– Ты не получишь ничего после развода, – усмехнулся Борис, не зная про документы.
Его слова, брошенные с ленивой, сытой уверенностью, повисли в затхлом воздухе их гостиной. Они не ударили, не укололи, а скорее упали глухим, вязким комком в ту тишину, что уже давно поселилась между ними. Елена молча смотрела на мужа. Он сидел в их единственном приличном кресле, том, что достался ей еще от родителей, и самодовольно поглаживал округлившийся живот под растянутой футболкой. В его глазах плескалось торжество победителя, который только что объявил шах и мат ничего не подозревающему противнику.
– Ни-че-го, – повторил он по слогам, наслаждаясь звуком собственного голоса. – Квартира моя. Машина на мне. Дача, хоть и развалюха, тоже моя. А ты куда пойдешь, Леночка? К маме в ее хрущевку? Так там и без тебя тесно.
Елена не ответила. Она просто смотрела на него, и в ее взгляде не было ни страха, ни отчаяния. Была только странная, холодная отстраненность, будто она наблюдала за неприятной, но неизбежной сценой из чужой жизни. Он не знал. Он действительно не знал. Двадцать пять лет совместной жизни, а он так и не удосужился узнать самого главного.
Все началось около месяца назад, в один из тех серых ноябрьских вечеров, когда кажется, что промозглый холод пробрался не только в старые оконные рамы их ярославской «сталинки», но и в самую душу. Борис, вернувшись с работы – он держал небольшой автосервис, который то приносил копейку, то вгонял в долги, – с порога объявил свою новую гениальную идею.
– Лен, я тут подумал, – начал он, даже не сняв ботинок и прошагав по чистому полу в центр комнаты. – Надоело мне с этими железками возиться. Неблагодарное это дело. Есть тема получше. Глэмпинг!
Елена, которая перебирала на кухне гречку, замерла.
– Что?
– Глэмпинг, говорю. Это как кемпинг, только с комфортом. Шалаши такие модные, с кроватями, с душем. На берегу Волги поставим, народ попрет! Инстаграмщицы всякие, москвичи на выходные. Золотое дно, Лен!
Она медленно вышла в коридор, держа в руках сито с крупой. Борис уже размахивал руками, его лицо горело нездоровым румянцем азарта. Таким она его видела каждый раз, когда он загорался очередной «темой», которая неизбежно заканчивалась пшиком и новыми долгами. Были и страусиная ферма, и разведение раков в подвале, и скупка криптовалюты на пике.
– Боря, какие шалаши? На какие деньги? У нас кредит за твою последнюю «гениальную идею» еще не выплачен.
– Вот! – Он ткнул в нее пальцем. – Вот в этом вся твоя проблема! Ты мыслишь мелко, приземленно! Как библиотечная мышь! А надо мыслить масштабно! Деньги… Деньги есть у нас под ногами.
Елена похолодела. Она знала, что он имеет в виду.
– Эту квартиру, – выдохнул он, обводя рукой комнату с высокими потолками и лепниной, которую он сам же называл «совковым убожеством». – Продаем ее. Это же самый центр! Деньжищ хватит и на землю, и на десять этих твоих глэмпингов, и еще останется. А сами пока снимем что-нибудь на окраине. Или у твоей мамы перекантуемся. Ей же веселее будет.
Он говорил это так просто, так буднично, будто предлагал переставить мебель. Елена почувствовала, как сито в ее руках мелко дрожит. Гречка посыпалась на старый, истертый паркет.
– Ты в своем уме? – тихо спросила она. – Продать квартиру? Нашу квартиру?
– Ну, технически она общая, – небрежно поправил он. – В браке нажитая. Так что половина моя по закону. Но я же не зверь, я все в общее дело пущу. В наше будущее!
В тот вечер она впервые за много лет не спала. Лежала рядом с его храпящим телом и смотрела в потолок, где лунный свет рисовал причудливые узоры. «В браке нажитая». Эта фраза эхом отдавалась в ее голове. Он забыл. Или сделал вид, что забыл. А может, никогда и не придавал значения.
Ей было двадцать семь, ему тридцать. Они только поженились. Жили в крошечной комнатке в общежитии, и оба мечтали о своем угле. И вот тогда ее родители, простые инженеры с местного завода, совершили главный подвиг своей жизни. Они продали свою дачу, фамильные драгоценности, что-то заняли у родни и купили ей, своей единственной дочери, эту двухкомнатную квартиру. Небольшую, требующую ремонта, но в самом сердце старого города, с видом на утопающую в зелени улицу.
Елена хорошо помнила тот день. Отец, смущенно кашляя, протянул ей папку с документами.
– Вот, дочка. Это тебе. Только оформили сразу как дарственную. На всякий случай. Жизнь, она, знаешь, разная бывает. Пусть это будет твоя крепость. Твоя и ничья больше.
Борис тогда тоже был рад. Он обнимал ее, кружил по пустым комнатам, строил планы. «Здесь у нас будет спальня, а здесь – детская!» Но про дарственную он, кажется, пропустил мимо ушей. Для него это была просто «наша квартира». А со временем она стала «моя квартира», потому что он вбил здесь пару гвоздей и один раз сам поклеил обои в коридоре.
И вот теперь, спустя четверть века, эта «крепость» должна была пойти с молотка ради очередной его безумной затеи.
На следующий день Елена чувствовала себя разбитой. На работе, в тишине читального зала областной библиотеки, она не могла сосредоточиться. Буквы плыли перед глазами. Мысли возвращались к вечернему разговору. Она машинально расставляла книги, вдыхая их сладковато-пыльный аромат, который всегда ее успокаивал. Но сегодня и это не помогало.
– Что с тобой, Лена? На тебе лица нет, – в обеденный перерыв спросила ее Татьяна Петровна, заведующая отделом редкой книги. Татьяна Петровна, женщина за шестьдесят, острая на язык и мудрая, как сама жизнь, работала здесь вечность и видела всех насквозь.
Они сидели в маленькой подсобке, пили чай из старых чашек в горошек. И Елена, сама от себя не ожидая, рассказала. Про глэмпинг, про продажу квартиры, про слова мужа.
Татьяна Петровна слушала молча, не перебивая, только ее тонкие губы сжимались все плотнее. Когда Елена закончила, она отставила свою чашку с резким стуком.
– Так. А документы-то у тебя где? Дарственная эта?
– Дома. В старой папке с мамиными бумагами.
– Дома? – Татьяна Петровна посмотрела на нее так, будто Елена сказала, что хранит там ядерную боеголовку. – Ты совсем ума лишилась? Завтра же бери отгул, поезжай к матери и спрячь эту папку у нее. Да так спрячь, чтобы никто не нашел. И сделай себе копию. Нотариально заверенную. Положи в банковскую ячейку. Слышишь меня, Елена? Это не шутки. Твой Борис, он же как танк, прет напролом. Он и найти, и выкинуть может, а потом скажет, что так и было.
Слова старшей коллеги отрезвили Елену. Страх сменился холодной решимостью. Действительно, чего она ждет?
На следующий день, сославшись на мигрень, она осталась дома. Дождалась, когда Борис уедет в свой сервис, и полезла на антресоли. Там, в старом чемодане, под стопкой пожелтевших газет, лежала та самая папка из кожзаменителя. Руки слегка дрожали, когда она открыла ее. Вот он, тот самый документ на гербовой бумаге. «Договор дарения». Четким, каллиграфическим почерком нотариуса было выведено: «Я, такой-то, дарю своей дочери, Елене Викторовне, в полную ее собственность…».
Она прижала папку к груди. Это было не просто доказательство ее прав. Это был привет из прошлого, напоминание о родительской любви и заботе. Напоминание о том, что она – не просто «Леночка», приложение к мужу, а Елена Викторовна, у которой есть своя собственная крепость.
Она сделала все, как велела Татьяна Петровна. Отвезла оригинал матери, которая, выслушав ее, только горестно покачала головой и спрятала папку в свой тайник за старым сервантом. Потом поехала к нотариусу, сделала заверенную копию. Ощущение, что она делает что-то правильное, придавало сил.
А Борис тем временем развернул бурную деятельность. Он не сомневался в успехе. Он уже нашел потенциального покупателя на квартиру – какого-то своего приятеля-коммерсанта, который готов был дать хорошую цену наличными. Он привел в дом риелтора, полного молодого человека в слишком дорогом для Ярославля костюме, который ходил по комнатам, цокал языком и заглядывал в шкафы.
– Да, локация шикарная, – говорил он Борису, полностью игнорируя Елену, застывшую у окна. – Потолки, метраж… Ремонтик, конечно, убитый, но это мелочи. Скинем под это дело.
Елена чувствовала себя вещью, частью интерьера, которую тоже оценивают. Ей хотелось крикнуть, выгнать их вон, но она молчала. Еще не время. Она должна была дать ему дойти до конца.
Напряжение росло с каждым днем. Борис стал раздражительным, постоянно говорил по телефону, чертил какие-то планы на салфетках. Он уже жил в своем будущем глэмпинге. А Елена жила в своей квартире, как на пороховой бочке, но с каждым днем чувствовала в себе все больше твердости. Она начала замечать то, на что раньше закрывала глаза. Как он никогда не убирает за собой тарелку. Как бросает грязные носки посреди комнаты. Как перебивает ее на полуслове, считая ее мнение неважным. Как вся их жизнь была построена вокруг его желаний, его «тем», его настроения. А она? Где во всем этом была она?
Она стала чаще звонить сыну Денису, который уже несколько лет жил и работал программистом в Санкт-Петербурге. Раньше их разговоры были короткими и дежурными: «Как дела? Здоров? Деньги есть?». Теперь же она начала рассказывать. Не жалуясь, а просто делясь.
– Мам, ты серьезно? – изумился Денис, когда услышал про глэмпинг. – Отец опять за свое? Он же понимает, что это чистая авантюра? А квартиру… Мам, а он вообще помнит, что это твоя квартира?
Елена горько усмехнулась.
– Кажется, нет, сынок. Он считает ее «в браке нажитой».
В трубке повисло молчание.
– Мам, – наконец сказал Денис твердо. – Не смей поддаваться. Ни в коем случае. Это твой дом. Если что, я приеду. Просто скажи.
Этот разговор стал для нее еще одной точкой опоры. Она не одна.
Развязка наступила внезапно. В один из вечеров Борис вернулся домой необычайно возбужденный. Он бросил на стол толстую папку.
– Все! Покупатель дал согласие! Задаток завтра переведет. Я уже и с юристом его договорился, начинаем готовить сделку. Тебе нужно будет только подъехать и подписать пару бумаг. Ну, и согласие на продажу, само собой.
Он сиял. Он уже мысленно тратил деньги. Елена посмотрела на него своим новым, холодным взглядом.
– Я не буду ничего подписывать.
Борис замер, улыбка сползла с его лица.
– Что?
– Я не буду продавать квартиру, Боря. Ни за какие деньги.
Он несколько секунд смотрел на нее, не веря своим ушам. Потом его лицо начало наливаться багровой краской.
– Ты… Ты что несешь? Ты с ума сошла? Людка, да ты в своем уме ли? Ой, то есть Ленка! Я уже все решил! Люди ждут!
– Ты решил. Без меня. А я не согласна.
– Да кто тебя спрашивать будет?! – заорал он. – Это и моя квартира тоже! Я тут двадцать пять лет прожил! Я тут ремонт делал!
– Обои в коридоре поклеил, – тихо уточнила она. – Я помню.
– Да я тебя через суд заставлю! Половина моя по закону!
– Нет, Боря. Не твоя.
Он осекся. В его глазах мелькнуло что-то похожее на неуверенность.
– В смысле, не моя?
Елена встала, подошла к комоду, достала из ящика нотариально заверенную копию дарственной и положила ее на стол перед ним.
– Вот в этом смысле. Эта квартира никогда не была нашей. Она всегда была моей. Мне ее подарили мои родители. И оформили дарственной, чтобы такие, как ты, не могли на нее претендовать.
Борис схватил листок. Его глаза бегали по строчкам. Он читал, потом снова перечитывал, будто не мог поверить. Выражение его лица менялось с калейдоскопической скоростью: недоумение, растерянность, осознание, и, наконец, звериная ярость.
– Это… это что такое? Подделка? Ты ее подделала?!
– Нет. Это копия. Оригинал в надежном месте. Можешь проверить у любого юриста. Квартира моя, Борис. И продаваться она не будет.
Он вскочил, опрокинув стул.
– Ах ты… Ах ты змея! Пригрел на груди! Двадцать пять лет! Я на тебя жизнь положил, а ты за моей спиной интриги плела!
– Ты не на меня жизнь положил, Боря. Ты жил в моей квартире, ел еду, которую я готовила, и носил рубашки, которые я гладила. И считал, что это в порядке вещей. А теперь, когда тебе понадобились деньги на очередную игрушку, ты решил, что можешь вышвырнуть меня из моего же дома.
Именно в этот момент, в пылу его ярости и своего неожиданного ледяного спокойствия, она поняла, что это конец. Не просто конец идее с глэмпингом. Конец их браку. Конец этой долгой, выматывающей игре в одни ворота.
– Значит так, – процедил он, тяжело дыша. – Развод. Немедленно. И ты пожалеешь об этом. Я отсужу у тебя все, что смогу. Ты не получишь ничего после развода! – усмехнулся он той самой ухмылкой, полной злобы и бессилия.
– Хорошо, – спокойно ответила Елена. – Развод.
И вот теперь она сидела напротив него в их гостиной, которую он уже считал чужой, и слушала его угрозы. «Ни-че-го». В ее душе не было страха. Только усталость и странное, почти радостное предвкушение тишины.
Следующие несколько недель превратились в кошмар. Борис пытался давить. Он звонил ее матери, кричал в трубку, что ее дочь его обманула. Он жаловался их общим знакомым, выставляя себя жертвой коварной и расчетливой женщины. Некоторые верили. Но самые близкие, те, кто знал их семью не понаслышке, молчаливо поддерживали Елену.
Он подал на развод и на раздел имущества. Его юрист, такой же нахрапистый, как и он сам, пытался доказать в суде, что в квартире были сделаны «неотделимые улучшения» на общие средства, а значит, Борису полагается компенсация. Он притащил чеки на обои пятнадцатилетней давности и на смеситель, который сам же сломал через месяц после установки. Судья, пожилая, уставшая женщина, посмотрев на дарственную, а потом на Бориса, только тяжело вздохнула. В компенсации ему отказали.
Машину и развалюху-дачу он, конечно, оставил себе. Елена и не претендовала. Ей не нужно было ничего, кроме ее крепости. Кроме ее тишины.
В день, когда решение суда о разводе вступило в силу, Борис собирал свои вещи. Он делал это демонстративно, громко, хлопая дверцами шкафов. Он бросал одежду в сумки, бормоча проклятия. Елена сидела на кухне и пила чай, глядя в окно. Шел первый снег. Большие, пушистые хлопья медленно опускались на город, укрывая его белым саваном, обещая чистоту и обновление.
– Ну что, довольна? – бросил он, появившись в дверях кухни с двумя баулами. – Осталась одна в своей конуре. Королева!
Елена повернулась к нему. Впервые за долгие месяцы она ему улыбнулась. Не зло, не торжествующе. А просто спокойно, почти сочувственно.
– Да, Боря. Довольна. Очень.
Он фыркнул, не найдя, что ответить, и, шаркая ногами, пошел к выходу. Хлопнула входная дверь.
И наступила тишина.
Та самая, благословенная, оглушительная тишина, о которой она мечтала. Елена сидела неподвижно несколько минут, прислушиваясь. Не было слышно ни звука телевизора из гостиной, ни его шарканья, ни недовольного ворчания. Только тиканье старых часов на стене.
Она медленно встала, подошла к окну. Снег все шел. Она смотрела на него и чувствовала, как с души спадает тяжелый, многолетний гнет. Она свободна.
Через неделю приехал Денис. Он вошел в квартиру, обнял ее крепко-крепко.
– Ну как ты, мам?
– Хорошо, сынок. Правда хорошо.
Он привез ей в подарок большой красивый цветок в горшке – орхидею.
– Поставь на подоконник. Пусть красиво будет.
Они весь вечер пили чай на кухне, и Елена рассказывала ему о своих планах. Не о грандиозных проектах, а о маленьких, простых вещах. Что хочет переклеить обои в спальне – выбрать нежные, с цветочным рисунком. Что заведет еще фиалок – она всегда их любила, а Борис называл «бабской блажью». Что запишется на курсы по реставрации книг при музее. Что будет просто жить. Для себя.
Когда Денис уехал, Елена осталась одна. Но это было не одиночество. Это было уединение. Она ходила по своей квартире, касаясь рукой стен, и чувствовала себя хозяйкой. Не только этих квадратных метров, но и своей собственной жизни.
Она достала с антресолей старые фотоальбомы, которые Борис грозился выбросить как «хлам». Вот ее молодые родители. Вот она – маленькая девочка с бантами. Вот ее студенческие годы. Целая жизнь, которая принадлежала только ей.
Она села в то самое кресло, которое теперь по праву было ее. Взяла с полки давно отложенную книгу, укрылась пледом. За окном тихо падал снег. В квартире пахло пылью старых книг, заваривающимся чаем и свободой. И впервые за двадцать пять лет Елена Викторовна чувствовала себя абсолютно, безмятежно счастливой. Она ничего не потеряла. Она все обрела.