Снег лег плотным покрывалом на землю, наступило время Мары и Карачуна. Баба Надя решила оградить деревню от всяких незванных гостей и обновить защиту. Она достала из сундука свою скатерку, на которой была вышита местность, и стала ее внимательно изучать.
— Эх затерлось многое, нитки поистрепались, — вздохнула она.
Бабушка вытащила пяльцы и мулине, заправила нитку в иголку и стала вышивать, шепча себе под нос обережные заговоры.
Иголка с тёмно-красной нитью плавно скользила по толстому льну, выписывая сложные обережные узоры. Каждый стежок сопровождался тихим, напевным шёпотом бабы Нади. Она не просто вышивала — она вплетала в ткань заговоры, просьбы к земле, к предкам, к самой Жизни.
— Ой, вы, ниточки-сестрички, сплетитесь покрепче, — проговаривала она, вкалывая иглу. — Чтоб никакая нечисть тёмная щёлочки не нашла. Чтоб Морок со своей свитой мимо прошёл, не зацепился.
Воздух в избе сгустился, наполнился запахом сушёных трав и воска. За окном медленно падал снег, но здесь, в свете нескольких свечей, время словно замедлило свой ход.
Баба Надя вышивала, обновляла границы — очертания деревни, перекрёстки дорог, тропинки к лесу и реке. Особенно тщательно она проходилась по тем местам, где защита истончилась или порвалась — там, где упало Древо Теней, где Оксана черпала силу для борьбы, где Захар вёл свои незримые битвы.
— Вот тут, где тень падала, надо потуже, — бормотала она, закрепляя новый узелок. — И тут, у околицы, подлатать надо. Совсем прохудилось.
Порой она откладывала пяльцы и подходила к окну, вглядываясь в снежную пелену. Казалось, она не просто смотрела, а прислушивалась к чему-то — к шепоту деревьев, к голосу ветра, к тихому гулу самой земли.
— Чует старуха, что зима будет неспокойной, — сказала бы Василиса, загляни она сейчас в избу.
Но в доме была лишь баба Надя, её скатерть-оберег и тихий, мерный шёпот заговоров. Она торопилась. Чуяла сердцем, что тёмные силы не дремлют, что Морок лишь затаился, зализывая раны, и ждёт своего часа.
И с каждым новым стежком защита вокруг деревни становилась чуть прочнее, чуть надёжнее. Невидимая стена из ниток и слов, сотканная любовью и волей старой знахарки, готова была встать на пути любого зла.
Вечером она позвонила Любе.
— Любашка, ты ко мне прийти сейчас сможешь? — спросила баба Надя.
— Что-то случилось? — с тревогой спросила Люба.
— Надо, чтобы ты кое к чему руку свою приложила, — ответила баба Надя.
— А без меня никак не обойтись?
— Нет, голубка моя, никак, — вздохнула бабушка.
— Верочку с собой взять можно?
— Можно, пусть малышка с домовушкой поиграет. Соскучился по ней Афоня. Да и нам она не помешает.
Люба собрала Верочку, тепло оделась и уже через двадцать минут стучала в дверь бабы Нади. Войдя в избу, она замерла на пороге. Воздух здесь был густым, тяжёлым, словно напоенным мёдом и древней силой.
С Верочки сняли верхнюю одежду и отправили играть с домовушкой в большую комнату. Баба Надя завела Любу в свою комнату.
— Садись, внучка, — указала она на стул рядом со своим креслом. На столе перед ней лежала та самая скатерть-оберег, а рядом дымилась глиняная чашка с густым травяным отваром.
— Видишь вот здесь? — костлявый палец ткнул в место на вышивке, где нитки были особенно тёмными, почти чёрными. — Это там, где дерево лежало. Тень глубоко въелась в землю. Моей силы одной мало, чтобы полностью очистить. Нужна твоя кровь.
Люба непроизвольно отшатнулась.
— Моя кровь?
— Не пугайся, много не надо. Всего каплю. Но твоя кровь теперь — часть этой земли. Ты за неё сражалась, ты её защищала. Она тебя признала. Это придаст оберегу силу.
Баба Надя протянула Любе тонкую серебряную иглу.
— Уколись и капни прямо сюда, на это место.
Рука Любы дрогнула, но она взяла иглу. Чёткое движение, лёгкая боль, и алая капля упала на льняную ткань. И случилось странное — вместо того чтобы впитаться, кровь легла поверх ниток, сверкнула на мгновение и исчезла, оставив после себя едва заметный рубиновый отблеск.
— Теперь твоя сила вплетена в защиту, — удовлетворённо кивнула баба Надя. — Ни одна тварь из Нави не пройдёт тут, не спросив твоего разрешения. А теперь бери нитки и иголку и накладывай стежки.
— Какие нитки и где вышивать? — Люба с удивлением посмотрела на бабушку.
— К каким душа лежит — такие и бери, — ответила баба Надя, — И вышивай там, где посчитаешь нужным.
Люба с некоторой неуверенностью провела пальцами по коробке с мулине. Цвета были самые разные — от небесно-голубого до глубокого изумрудного, от солнечно-жёлтого до тёмного, как ночь, индиго. Её пальцы сами потянулись к мотку тёплого, медового оттенка, напоминающего цвет спелой пшеницы.
— Вот эти, — прошептала она.
— Хороший выбор, — одобрительно кивнула баба Надя. — Цвет урожая, цвет жизни. Им и силы прибавится, и защиты.
Люба, стараясь повторить плавные движения бабушки, вдела нитку в иглу. Рука поначалу дрожала, но странное успокоение снизошло на неё, как только игла коснулась ткани. Она не думала, куда именно делать стежок — её рука словно сама знала дорогу. Игла плавно вошла в лён чуть левее того места, где упала её кровь, и поползла, оставляя за собой ровную золотистую строчку.
— Вот так, вот так, — бормотала баба Надя, наблюдая за работой. — Чувствуй ткань. Чувствуй землю под ней. Ты не нитку вплетаешь, ты свою волю в землю вкладываешь. Чтобы росло всё на радость, а не на погибель. Чтобы корни крепкие были, а не гнилые.
Люба вышивала не узор, а нечто большее — она ощущала под пальцами не грубый лён, а саму землю деревни. Её холмы и низины, тропинки и ручьи. Каждый стежок был обещанием, обетом защищать это место.
Когда последний узелок был закреплён, Люба откинулась на спинку стула, чувствуя приятную усталость, будто она прошла пешком несколько вёрст, а не просидела за вышивкой.
На месте её работы лежал небольшой, но яркий участок — несколько стежков теплого, солнечного цвета, которые странным образом переплелись со старыми, тёмными нитками бабы Нади, не нарушая узора, а дополняя его, усиливая.
— Готово, — выдохнула баба Надя, бережно проводя рукой по обновлённой скатерти. — Теперь наш щит стал крепче. И у него появилась еще одна хранительница.
Люба молча смотрела на свою работу, на свою каплю крови и свои стежки. Она больше не была чужой в этой деревне. Она пустила здесь корни. И была готова их защищать.
Баба Надя сложила скатерть, аккуратно, почти благоговейно.
— Всё. Теперь можно спать спокойно. Ну, почти спокойно, — она хитро подмигнула Любе. — На всё сто процентов не защитишься, но на девяносто — точно.
Люба смотрела на скатерть с новым чувством — странной гордости и ответственности. Она была частью этого места. Не просто жительницей, а стражем. И это было куда важнее, чем любые документы на собственность.
Бабушка о чем-то подумала и снова развернула скатерть, нахмурилась.
— Чего-то не хватает, — покачала она головой, — Надо еще шишиге Василисе позвонить, пусть свою руку сюда приложит еще и она.
Люба улыбнулась. Мысль о том, что весёлая и вечно неугомонная Василиса будет с серьёзным видом вышивать обережные узоры, показалась ей забавной.
— Думаешь, она согласится? — спросила она.
— А куда она денется? — фыркнула баба Надя, уже набирая номер на своём древнем кнопочном телефоне. — Тоже тут живёт, тоже защищать свою шкурку должна.
Василиса ответила почти сразу, и из динамика послышался её звонкий голос, заглушаемый звуками какого-то боевика на фоне.
— Баба Надя, привет! Чего звонишь в позднее время? У меня тут Арнольд Шварценеггер как раз плохишей мочит! Мне Захар телек подогнал, сам не смотрит, всё ему некогда.
— Брось ты своего Арнольда, — строго сказала баба Надя. — Иди ко мне. Срочное дело. По защите деревни.
— О! — в голосе Василисы моментально пропала вся легкомысленность. — Щас бегу! Только шелуху от семечек выкину!
Копирование и размещение на других площадках, в том числе и социальных сетях запрещено автором Потаповой Евгенией.
Через десять минут в избу ворвалась запыхавшаяся Василиса, вся усыпанная снежинками.
— Я готова! Что надо делать? Врагов громить? — она огляделась вокруг, как будто ожидая увидеть прямо в избе полчища тёмных сил.
— Врагов громить будем потом, — покачала головой баба Надя, указывая ей на скатерть. — Сначала защиту укреплять. Вышивать будешь.
Василиса замерла с открытым ртом.
— Вышивать? — она посмотрела на свои руки, больше приспособленные для таскания вёдер и размахивания веником. — Ох, сто лет я не вышивала.
— Ничего, — махнула рукой баба Надя. — Главное — не ровность стежка, а сила намерения. Выбирай нитки и садись.
Василиса, скептически хмыкнув, порылась в коробке и вытащила моток ярко-алой, пламенной нити.
— Вот эту хочу! Чтобы горело всё на своём пути!
— Угу, чтоб нечисть боялась, — одобрила баба Надя. — Теперь ищи место, где, по-твоему, защита слабая.
Василиса прищурилась, внимательно изучила карту-скатерть и ткнула пальцем в участок у реки.
— Вот тут! Тут всегда сыро, туманы стоят. Морок тут точно может пролезть! Будем жечь ему пятки!
Её стежки действительно получились неровными, крупными и немного неаккуратными. Но с каждым движением иглы в воздухе становилось жарче, а алая нить на ткани словно светилась изнутри, излучая тёплую, яростную энергию.
— Вот! — Василиса с силой воткнула иглу в ткань, закрепляя последний узел. — Теперь пусть попробует сунуться! Я ему такое устрою…
Она не договорила, застыв с открытым ртом. Её алые стежки, грубые и живые, переплелись с аккуратными золотистыми узорами Любы и мудрыми, древними линиями бабы Нади, создавая единый, неразрывный барьер.
Три разных силы. Три разных характера. Но одна цель — защитить дом.
— Теперь готово, — с удовлетворением в голосе сказала баба Надя, аккуратно складывая скатерть. — Теперь наш щит держится на трёх столпах. Сломать такой будет ой как непросто.
Люба, Василиса и баба Надя переглянулись. И в тишине избы, под треск дров в печи, родилось новое, молчаливое соглашение. Они были тремя хранительницами. И ни одна тёмная сила не смела пройти там, где они стояли на страже.
Автор Потапова Евгения