– Эти деньги нужны нам, – крикнула свекровь, пока я закрывала приложение банка на стареньком смартфоне. Экран погас, спрятав шестизначную сумму, но цифры продолжали гореть у меня перед глазами, выжигая сетчатку. Триста тысяч рублей. Наследство от двоюродной тетки из Саратова, которую я видела три раза в жизни. Неожиданный, почти нереальный подарок судьбы.
Раиса Петровна, маленькая, высохшая женщина с вечно недовольным выражением лица, стояла в дверях моей комнаты, подбоченившись. Ее взгляд был острым, как шило. Она всегда входила без стука. В этой квартире, принадлежавшей когда-то ее родителям, она считала себя полноправной хозяйкой, а меня, прожившую здесь с ее сыном двадцать восемь лет, – временной постоялицей.
– Нам, Елена, – повторила она, делая ударение на первом слове. – У Андрюши проект горит. Важное дело. Государственной важности, можно сказать. А ты на книжку свою копейку положила и сидишь, как Кощей над златом.
Я молча положила телефон на тумбочку. Что ей ответить? Что эти деньги – единственное, что принадлежало лично мне за последние лет десять? Что «проект государственной важности» моего мужа Андрея – это мутная схема с криптовалютой, в которую его втянул какой-то ушлый знакомый? Что он уже влез в долги, перезаложил машину и теперь нацелился на мой внезапный капитал?
– Я подумаю, Раиса Петровна, – сказала я тихо, как всегда. Мой голос казался мне чужим, слишком бесцветным.
– Думать тут нечего! – отрезала она. – Семья – это общий котел. Или ты себя уже не частью семьи считаешь?
Она развернулась и зашаркала на кухню, оставив за собой шлейф укоризны и запах валокордина. Я осталась сидеть на кровати. Комната, оклеенная выцветшими обоями в мелкий цветочек еще в начале двухтысячных, вдруг показалась невыносимо тесной, как гроб. Общий котел. В нашем котле давно уже варилась одна лишь картошка в мундире, сдобренная упреками и молчанием. А все сливки снимал кто-то другой.
Вечером пришел Андрей. Когда-то я влюбилась в его размах, в его громкий смех и уверенность, с которой он брался за любое дело. В девяностые он был одним из первых «коммерсантов» в нашем Нижнем Новгороде, возил из Турции кожаные куртки, потом открыл сеть ларьков. Мы жили хорошо, ярко. Он дарил мне французские духи и обещал, что однажды мы купим домик у моря. Потом ларьки пришлось закрыть, бизнес пошел на спад, а громкий смех сменился раздраженным ворчанием. Домик у моря превратился в эту двушку-хрущевку с вечно больной свекровью, а французские духи – в дезодорант по акции из ближайшего супермаркета.
Он вошел на кухню, где я разогревала вчерашний суп, и даже не поздоровался. Сбросил на стул дорогой пиджак, который я ему не покупала, и устало потер переносицу. От него пахло новым, незнакомым парфюмом – резким, с нотками сандала и чего-то еще, вызывающе мужского.
– Мать сказала, ты деньги получила, – начал он без предисловий, наливая себе воды из фильтра.
– Получила, – кивнула я, не оборачиваясь. Спиной чувствовала его тяжелый взгляд.
– Лен, ты же понимаешь, мне сейчас очень нужно. Это последний рывок. Мы выйдем на такой уровень… Ты даже не представляешь. Через полгода вернем твои деньги с процентами. Купим тебе шубу, поедем отдыхать. Куда ты там хотела? В Петербург, на белые ночи?
Его голос стал мягким, вкрадчивым – тот самый голос, которым он двадцать восемь лет назад читал мне стихи у фонтана на площади Минина. Я почти физически ощутила, как внутри меня что-то дрогнуло, готовое поддаться, поверить, простить заранее. Сколько раз я уже слышала эти обещания? «Последний рывок», «вот-вот выстрелит», «надо только потерпеть». Я молча поставила перед ним тарелку с супом.
– Это мои деньги, Андрей, – сказала я, сама удивляясь своей смелости. – От тети Нины.
Он удивленно поднял на меня глаза. В них промелькнуло недоумение, сменившееся холодным раздражением.
– А ты у нас теперь не моя жена, а племянница тети Нины? Что за эгоизм, Лен? Я для семьи стараюсь, из кожи вон лезу, а ты за свои три копейки трясешься.
«Три копейки». Триста тысяч. Моя годовая зарплата в университетской библиотеке. Я посмотрела на его руки. Ухоженные ногти, дорогие часы на запястье. Тоже не моя покупка.
– Я подумаю, – повторила я свою дневную мантру и вышла из кухни.
На следующий день в библиотеке было тихо и пахло пылью веков. Я сидела за своей конторкой в читальном зале, механически выдавая книги студентам, а в голове крутился вчерашний разговор. Моя напарница и единственная подруга Марина, женщина резкая и наблюдательная, дважды разведенная и ни о чем не жалеющая, подошла ко мне, скрипнув паркетом.
– Ты чего кислая, как лимон без сахара? – спросила она шепотом, присаживаясь на краешек стула. – Опять твой гений непризнанный настроение испортил?
Я молча пожала плечами. Врать Марине было бесполезно, она видела меня насквозь.
– Деньги, – выдавила я. – Тетка наследство оставила. Небольшое. А ему на «проект» надо.
Марина выразительно хмыкнула.
– На «проект» по имени Светочка или Оленька? Лен, открой глаза. Новые пиджаки, парфюм не из «Магнит Косметик», вечные «совещания» до полуночи. Ты правда веришь в его криптовалюту? Он тебе хоть один документ показал? Бизнес-план?
– Он говорит, это коммерческая тайна, – пролепетала я, и мне самой стало стыдно за эти слова.
– Конечно, тайна, – фыркнула Марина. – Главная тайна – сколько стоит номер в гостинице «Ока» и ужин в ресторане на Рождественской. Послушай меня, старая дура. Ни копейки. Слышишь? Ни-ко-пей-ки. Эти деньги – твой спасательный круг. А то утонешь вместе с его «Титаником».
Ее слова были грубыми, но отрезвляющими. Я вспомнила, как несколько недель назад, стирая его рубашку, нашла в кармане чек из ювелирного магазина. Небольшой, на золотую подвеску. На мой день рождения через неделю он подарил мне набор гелей для душа и мочалку. Сказал: «Ну, ты же любишь все практичное». Я тогда проглотила обиду, убедив себя, что у него просто нет денег. А сейчас этот чек всплыл в памяти, как улика.
Вечером у нас был традиционный сбор книжного клуба. Мы собирались раз в месяц в небольшом зале библиотеки – пять женщин «за пятьдесят», обсуждали прочитанное и делились новостями. В этот раз говорили о романе Людмилы Улицкой. Атмосфера была уютной, пахло заваренным в термосе чаем с бергамотом и домашним печеньем, которое принесла Людмила Аркадьевна, бывшая преподавательница филологии.
– Главная героиня столько лет жила ради других, – рассуждала она, поправляя очки в тонкой оправе. – Ради мужа, ради детей. Она забыла, чего хочет сама. А потом, в шестьдесят, вдруг поняла, что у нее есть своя, отдельная жизнь. И не побоялась все изменить.
– Легко сказать – не побоялась, – вздохнула Ольга, бухгалтер на пенсии. – А страх? Страх одиночества, безденежья? Что люди скажут?
– А что могут сказать люди? – парировала Людмила Аркадьевна. – Что в твои годы надо сидеть на лавочке и семечки щелкать? Ерунда. Жизнь не кончается ни в пятьдесят, ни в шестьдесят. Кончается терпение. И это, я вам скажу, прекрасный момент. Момент, когда можно наконец-то начать жить для себя.
Я слушала их и чувствовала, как слова Людмилы Аркадьевны проникают под кожу, попадают в самый центр моей боли. «Кончается терпение». А у меня оно кончилось? Или я так и буду жевать эту горькую жвачку из обид и разочарований, боясь ее выплюнуть?
Возвращаясь домой по вечернему городу, я вдруг остановилась у витрины ресторана. За столиком у окна сидела пара. Мужчина, очень похожий на Андрея своей самоуверенной посадкой головы, что-то увлеченно рассказывал молодой, смеющейся женщине. Он держал ее руку в своей. Я замерла, сердце пропустило удар. Но нет, это был не он. Просто похож. Но картина эта так ярко врезалась в память, что я до самого дома не могла от нее отделаться. Я представляла на месте той женщины себя, двадцать лет назад. Когда Андрей так же держал мою руку и смотрел на меня влюбленными глазами. Куда все это делось? Когда фарфоровая чашка нашей любви дала первую трещину, а потом и вовсе разбилась на мелкие, не подлежащие склейке осколки?
Я вспомнила один случай, лет десять назад. Мы отмечали пятнадцатилетие нашей свадьбы. Я накрыла стол, приготовила его любимую утку с яблоками. Ждала его. Он пришел за полночь, пьяный и злой. Швырнул на стол букет увядших роз и прорычал: «Что, празднуем? Нечего праздновать». Оказалось, у него сорвалась какая-то очередная сделка. Он не извинился. Ни тогда, ни на следующий день. А я… я просто убрала со стола, съела кусок холодной утки в одиночестве на кухне и легла спать, отвернувшись к стене. Я проглотила это, как проглатывала сотни других обид, больших и маленьких. Я была мастером по замалчиванию, чемпионом по самообману. «Он устал», «у него трудный период», «надо его поддержать». Сколько лет я сама себе это говорила?
Дома меня ждала очередная сцена. Раиса Петровна встретила меня в коридоре.
– Ну что, надумала? Андрей весь на нервах, звонил. Ему завтра утром деньги нужны. Край.
– Нет, – сказала я твердо, глядя ей прямо в глаза. – Я не дам ему денег.
Свекровь на мгновение опешила. Она не привыкла к такому тону.
– Что значит «нет»? – прошипела она. – Ты что себе возомнила? Ты ему жена или кто?
– Жена. А не кошелек и не бесплатная прислуга.
Я прошла в свою комнату и впервые за много лет заперла дверь на шпингалет. За дверью еще долго слышалось возмущенное бормотание свекрови, но я не слушала. Я села на кровать и заплакала. Не от обиды или жалости к себе. Это были слезы облегчения, как будто прорвало многолетнюю плотину.
Ночь была бессонной. Я лежала и смотрела в потолок, на котором плясали отсветы уличных фонарей. В голове, как в калейдоскопе, сменяли друг друга картинки прошлого. Вот мы, совсем молодые, гуляем по набережной Волги, и Андрей, смеясь, обещает построить для меня самый красивый дом на свете. Вот мы покупаем эту квартиру, и я, счастливая, выбираю обои, мечтая, как мы создадим здесь наше уютное гнездо. Вот родилась наша дочь, Аня, и Андрей качает ее на руках, такой нежный и заботливый. Аня давно выросла, вышла замуж и уехала в Москву. Она звонит редко, наши разговоры всегда немного натянутые. Может, она видит и понимает больше, чем я?
Ближе к утру я задремала и проснулась от тихого скрипа. Андрей пытался войти в комнату, но наткнулся на запертую дверь. Он постоял мгновение и ушел. Я услышала, как он тихо разговаривает с кем-то по телефону в коридоре. Любопытство пересилило страх. Я на цыпочках подошла к двери и прислушалась.
– Да не дает она, представляешь? – говорил он раздраженным шепотом. – Уперлась, как овца. Старая стала, упрямая… Нет, не волнуйся, котенок, я что-нибудь придумаю. Займу, переза-… Да какая ей разница, она в своих книжках живет, реальности не видит. Главное, чтобы наш круиз не сорвался… Да, конечно, на майские. Все, как мы хотели. Целую.
«Котенок». «Наш круиз». Меня накрыло ледяной волной. Стало так холодно, что застучали зубы. Это был не просто чек на подвеску. Это была целая другая, параллельная жизнь, в которой мне не было места. Жизнь с круизами, «котятками» и планами на майские. А в моей жизни были выцветшие обои, вчерашний суп и требование отдать последние деньги.
Это был тот самый момент, о котором говорила Людмила Аркадьевна. Момент, когда терпение кончилось. Окончательно и бесповоротно.
Я не стала устраивать скандал. Утром, когда Андрей и его мать еще спали, я тихо встала, оделась и вышла из дома. Я поехала не в библиотеку. Я поехала в банк. Сняла небольшую часть денег – пятьдесят тысяч. Потом пошла в агентство недвижимости.
– Мне нужна однокомнатная квартира в аренду, – сказала я девушке-риелтору, которая удивленно посмотрела на мою скромную одежду. – Недорого. Можно на окраине. Главное, чтобы чистая и тихая.
К вечеру у меня было два варианта. Один в спальном районе, другой – крошечная студия, но в старом доме недалеко от центра, с высоким потолком и большим окном. Я выбрала второй. Что-то в этом окне, выходящем на тихий зеленый дворик, показалось мне обещанием новой жизни.
Вернувшись домой, я застала обоих на кухне. Они ждали меня, как инквизиторы.
– Где ты была? – начал Андрей с плохо скрываемой яростью. – Телефон не берешь!
– Гуляла, – ответила я спокойно. – Дышала воздухом.
– Ты издеваешься? – вскипел он. – Мне деньги нужны! Я из-за тебя могу все потерять!
– Ты уже все потерял, Андрей, – сказала я, глядя ему прямо в глаза.
Он осекся.
– В каком смысле?
– Я все слышала. Про «котенка». И про круиз на майские.
На кухне повисла звенящая тишина. Лицо Андрея сначала побагровело, потом стало пепельно-серым. Раиса Петровна открыла рот, чтобы что-то сказать, но не нашла слов.
– Лена… это не то, что ты подумала… – начал он лепетать. – Это… это просто разговор…
– Не унижайся, Андрей, – прервала я его. – И меня не унижай. Я ухожу.
Я пошла в комнату и достала с антресолей старый чемодан. Я складывала в него только самое необходимое: смену белья, несколько кофт, джинсы, свою косметичку. Потом подошла к книжному шкафу. Мои любимые томики – Цветаева, Ахматова, тот самый сборник Улицкой. Я бережно уложила их поверх одежды.
– Куда ты пойдешь? – голос Андрея за спиной был растерянным. В нем уже не было ни гнева, ни уверенности. Только страх. – Кому ты нужна в твои пятьдесят два? В библиотеку свою? На копеечную зарплату?
– Себе, – ответила я, не оборачиваясь. – Я нужна себе.
Раиса Петровна вдруг заплакала – тихо, по-стариковски.
– Леночка, дочка, не делай глупостей… Ну, с кем не бывает… Мужик он…
– Не надо, мама, – оборвал ее Андрей. Он вдруг сел на стул, ссутулился, и я впервые за много лет увидела в нем не самоуверенного «коммерсанта», а просто уставшего, постаревшего мужчину, который запутался в собственной лжи.
Я застегнула чемодан. Взяла свою сумку, в которой лежал договор аренды и ключи. В дверях я остановилась.
– Ипотеку за Анину квартиру, которую мы платим, я продолжу вносить свою половину, – сказала я. – Можешь не беспокоиться. А твои долги за «проекты» – это твои долги.
Я вышла и закрыла за собой дверь. Не хлопнула, а именно закрыла. Аккуратно, как закрывают прочитанную книгу.
Моя новая квартира была крошечной. Старый диван, стол, два стула и шкаф. Но она была залита апрельским солнцем, бьющим в огромное, чисто вымытое окно. Я поставила чемодан, подошла к окну и открыла его. В комнату ворвался запах весенней земли и свежести. Во дворике на скамейке сидели две старушки, а рядом с ними играл маленький ребенок.
Я достала телефон и снова открыла банковское приложение. Триста тысяч за вычетом платы за квартиру и залога. Двести сорок тысяч. Не спасательный круг, как сказала Марина. Скорее, надувной жилет. Но он был мой. И он держал меня на плаву.
Я позвонила дочери.
– Анечка, привет.
– Мам? Что-то случилось? У тебя голос странный.
– Все в порядке, дочка. Даже лучше, чем в порядке. Я от папы ушла.
На том конце провода повисло молчание.
– Мам… Наконец-то, – выдохнула она. И я поняла, что она все знала. Всегда знала и ждала. – Ты где? Тебе помощь нужна?
– Я сняла квартиру. У меня все хорошо. Правда.
– Я приеду на выходные. Обязательно приеду. Мы с тобой сходим куда-нибудь. Купим тебе новое платье.
– Хорошо, – улыбнулась я. – Купим.
Положив трубку, я еще долго стояла у окна. Впервые за много лет я не думала о том, что приготовить на ужин, поглажена ли у Андрея рубашка и выпила ли Раиса Петровна свои таблетки. Я думала о том, что завтра пойду в библиотеку, а после работы куплю в горшке герань и поставлю ее на подоконник. Потом, может быть, запишусь на курсы итальянского, о которых давно мечтала. Или просто буду гулять по весеннему городу и читать книги.
Счастье не свалилось на меня с неба. Не было ни принца на белом коне, ни внезапного богатства. Была только тишина, чистое окно и чувство обретенного достоинства. И этого было более чем достаточно, чтобы начать новую главу. Я взяла с полки томик Ахматовой, раскрыла на случайной странице и прочитала вслух, в пустую, залитую солнцем комнату:
«Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу».
Я улыбнулась. Да, именно так. Просто, мудро жить. Все только начиналось.