни. Он обещал ей, что она никогда не будет знать нужды, что он положит весь мир к ее ногам. Мир оказался ограничен пределами этой квартиры, купленной в ипотеку, которую они наконец выплатили три года назад. Этот факт Николай преподносил как главный подвиг своей жизни, как индульгенцию на все последующие грехи.
Она встала, механически начала накрывать на стол для себя одной. Достала тарелку, вилку. Посмотрела на свое отражение в темном стекле духовки. Усталая женщина с короткой стрижкой, в которой все больше седины, с добрыми, но потухшими глазами. «Главный бухгалтер крупной фирмы на пенсии», – так она себя называла. Но на самом деле она была просто женой Николая Андреевича, функцией, приложением к его успеху.
Он вошел в кухню с телефоном в руке. «Лена, сделай чай. Да покрепче». Он сел за стол, не глядя на нее, и начал что-то быстро печатать на экране. Елена поставила чайник. Вода зашумела, наполняя тишину своим монотонным гулом. В этот момент его телефон, лежавший на столе, завибрировал. Николай нажал на значок громкой связи – он часто так делал, когда руки были заняты, – и в тишине кухни раздался незнакомый женский голос. Мелодичный, с легкой хрипотцой.
«Коленька, ты уже дома? Я скучаю. Вечер был волшебный. Ты не забыл, что я просила посмотреть по новому объекту?»
Елена замерла со стаканом в руке. Мир сузился до этого голоса, до этого интимного «Коленька». Она посмотрела на мужа. Он побледнел, пальцы судорожно метнулись к экрану, чтобы отключить звук, но было поздно. Он не успел.
«Светлана, я сейчас занят. Перезвоню», – процедил он в трубку и сбросил вызов.
На кухне повисла звенящая, оглушительная тишина. Громче шума чайника, громче стука ее собственного сердца, которое, казалось, сейчас пробьет ребра. «Светлана». Так вот как ее зовут.
Николай поднял на нее глаза. В них не было ни раскаяния, ни смущения. Только холодная, ледяная ярость. Ярость загнанного в угол зверя.
«Что уставилась? Это по работе», – бросил он. Голос был жестким, как наждачная бумага.
Елена молчала. Она смотрела на него, и пелена, которая тридцать пять лет застилала ей глаза, медленно, мучительно сползала. Она вдруг увидела не своего Колю, не мужа, не отца их взрослого сына, а чужого, неприятного мужчину с бегающими глазками и злой складкой у рта.
«По работе ее зовут "Коленька"? По работе она скучает после "волшебного вечера"?» – ее собственный голос прозвучал на удивление спокойно и твердо. Та самая Лена с филфака, оказывается, не умерла. Она просто спала очень глубоким сном.
«Не твоего ума дело! – рявкнул он, вскакивая. – Ты что о себе возомнила? Сидишь на всем готовом, ни в чем нужды не знаешь! Я пашу как проклятый, чтобы у тебя все было! А ты мне мозг выносишь из-за одного звонка!»
Он кричал, размахивал руками, лицо его пошло багровыми пятнами. А Елена смотрела на него и впервые в жизни не чувствовала страха. Только оглушающую пустоту и странное, горькое облегчение. Как будто больной зуб, который долго ныл и отравлял жизнь, наконец-то вырвали. Больно, кровь, но это боль освобождения.
«Сколько лет, Коля? – тихо спросила она. – Сколько лет ты мне врешь?»
«Да что ты лезешь не в свое дело! Женщина, знай свое место!» – это была его коронная фраза. Фраза, которая всегда безотказно действовала. Она заставляла ее съежиться, замолчать, уйти в свою раковину. Но не сегодня.
Елена медленно поставила стакан на стол. Развернулась и пошла в спальню. Он что-то кричал ей в спину, какие-то угрозы, оскорбления. «Пятидесятишестилетняя, кому ты нужна будешь!», «С голоду помрешь без меня!». Она не слушала.
В спальне она открыла шкаф. Его половина ломилась от дорогих костюмов, десятков рубашек, галстуков. Ее половина была скромнее: несколько платьев, пара юбок, любимый шерстяной кардиган. Она достала с антресолей старый чемодан. И начала складывать в него свои вещи. Не все. Только самое необходимое. Белье, халат, две кофты, джинсы. Положила томик Бунина, фотографию родителей и маленького сына Димы на руках.
Николай ворвался в комнату. «Ты что творишь? Цирк устроила? А ну поставь на место!»
Он попытался выхватить чемодан у нее из рук. И тут произошло немыслимое. Она, тихая, покладистая Лена, с силой оттолкнула его. Он не ожидал сопротивления и отшатнулся, удивленно глядя на нее.
«Не трогай меня», – сказала она. И в ее голосе прозвучал металл, которого он никогда раньше не слышал.
Она застегнула молнию на чемодане, накинула свое старенькое пальто, взяла сумку и пошла к выходу. Он стоял посреди комнаты, ошеломленный и растерянный. Вся его напускная уверенность слетела, как дешевая позолота.
На пороге она обернулась. «Знаешь, Коля, ты прав. Я действительно сидела на всем готовом. На твоей лжи, на твоем пренебрежении, на своем унижении. Спасибо, что помог мне это понять. Ужин на плите. Можешь отдать его своей Светлане».
Дверь за ней захлопнулась.
***
Ночной Екатеринбург встретил ее холодом и безразличием неоновых огней. Куда идти? В кармане – три тысячи рублей, в душе – выжженная пустыня. Она стояла на остановке, прижимая к себе старый чемодан, и впервые за много лет плакала. Не от обиды, а от растерянности. Она была как космонавт, вышедший в открытый космос без скафандра. Мир, который она знала, рухнул, а нового еще не было.
Первым делом она позвонила единственной близкой подруге, Татьяне. Таня, резкая, умная, прошедшая через развод десять лет назад, работала врачом-кардиологом в областной больнице.
«Алло, Танюш, это я», – голос срывался.
«Ленка? Что случилось? На тебе лица нет, я по голосу слышу!»
«Таня, я от Николая ушла».
В трубке на несколько секунд повисла тишина.
«Так, – деловито сказала Татьяна. – Адрес мой помнишь? Жду. Через сорок минут чтобы была у меня. Никаких гостиниц и вокзалов, ты меня поняла?»
Квартира Татьяны на окраине города показалась Елене раем. Маленькая, но уютная, заставленная книгами и фиалками в горшках. Пахло кофе и корвалолом. Татьяна, не задавая лишних вопросов, налила ей коньяку, заставила съесть бутерброд с сыром и усадила в кресло, укрыв пледом.
«Ну, рассказывай», – сказала она, садясь напротив.
И Елена рассказала все. Про многолетнее молчание, про чужой парфюм, про унизительные подарки на день рождения – то сковородка, то набор кастрюль, – в то время как он покупал себе часы за двести тысяч. Про постоянное ощущение, что она – предмет мебели, удобный, но неодушевленный. И про тот телефонный звонок, который стал последней каплей.
Татьяна слушала молча, только сурово сдвинув брови.
«Я знала, Лен. Прости, что молчала, – наконец сказала она. – Дура была, думала, не мое дело, сама разберешься. Я его видела пару раз с этой… Светланой. Она у них юрист в холдинге. Эффектная баба, ничего не скажешь. Моложе тебя лет на десять. Он с ней воркует, как голубь. А я смотрела на тебя и думала: неужели она не видит? Или не хочет видеть?»
«Не хотела, – горько усмехнулась Елена. – Страшно было. Куда я в свои годы? Без профессии толком, я же после Димкиного рождения так и не работала. Кому я нужна?»
«Себе! – жестко отрезала Татьяна. – Ты нужна себе, Лена! Ты умница, у тебя голова светлая. Ты забыла, как ты курсовые всему потоку писала? Ты же человек, а не посудомойка! И запомни: в пятьдесят шесть жизнь не кончается, она просто переходит в другую фазу. Более осознанную».
Они проговорили до глубокой ночи. Татьяна, со свойственной ей врачебной точностью, разложила все по полочкам: что делать с квартирой (она совместно нажитая, половина – ее по закону), где искать работу на первое время, как разговаривать с сыном. Елена слушала, и постепенно ледяной панцирь страха в ее душе начал трескаться.
На следующий день она позвонила сыну. Дима, успешный программист, жил в Москве. Он всегда любил отца, но в последние годы их общение стало натянутым.
«Мам, привет! Что-то случилось? Голос у тебя странный».
«Димочка, я от папы ушла».
Он долго молчал. Елена уже приготовилась к упрекам, к просьбам «подумать», «не рубить с плеча».
«Мам… – наконец сказал он, и в его голосе прозвучало облегчение. – Слава богу. Я, если честно, давно этого ждал. Я не мог понять, как ты это терпишь. Каждый раз, когда я приезжал, я видел, как он с тобой разговаривает. Как с прислугой. Я пытался с ним говорить, а он мне: "Не лезь, мал еще". Мам, я тебя поддержу. Деньги нужны? Я сейчас переведу».
«Не надо, сынок. Я сама. Мне просто нужно было, чтобы ты знал».
«Я знаю, мам. И я тобой горжусь. Правда. Ты даже не представляешь, как сильно».
Этот разговор с сыном стал для Елены вторым якорем после Татьяны. Оказалось, что ее вакуум не так уж и пуст. У нее были люди, которые ее любили и ценили. Просто она, ослепленная своим «семейным счастьем», этого не замечала.
***
Началась новая, трудная жизнь. Татьяна помогла найти хорошего адвоката, молодую, хваткую девушку по имени Ирина, которая сразу взяла быка за рога. Николай, оправившись от первого шока, перешел в наступление. Он звонил, угрожал, что оставит ее ни с чем, что «подключит связи». Ирина на это только усмехалась: «Пусть подключает. Закон на нашей стороне. Квартира, машина, вклады – все пополам. И пусть спасибо скажет, что мы на его бизнес не претендуем».
Елене пришлось искать работу. Это было самое унизительное. Везде требовался опыт, знание компьютерных программ, английский язык. Ее диплом филолога сорокалетней давности вызывал у молодых менеджеров по персоналу только сочувственную улыбку. После десятка отказов она впала в отчаяние.
«Все, Тань, он был прав, я никому не нужна», – говорила она подруге вечерами, возвращаясь в ее гостеприимную квартиру.
«Глупости, – не сдавалась Татьяна. – Просто ты не там ищешь. Тебе не в офис надо. Тебе надо туда, где твоя душа лежит».
И однажды Елена, проходя мимо областной научной библиотеки – места, где она провела лучшие студенческие годы, – увидела скромное объявление на двери: «Требуется сотрудник в отдел редких книг и рукописей».
Она зашла внутрь, почти не надеясь на успех. Заведующая отделом, строгая дама в очках по имени Алевтина Марковна, долго и придирчиво ее рассматривала.
«Опыта у вас нет. Возраст…» – начала она, но Елена ее перебила.
«Зато у меня есть любовь к книгам. И я знаю старославянский. И могу отличить палеотип от инкунабулы. Я диплом по древнерусской литературе защищала у самого профессора Громова».
Имя легендарного ученого произвело на Алевтину Марковну магическое действие. Она сняла очки.
«Вы ученица Игоря Степановича? Почему же вы сразу не сказали? Что ж… Попробуем. Ставка, конечно, мизерная. Но работа интересная».
Так Елена Петровна стала библиотекарем. Она приходила в гулкую тишину хранилища, вдыхала ни с чем не сравнимый запах старой бумаги и пыли, и чувствовала, что возвращается домой. Она разбирала архивы, описывала старинные фолианты, помогала студентам и аспирантам. Ее знания, которые казались ей бесполезным хламом, вдруг оказались востребованными и нужными. Она начала оживать.
Раздел имущества шел тяжело. Николай скандалил, пытался скрыть доходы, выводил деньги со счетов. Но Ирина была непреклонна. Через полгода суд вынес решение: квартира подлежала размену. Елене отходила значительная сумма, на которую она могла купить себе однокомнатную квартиру.
В день, когда она приехала в их бывшую квартиру забирать оставшиеся вещи, она столкнулась в дверях с ней. Со Светланой. Та была именно такой, как описывала Татьяна: высокая, ухоженная, в дорогом брючном костюме. Она посмотрела на Елену свысока, с легкой брезгливой усмешкой.
«Вы, должно быть, Елена Петровна? – сказала она нарочито вежливым тоном. – Николай Андреевич говорил, вы сегодня приедете. Не волнуйтесь, мы тут уже немного… обновили интерьер».
Она говорила это, стоя на фоне их спальни, где вместо их старой кровати уже стояла новая, огромная, с модным изголовьем.
Елена посмотрела на нее без ненависти. Только с легким любопытством и жалостью.
«Здравствуйте, Светлана, – спокойно ответила она. – Да, я за вещами. За своими. Его вещи, как и он сам, можете оставить себе. Надеюсь, вам они прослужат дольше, чем мне».
Она прошла мимо опешившей Светланы, забрала свои коробки с книгами и ушла, не оглянувшись. Она больше не чувствовала боли. Она чувствовала только свободу.
***
Свою новую квартиру она нашла в старом районе, в тихом «дворянском гнезде» с зеленым двором. Маленькая, всего тридцать два квадратных метра, но с высоким потолком и большим окном, выходящим на старую липовую аллею. Она сама клеила обои, красила батареи. Татьяна и Дима, приехавший на выходные, помогали ей собирать мебель.
В этой квартире не было запаха чужого парфюма и лжи. Пахло краской, свежесваренным кофе и ее любимыми книгами, которые теперь стояли на новых стеллажах, занимая почетное место.
Однажды вечером, разбирая старые бумаги, она наткнулась на пожелтевшую фотографию. Она и Коля, совсем молодые, на берегу Исети. Он обнимает ее, и они оба смеются, счастливые. Она долго смотрела на это фото. Боли не было. Была только светлая грусть по той девочке Лене, которая верила, что этот смеющийся парень положит мир к ее ногам. Девочка ошибалась. Мир пришлось завоевывать самой. И оказалось, что это не так уж и страшно.
Раздался телефонный звонок. На экране высветилось: «Николай». Она не брала трубку уже несколько месяцев. Что-то заставило ее ответить.
«Лена? – его голос был глухим, непривычно трезвым. – Лена, я… Это… Светлана от меня ушла. Говорит, я старый и скучный. Обобрала меня, как липку».
Он жаловался, говорил что-то про то, что был неправ, что скучает по ее пирогам, что «бес попутал».
Елена слушала его молча. А потом сказала:
«Коля, мне очень жаль, что у тебя так вышло. Но это больше не моя жизнь. У меня теперь своя. И я, знаешь, впервые за много лет по-настояшему счастлива. Прощай».
Она нажала на «отбой» и заблокировала его номер. Подошла к окну. За стеклом падал первый снег, укрывая город белым, чистым покрывалом. Елена улыбнулась. Завтра на работе ее ждет неразобранный архив купца девятнадцатого века. Вечером придет в гости Татьяна, они будут пить чай с брусничным пирогом и обсуждать новую книгу Улицкой. А в выходные она, может быть, сходит в театр. Одна. Или не одна. Это уже не так важно.
Важно было то, что там, за этим окном, начиналась ее новая, настоящая жизнь. И она была готова ее прожить. До последней строчки.