Свою третью часть автор назвал менее иронично и дерзко, получив нагоняй и советы от своих рецензентов. Здесь он уже не стал шутить, ... не все понимают шутки, сформулировав результат следующим образом: "... это книга которая была написана в моей каюте на протяжении 62 конвоев и 38 ночных патрулирований. И мне кажется, что материал этой книги получен целиком из первых рук, а что касается ее недостатков, то я уверен - все они обусловлены окружающей обстановкой."
И кто мы такие, чтобы не согласиться с автором, и не поблагодарить переводчиков?
Продолжение, начало - ЗДЕСЬ, и ТУТ, и ВОТ ГДЕ.
...Утро, когда мы должны были отправиться на базу, застало нас на мертвом якоре среди самого густого тумана, который я когда-либо видел. Стоять на якоре в тумане, в известной мере, лучше, чем быть в одиночку затерянным в море, но это печальное обстоятельство не облегчает положения. Корабль словно лежал в мокром коконе - со шканцев не видно мостика, мачта терялась, уткнувшись в серое сырое одеяло, которое давило на нас со всех сторон. Между тем вокруг продолжали двигаться речные суда, о чем возвещали многочисленные сирены; наш колокол звонил каждую минуту, пытаясь пробить окружающую нас стену и оградить от опасности идущие мимо суда. Мы стояли, естественно, не на фарватере, но это обстоятельство не давало никакой гарантии. Время от времени буксир или пакетбот, осторожно пробиравшиеся от буя к бую, замечали нас, их впередсмотрящий принимался кричать, наш матрос у колокола исполнял темпераментное соло, затем незваный гость проходил мимо и нырял в небытие. Матросы, работавшие на палубе, повинуясь древнему инстинкту моряков, не переставая, всматривались в туман, прибавляя свою озабоченность к сумме общей бдительности.
Я и сам обладал этим инстинктом, и он мешал заниматься чем-то другим, кроме как следить за сложнейшей обстановкой, но все же работа, которую надо выполнить пересиливала этот инстинкт. Поскольку первый лейтенант постоянно находился на верхней палубе, я имел возможность провести большую часть утра у себя в каюте, где плохое настроение соперничало с туманом снаружи, когда я пытался пробираться через лабиринты, нагороженные в книгах учета спиртного, выпитого в кают-компании. (Я не математик, однако; и не простак, которого можно провести на фиктивных счетах, поэтому строгий отеческий глаз должен был задержаться на персональных отчетах о выпитом, отбрасывая недосказанность внешних приличий и основываясь лишь на Официальной норме, ограничивавшей потребление вина.)
То и дело, не в силах выдержать вой сирен, раздававшийся ближе, чем обычно, я поднимался на палубу, стоял пару минут, оглядываясь вокруг, вдыхая густой и колючий как мокрая шерсть воздух, и, убедившись, что обстановка контролируется без меня, снова спускался к себе. Ясно, что время, когда я совершенно спокойно буду нести свою ответственность еще где-то впереди, а сейчас, когда кругом туман, я вынужден неопределенно долго волноваться из-за каждой случайности.
Погода разгулялась к полудню, и мы снялись с якоря. Нам было приказано действовать в качестве вспомогательного эскорта берегового конвоя на расстояниях не дальше, чем наша база (в наше время начальство редко идет на такие «траты», как самостоятельные рейсы корабля эскорта). Это означало, что мы должны выйти к месту сбора конвоя, где станем охотиться за отставшими судами и вообще служить на посылках. И все ж хорошо было снова включиться в работу даже при такой рутинной и давно известной роли. Так получилось, что в этот самый день пришел приказ изменить прежний курс конвоя, и приказ приходилось передавать каждому судну через мегафон. В конвое было 33 судна, и не все из них британские, не все из них достаточно расторопные, не все команды на них (как оказалось) к этому часу пробудились ото сна. Работенку эту, естественно, столкнули полностью на нас (миноносцы далеко не ангелы с крылышками, когда речь заходит о такого рода делах).
Выполнение этого приказа заняло много времени и стоило большого крика, ведь с каждым судном надо было сблизиться, затем окликнуть и потом уж проинструктировать, после чего еще выяснить, что приказ понят совершенно точно. Лишь после такой процедуры можно было приниматься за следующее судно. Поскольку каждое подобное сближение требовало ряда команд - были и незначительные, были и резкие изменения курса «Вингера» - и каждое изменение означало повторение команды, по крайней мере, дважды, в результате к концу я оказался совершенно измученным и охрипшим. К тому же, я был довольно сердит, но (для первого раза) я имел полное право показать это окружающим, что значительно помогло мне, давая разрядку.
За несколько минут до того, как мы должны были оставить конвой и отправиться к дому, туман снова охватил нас плотным клубком, в котором трудно было услышать любое предупреждение об опасности. Когда я повернул машинный телеграф на «малый обе машины», и корабль осторожно отошел от ближайшей колонны судов, то я вдруг подумал: «Это же несправедливо. Я ведь, в сущности, всего-навсего писатель...».
Я всегда ненавидел туман еще с тех пор, когда мой первый корабль столкнулся с другим судном туманной ночью в Северной Атлантике, но сейчас был первый случай, когда отвращение приобрело несоразмерно угрожающие формы. Всегда до сих пор при мне был кто-то, кто брал на себя всю тяжесть ответственности - это, конечно же, был капитан, который автоматически попадал под необходимость отвечать за судьбу корабля, идущего вслепую среди других судов, пробирающихся тоже вслепую. Теперь же (нелепая и гнетущая мысль) здесь не было капитана - здесь был только я...
Этот внезапный и типичный приступ беспомощности продолжался несколько мгновений. Необходимость действовать, как и следовало ожидать, исцелила меня. Я принял управление кораблем от первого номера, наклонился к прибору ночного (в оригинале – «ясного»?) видения и стал вглядываться вперед, отдавая совершенно правильные приказы (самый оригинальный из них «малый обе машины» был сверхпредусмотрительным и осторожным, был ошибкой, вызванной нервозностью, и вскоре я вернулся к обычной скорости конвоирования).
Я прикинул расположение ближайших кораблей по звуку сирен и получил приблизительную картину окружающего. Но беспокойство и напряжение не покидали меня ни на миг. Ведь здесь мы были в компании, насчитывавшей больше тридцати судов, которые доверяли друг другу и надеялись, что сосед не наделает никаких глупостей, все шли рядом при значительной качке и держали связь лишь с помощью звука.
Мне было лучше, чем остальным, поскольку я не находился в строю судов. Но это преимущество сохранялось лишь до тех пор, пока все оставались на своих местах, и картина не менялась; если бы она изменилась, если бы кто-то «сорвался с цепи» и бросился наутек, весь строй был бы разрушен, и мы действительно оказались бы идущими совершенно вслепую. Туман всегда таков - единственный ложный шаг может разрушить отлаженную, казалось бы, общую систему безопасности, и тогда ничего уж не исправишь. И здесь никто не поможет, кроме полного доверия ко всем, кто находится рядом.
В былые беззаботные мирные дни, когда я выпивал, к примеру, кружку бархатного пива в сомнительной компании или терпел любовную неудачу при не слишком достойных обстоятельствах, то заканчивал разговор неизменной фразой: «Вот и отлично, этот случай многому меня научил». Примерно те же переживания я испытывал, когда через три четверти часа мы вышли из тумана на солнечный свет. Не произошло ничего плохого, и конвой выглядел как новенький, но недавняя работа вслепую показала, что у меня не было никого, на чью рассудительность и поддержку я мог бы положиться, и я чувствовал себя так, словно выбрался из-под ледяного ливня, который промочил меня насквозь.
И еще долго после этого я явственно ощущал острые удары ледяных струй. И все же произошедшее пошло мне на пользу.
«Ну и туман…», - подумал я и понял, что преодолел еще одно собственное сомнение, собственный недостаток. Сначала в момент неопределенности я сделал одну незначительную ошибку, но даже если бы все продолжалось и дальше в том же духе, я все равно преодолел бы все преграды. Несомненной победой было то, что мне удалось побороть чувство неприятной беспомощности и растерянности.
Я был рад возвращению в гавань на нашу базу, и одной из причин этой радости, несомненно, было личное тщеславие. Возвратиться домой с фактически новым кораблем, находившимся под моим командованием - поистине, что могло быть лучше этого?
Мы вошли в гавань после обеда; команда, как в лучшие времена, оделась по форме № 3; мотобот был спущен на воду, словно отлично отлаженный лифт, и наше вхождение на базу, когда мы проследовали мимо миноносцев и корветов, стоявших на якоре, было образцом элегантности. Мы шли малым ходом (и гораздо ближе, чем было необходимо) мимо «Диппера», который стоял у соседнего с нашим буя. На его верхней палубе наблюдалось явное оживление. Десятки оценивающих взглядов, не отрываясь, сопровождали нас; вахтенный офицер сорвался с места и стрелой умчался вниз, и тотчас из иллюминатора капитанской каюты высунулась голова, с любопытством следившая за нашим движением. При таких обстоятельствах наше маневрирование возле буя, естественно, должно быть образцовым.(Еще раньше, я заметил, что в подобных случаях первый лейтенант говорил обычно одну и ту же фразу: «Дорога не близкая, сэр!» Это означало: «Если вы врежетесь в буй на такой скорости, то стряхнете матроса, балансирующего на буе и принимающего бросательный конец».)
Это был момент, когда вполне могла публично случиться самая грубая ошибка, и я со спокойствием фаталиста ожидал всего - затопленного мотобота, человека за бортом.,. Но на этот раз пронесло - все шло исключительно гладко: через две минуты мы закрепились у бриделя, и «Вингер» встал в компании других кораблей.
Я просигналил «Дипперу»: «Приветствую вас» и тот ответил; «Вас так же». Сильные люди не тратят лишних слов...
Ссылка на продолжение - ЗДЕСЬ.
PS.Кнопка для желающих поддержать автора (знаю что их не будет) - ниже, она называется "Поддержать", )).