Дверь щёлкнула и закрылась с привычным, глухим стуком, отрезая шум подъезда. Сергей поставил пакет с кефиром и батоном на тумбочку в прихожей, по привычке вдыхая знакомый запах квартиры — смесь цветочного кондиционера для белья, чего-то неуловимо-кухонного и лёгкого шлейфа духов Ольги. Но сегодня что-то было не так. Воздух казался разреженным, выхолощенным, будто из него вынули главный компонент. Он прислушался. Тишина. Не та умиротворяющая тишина, когда жена читает в кресле или смотрит сериал в наушниках, а звенящая, ватная тишина пустоты.
«Оля?» — крикнул он вглубь квартиры, расшнуровывая ботинки. Ответа не было.
Он прошёл в гостиную. Идеальный порядок. Подушки на диване взбиты и уложены ровным рядком, как солдаты. На журнальном столике — ни одной лишней крошки. Что-то внутри, в районе солнечного сплетения, сжалось в холодный комок. Он заглянул в спальню. Кровать заправлена с педантичной аккуратностью, покрывало разглажено так, что не видно ни единой складки. На её туалетном столике было непривычно пусто. Исчезли флаконы, баночки, шкатулка с украшениями. Он открыл шкаф. Её половина зияла пустотой. Висели только две-три забытые вешалки.
Сергей вернулся в прихожую, чувствуя, как ноги становятся ватными. На тумбочке, под пакетом с кефиром, лежал сложенный вдвое лист из школьной тетради в клетку. Её аккуратный, бисерный почерк, который он мог бы узнать из тысячи. Никаких «дорогой», никаких объяснений. Две короткие, рубленые фразы.
«Забрала документы. Не ищи».
Он перечитал записку раз, другой, третий. Слова не складывались в смысл. Какие документы? Паспорт? Свидетельство о браке? Зачем? Почему не искать? Они не ссорились. Утром она, как обычно, приготовила ему завтрак, поцеловала в щёку, пока он пил кофе, и сказала, что пойдёт по магазинам. Они прожили вместе двадцать семь лет. Двадцать семь лет, которые только что испарились, оставив после себя лишь этот клочок бумаги и звенящую тишину.
Сергей прошёл на кухню, механически достал чашку, налил воды из фильтра, поставил чайник. Он сел за стол и снова уставился в записку. Руки слегка дрожали. Чайник закипел с пронзительным свистом, но он не двигался. Он смотрел на пустое место на стене, где ещё вчера висел их семейный календарь с отмеченными датами и планами. Календаря не было. Ольга забрала с собой не просто вещи. Она забирала их общую жизнь, стирая её следы, как стирают ненужную запись с доски. Он посмотрел на свои руки. Руки реставратора, привыкшие чинить, склеивать, возвращать к жизни старые, поломанные вещи. Но как починить то, что разлетелось на невидимые осколки без единого звука? Впервые за много лет Сергей почувствовал себя абсолютно, безнадёжно сломленным.
***
Прошла неделя, потом вторая. Тишина в квартире сгустилась, пропитала обои, впиталась в обивку мебели. Она больше не звенела — она давила. Сергей научился передвигаться по дому почти бесшумно, словно боялся потревожить призрак прошлой жизни. Он ходил на работу в свою маленькую мастерскую в цокольном этаже старого дома, возился с рассохшимся комодом XIX века, вдыхал привычные запахи морилки, лака и древесной пыли. Раньше работа была его страстью, убежищем от суеты. Теперь она стала единственным спасением от мыслей. Он мог часами циклевать старую доску, снимая слой за слоем потемневший лак, и в этом монотонном движении находил подобие покоя.
Звонил сын, Дмитрий, из Екатеринбурга.
— Пап, ну что? Есть новости? Может, в полицию заявить?
— Какие новости, Дима... Записку оставила, значит, сама ушла. Какая полиция?
— Но это же ненормально! Просто взять и исчезнуть! Вы ссорились?
— Нет, — глухо отвечал Сергей. И это было правдой. Они не ссорились. Они, кажется, вообще перестали разговаривать о чём-то, кроме быта, лет десять назад. Их общение превратилось в набор ритуалов: совместный ужин, просмотр новостей, обсуждение счетов за квартиру. Он думал, это и есть стабильность. Оказалось — застой.
— Я приеду на выходные, пап. Надо что-то решать.
— Не надо, — неожиданно твёрдо сказал Сергей. — Я сам. Разберусь.
Повесив трубку, он долго смотрел на телефон. Приедет сын, начнёт суетиться, задавать вопросы, на которые нет ответов, смотреть с жалостью. Сергей не хотел жалости. Он хотел понять. Но чем больше он думал, тем глубже увязал в трясине недоумения. Он прокручивал в голове последние месяцы, годы. Были ли знаки? Сигналы? Он вспомнил, как Ольга полгода назад записалась на курсы итальянского. Он тогда ещё посмеялся: «На старости лет в Италию собралась?». Она ничего не ответила, только как-то странно, пристально на него посмотрела. Вспомнил, как она стала подолгу гулять одна в парке. Он не придавал этому значения — свежий воздух полезен. Теперь каждая такая деталь казалась кричащей уликой, которую он, слепец, не замечал.
Однажды вечером, разбирая ящик с инструментами в мастерской, он наткнулся на старую фотографию, засунутую между стамесками. Они с Ольгой, совсем молодые, на берегу Волги. Он, худой, длинноволосый, в выцветшей джинсовке, обнимает её, смеющуюся, с растрепанными от ветра волосами. Она тогда сказала: «Мы всегда будем вместе, правда?». А он ответил, не задумываясь: «Конечно». Он смотрел на это счастливое, незнакомое лицо и не мог поверить, что эта девушка и женщина, стеревшая свою жизнь из его квартиры — один и тот же человек. Что-то сломалось не вчера и не неделю назад. Что-то треснуло много лет назад, а он, мастер по починке трещин, не услышал этого звука в собственной жизни.
***
Жизнь без Ольги оказалась полна мелких, унизительных открытий. Он не знал, где лежат квитанции за свет. Не мог найти запасные лампочки. Попытка сварить борщ, который она готовила виртуозно, закончилась фиаско — кухня выглядела так, будто в ней взорвалась свекольная граната. Он питался пельменями из пачки и бутербродами, запивая их остывшим чаем. Квартира медленно, но верно теряла свой ухоженный вид. Пыль скапливалась на полировке, которую он сам же когда-то и наводил, в раковине сиротливо лежала одинокая грязная чашка. Он перестал замечать беспорядок. Он перестал замечать себя.
Однажды, в дождливый ноябрьский вторник, он понял, что ему совершенно нечего читать. Ольга всегда приносила книги из областной библиотеки — детективы для себя, исторические романы для него. Теперь книжная полка казалась застывшей во времени. Движимый внезапным импульсом, он накинул куртку и пошёл в библиотеку.
Здание областной библиотеки было одним из немногих в их городе, сохранивших дух советского монументализма — высокие потолки, гулкое эхо в холле, запах старой бумаги и сургуча. Он не был здесь лет пятнадцать. Он растерянно остановился перед электронным каталогом, тыкая пальцем в сенсорный экран и не понимая, что делать дальше.
— Вам помочь? — раздался за спиной тихий, приятный голос.
Он обернулся. Перед ним стояла женщина примерно его возраста, в очках в тонкой оправе и строгой, но элегантной блузке. Её глаза за стёклами очков смотрели внимательно и с лёгким сочувствием, какое бывает у людей, чья работа — помогать другим.
— Да вот, — смущённо пробормотал он. — Отвык я от этого всего. Хотел что-нибудь про историю нашего края найти. Про купцов, про мануфактуры…
— Это вам в краеведческий отдел. Пойдёмте, я вам покажу. Меня зовут Елена Викторовна. Я здесь заведующая.
Она провела его в тихий, уютный зал, уставленный стеллажами с массивными томами. Пока она искала нужные книги, он незаметно её рассматривал. Спокойные, плавные движения. Мягкая улыбка, когда она нашла то, что искала. У неё были красивые руки с длинными, тонкими пальцами. Пальцами пианистки или… библиотекаря.
— Вот, посмотрите. Это классика, труды нашего местного историка. А это — новое исследование, очень любопытное, с редкими фотографиями.
Она протянула ему тяжёлый фолиант. Их пальцы на мгновение соприкоснулись. Он почувствовал неожиданное тепло.
— Спасибо, — сказал он, взяв книгу. — Большое спасибо.
— Читайте на здоровье, — она улыбнулась. — Если что, я всегда здесь.
Он ушёл, чувствуя себя странно взбудораженным. Всю дорогу домой он думал не о книге, а о спокойном голосе Елены Викторовны, о её внимательном взгляде. Вечером, сидя в своём пустом кресле, он открыл книгу. Но строчки расплывались перед глазами. Он впервые за последние недели почувствовал что-то, кроме тупой боли и растерянности. Это было любопытство.
***
Книгу он «проглотил» за три дня, хотя обычно растягивал чтение на неделю. В субботу он снова пошёл в библиотеку. Сам не зная зачем. Просто пошёл. Он сдал книгу и бесцельно бродил между стеллажами, пока не увидел её. Она сидела в маленьком служебном помещении, за столом, заваленным бумагами, и пила чай из простой белой чашки. Дверь была приоткрыта. Он постоял в нерешительности. Уйти? Что он ей скажет? Но ноги сами сделали шаг вперёд. Он тихонько постучал по косяку.
Она подняла голову, и её лицо осветилось удивлённой, но тёплой улыбкой.
— Сергей… Простите, не помню вашего отчества.
— Петрович. Просто Сергей, — сказал он. — Я книгу вернул. Спасибо, очень интересно.
— Заходите, не стойте в дверях. Чаю хотите? У меня с чабрецом.
Он вошёл в крохотную каморку, пахнущую книгами и травами. Сел на стул, который она ему пододвинула. Она налила ему чаю в такую же белую чашку. Горячая керамика обожгла пальцы.
— Как вы быстро, — сказала она, присаживаясь напротив. — Понравилось?
— Очень. Будто в другом времени побывал.
Они разговорились. О книгах, о старом городе, о том, как всё меняется. Разговор тёк легко, без натуги. Он и сам не заметил, как начал рассказывать о своей мастерской, о треснувшей столешнице, которую он восстанавливал по крупицам.
— У вас, наверное, золотые руки, — сказала она задумчиво, глядя на его ладони, лежавшие на столе.
— Работа такая, — пожал он плечами. — Чинить то, что сломано.
Внезапно для самого себя он добавил:
— Только вот не всё починить можно.
Повисла пауза. Не неловкая — задумчивая. Она посмотрела на него поверх очков.
— Да, — тихо сказала она. — Не всё. Некоторые вещи лучше отпустить.
В её голосе прозвучало что-то личное, выстраданное.
— Жена ушла, — сказал он, глядя в свою чашку. Слова вырвались сами. Он никому об этом не говорил, кроме сына.
Елена не стала ахать и причитать. Она просто помолчала немного, а потом сказала так же тихо:
— А мой муж умер. Пять лет назад. Рак. Так что я вас… отчасти понимаю. Чувство, будто из тебя вынули половину. Только у вас, наверное, сложнее. У вас — неизвестность.
Он поднял на неё глаза. В них было столько спокойного понимания, столько такта, что холодный комок внутри него, кажется, стал чуть меньше. Они проговорили ещё около часа. Он уходил из библиотеки, чувствуя себя так, словно сбросил с плеч тяжёлый рюкзак. Он не просил её номер телефона, не назначал встреч. Ему было достаточно знать, что в этом городе есть место, где его готовы выслушать без жалости и осуждения.
***
В следующий раз он пришёл через неделю. Принёс в подарок маленькую, искусно отреставрированную им шкатулку из карельской берёзы.
— Это вам, — сказал он, протягивая её Елене. — За чай.
Она ахнула, взяв шкатулку в руки.
— Какая красота… Сергей Петрович, да что вы… Она же, наверное, денег стоит.
— Она стоит одного часа хорошего разговора, — улыбнулся он. — И одного чая с чабрецом.
В этот день они после библиотеки пошли гулять. Стоял сухой, морозный декабрь. Под ногами хрустел первый тонкий снежок. Они бродили по улочкам старого центра, и Сергей, который прожил здесь всю жизнь, открывал для себя город заново. Елена оказалась удивительным рассказчиком. Она показывала ему на детали, которых он никогда не замечал: на кованый козырёк над входом в бывший купеческий дом, на стёршийся вензель на фасаде, на необычную кладку старой стены.
— Вы как будто читаете этот город, как книгу, — сказал он с восхищением.
— Работа такая, — передразнила она его с улыбкой. — Хранить то, что было.
Они зашли в маленькое, уютное кафе, где пахло кофе и сдобой. И там, за столиком у окна, глядя на медленно падающий снег, он впервые почувствовал, что может снова дышать полной грудью. Он рассказывал ей о сыне, она — о своей дочери, которая жила в Питере и работала врачом. Они говорили о простых вещах: о любимых фильмах, о музыке, о том, как раньше было вкуснее мороженое. И в этой простой болтовне было больше жизни, чем во всех его молчаливых ужинах с Ольгой за последние годы.
Когда он провожал её до дома, у подъезда он остановился. Ему отчаянно хотелось, чтобы этот вечер не заканчивался. Он хотел сказать что-то важное, правильное, но слова застревали в горле.
— Спасибо за вечер, Лена, — сказал он, впервые назвав её по имени.
— И вам, Серёжа, — так же просто ответила она.
Она уже повернулась, чтобы войти в подъезд, но он вдруг решился.
— Лена! А давайте… давайте в следующее воскресенье съездим в усадьбу. В Щеглово. Там сейчас, наверное, очень красиво. Зимой.
Она обернулась. В свете фонаря он увидел, как в её глазах блеснули смешинки.
— А давайте, — кивнула она. — Я как раз хотела туда съездить.
***
Всю неделю он жил ожиданием этого воскресенья. Он летал по мастерской, как на крыльях. Комод, который казался ему безнадёжным, вдруг начал поддаваться. Работа спорилась. Он отшлифовал и покрыл новым лаком столешницу, подогнал разбухшие ящики, начистил до блеска медные ручки. В субботу вечером он смотрел на свою работу, и ему казалось, что вместе с этим комодом он починил и что-то внутри себя.
В воскресенье утром позвонил Дмитрий.
— Пап, привет. Ну как ты там? Я тут с юристом посоветовался. В общем, через год можно подавать на развод в одностороннем порядке, если она не объявится. И на раздел имущества. Ты же понимаешь, квартира…
Сергей слушал его и чувствовал, как на него снова накатывает тоска. Развод, раздел, имущество… Какие мёртвые, казённые слова.
— Дима, погоди. Давай не сейчас об этом, а?
— Но, пап, надо же думать о будущем! Ты не можешь просто сидеть и ждать. Мама, похоже, всё решила. Она даже бабушкины серьги забрала, я у тебя в шкатулке не нашёл. Она сожгла все мосты.
— Значит, сожгла, — неожиданно спокойно сказал Сергей. Он посмотрел в окно, за которым сияло яркое зимнее солнце. — Дима, у меня сегодня дела. Давай созвонимся на неделе.
Он положил трубку, и впервые слова сына не вызвали боли. Только лёгкую грусть. Да, Ольга сожгла мосты. Но, может быть, это было нужно для того, чтобы он наконец огляделся и увидел, что вокруг есть и другие берега.
Поездка в Щеглово была похожа на сказку. Заснеженный парк, хрустальный иней на ветвях старых лип, тишина, нарушаемая только скрипом снега под ногами. Усадебный дом, заколоченный на зиму, дремал под снежной шапкой. Они долго гуляли по аллеям, пили горячий чай из термоса, который принесла Елена, и ели домашние пирожки с капустой.
На обратном пути, в машине, она задремала, откинув голову на подголовник. Сергей вёл машину, изредка поглядывая на её умиротворённое лицо, на выбившуюся из-под шапки прядь волос с серебристой проседью, и чувствовал невероятное, всепоглощающее спокойствие. Он не знал, что будет дальше. Он не строил планов. Но он точно знал, что не хочет возвращаться в ту свою прошлую, тихую и пустую жизнь.
Он отвёз её домой. У подъезда она, проснувшись, смущённо поправила волосы.
— Спасибо за день, Серёжа. Было чудесно.
— Тебе спасибо, — сказал он. И, набравшись смелости, взял её руку. Её ладонь в тонкой шерстяной перчатке оказалась тёплой и доверчиво легла в его. — Лена… Я не знаю, как правильно говорить в таких случаях. Мне пятьдесят шесть лет, и я чувствую себя мальчишкой. Но… я был бы очень рад, если бы мы…
Он запнулся. Она мягко сжала его пальцы.
— Если бы мы увиделись снова? — подсказала она.
— Да.
— Я тоже была бы очень рада, — сказала она, и в её голосе он услышал улыбку. — Очень.
***
Он вернулся в свою квартиру. И впервые за много месяцев она не показалась ему чужой и холодной. Он включил свет во всех комнатах. Прошёл на кухню, поставил чайник. Из окна доносились приглушённые звуки города, смех детей с горки во дворе. Жизнь продолжалась.
Он подошёл к серванту, где в рамочке стояла их с Ольгой свадебная фотография. Он долго смотрел на неё. Двадцать семь лет. Целая жизнь. Он не чувствовал ни злости, ни обиды. Только светлую грусть и… благодарность. За всё, что было. За сына. За тот путь, который они прошли вместе. Но этот путь закончился.
Он аккуратно достал фотографию из рамки, положил её в ящик стола и закрыл его. Он не выбросил её. Он просто убрал её в архив. В прошлое.
На пустое место на серванте он поставил маленькую шкатулку из карельской берёзы. Ту самую, которую сделал для Елены, но она тактично вернула её ему со словами: «Пусть она стоит у вас в мастерской и напоминает вам о том, какие чудеса вы можете творить».
Он заварил себе чай — крепкий, с лимоном. Достал из холодильника остатки пирожков, которые дала ему с собой Елена. Они всё ещё пахли домом и уютом. Он сел за стол на своей кухне. Тишина больше не давила. Она стала просто тишиной. Пространством для новых звуков, новых мыслей, новой жизни.
Телефон на столе завибрировал. «Дима». Сергей посмотрел на экран, улыбнулся и сбросил вызов. Он перезвонит ему завтра. А сегодня…
Сегодня он хотел побыть в этой новой, обретённой тишине. Он откусил пирожок. Он был немного остывший, но всё равно удивительно вкусный. Сергей смотрел в тёмное окно, в котором отражалась его освещённая кухня и его собственное, незнакомое, но спокойное лицо. Впереди был вечер. А потом — новый день. И, кажется, не только он. Впервые за долгое время будущее не пугало его своей неизвестностью. Оно манило.