Война
Наступил 1941 год, и новая беда была не за горами, но об этом никто тогда не знал, все жили своими заботами и даже не помышляли о том, что совсем скоро грянет гром с ясного неба, начнётся страшная, долгая война, которая принесёт в каждый дом, в каждую семью такие лишения, о которых страшно было подумать.
Народ только-только вздохнул спокойно после голода, репрессий, нехватки топлива и продовольствия. Начал было налаживаться быт советских людей, стало разворачиваться строительство домов, школ, заводов и фабрик.
Люди жили на подъёме, верили своему вождю, который светлой дорогой вёл их к коммунистическому завтра. И тут грянула новая война, война с гитлеровским фашизмом.
Все мирные начинания строительства новой жизни пришлось свернуть и перестроить промышленность на военный лад. Заводы по производству машин, судов и сельскохозяйственной техники стали выпускать орудия и боеприпасы. Фабрики по пошиву одежды шили теперь военное обмундирование. Вся продукция консервных и рыбоперерабатывающих предприятий отправлялась на фронт.
Таким образом Астрахань и Астраханская область внесли огромный вклад в общее дело по поддержанию страны в первые, да и в последующие военные годы.
На подступах к городу строились мощные оборонительные сооружения. Было открыто около ста госпиталей по приёму раненых бойцов, которым оказывалась необходимая медицинская помощь. В Астраханском округе был создан городской комитет обороны.
Более ста двадцати тысяч астраханцев ушло на фронт, среди них весь выпуск Астраханского стрелково-пулеметного училища. Не избежал этой почётной участи и Иван Мордовченков. Он был призван в армию в самом начале войны, и вся семья: жена, сын и тёща – провожала его на вокзале и с гордостью, и со слезами на глазах.
Нина опять осталась одна, и её, как и других женщин, отправивших мужей на фронт, стали называть соломенной вдовой. Она мужественно переносила разлуку, понимая, что её муж геройски сражается против врага, а её дело – растить сына, беречь их домашний очаг, и вместе с матерью они стойко переносили все невзгоды и лишения военного времени.
В первый год войны Астрахань, территориально далеко расположенная от фронта, считалась тыловым городам, где всё ещё шла спокойная мирная жизнь. Но фронт продвигался всё дальше и дальше вглубь страны, и вскоре из тылового Астрахань превратилась в прифронтовой город.
Участились налёты вражеской авиации, а в июле 1942 года на Астрахань сбросили первую немецкую бомбу. Позднее немцы стали бомбить суда, минировать Волгу в русле реки, обстреливать железнодорожные составы, идущие на фронт из города с продовольствием, военной техникой и медикаментами.
Поэтому нельзя сказать, что город жил совсем мирной жизнью, и его не коснулась военная напасть. В каждом доме, в каждой семье была своя горечь потерь, утрат и страшных, нечеловеческих испытаний.
Письма с фронта, хоть и с перебоями, но всё же приходили в дома, а ждали их с нетерпением и страхом. Кому-то письмо от мужа, брата или сына, а кому-то извещение от начальства войсковой армейской части о героической гибели солдата.
Это было страшное время. Люди в таких городах как Астрахань, переживали его мужественно и стойко. Они как будто понимали, что только неимоверная выдержка и спокойствие смогут обеспечить воюющим на фронтах устойчивый тыл и оказать всю необходимую поддержку их любимым, родным и близким, которые сражаются за Родину, не щадя себя и своей жизни.
В одном из тяжёлых боёв был ранен Иван Мордовченков. Ранение был тяжёлым, и он, наверное, так бы и погиб на поле боя, если бы его случайно не нашли санитары и не доставили в госпиталь.
Он был ранен осколками разорвавшегося снаряда, которые угодили в спину, в голову и в ногу бойцу. Множественные раны, большая потеря крови и временная слепота оставляли мало надежды на выздоровление.
Но молодой организм мужчины и воля к жизни самого Ивана не дали ему погибнуть. Он боролся за жизнь как подобает бойцу, мужественно и до конца.
Иван перенёс несколько операций по извлечению осколков ещё в прифронтовом госпитале, затем был эвакуирован из фронтовой зоны в Подмосковье и там лечился долгих полгода, пока окончательно не встал на ноги.
Слепота прошла, раны затянулись, но правая рука, которая была почти парализована после ранения, работала пока неважно. Поэтому писать он не мог.
Подмосковный госпиталь был чистым и уютным, насколько это возможно для того времени. Пока Иван был лежачим больным, за ним ухаживали медсёстры, нянечки и пожилой седовласый доктор. В палате раненых и выздоравливающих было человек пятнадцать.
Мужчины часто обсуждали ненавистную войну, боевые действия и сражения. Вспоминали родных и близких, делились самым сокровенным, тем, что наболело. Тут была и тоска по дому, и благодарность матерям и жёнам, и воспоминания о мирной жизни. Каждый рассказывал, чем он занимался до войны, есть ли дети.
Иван Мордовченков был превосходным рассказчиком, и с его слов выходило, что жил он в хоромах с красавицей женой и сыном, а его тёща была у них чуть ли не в услужении.
– Ну и горазд ты приврать, – говорили ему, усмехаясь, его товарищи по палате.
– Почему приврать? – обижался Иван. – Я в своей жизни всегда был любимчиком, все вокруг меня на цырлах ходили!
– Я и смотрю, медсестричка Варя так и прыгает вокруг тебя. И днём не отходит, и ночью подойдёт: то одеялку подоткнёт, то подушку поправит, – полушутливо сказал его сосед по кровати.
Все сразу зашумели, заулыбались и даже начали пускать в ход разные сальные шуточки в адрес Ивана.
– Ну-ну! Хватит зубоскалить, – недовольно прикрикнул он на друзей. – Варя девушка славная. А то, что она мне больше внимания уделяет, то это лишь подтверждает мои слова. Вот и завидуйте себе втихаря. Нечего языки распускать.
Все замолчали, переглянулись между собой, да и заговорили о другом. Недолюбливали Ивана в палате. Был он немного высокомерен, пёкся больше о себе, чем о ком-либо ещё.
Всем надоедал со своей рукой, которая у него часто ныла, настаивал на дополнительных процедурах. А ещё он был любитель похвастаться, а это всегда вызывало у людей лёгкое раздражение.
В Разночиновке в первый год войны было относительно спокойно. Фронт был далеко, и война шла где-то там, на отдалённой территории, но тем не менее никто не остался равнодушным к тому, что фашист напал на советскую землю.
Люди и плакали, и негодовали, отправляя на фронт своих мужчин, которых в деревне и так было немного, а теперь остались лишь старики и дети. Четырнадцатилетние мальчишки, и те стремились на войну с гитлеровцами. Были и такие, которым это удавалось.
Несовершеннолетние бойцы, чтобы попасть на фронт, иногда сознательно завышали свой возраст. Они добровольно шли в партизанские отряды, попадали матросами на корабли военных флотилий, которые обеспечивали перевозку грузов к местам боевых действий. Мальчишки работали не щадя себя, наравне со взрослыми, и таких по стране насчитывалось десятки тысяч.
Маленькие сёла и деревни опустели, всё хозяйство держалось на женщинах, на плечах стариков и совсем молодых подростков.
Мария Ильинична, Лёля и её юная совсем дочь работали в колхозе. Из худенькой девочки Али работник, правда, был слабоватый. Но она старалась не отставать от бабушки и мамы, помогала им и на колхозном поле, и на ферме, и на покосе.
В первое военное лето приходилось особенно тяжело. Техники в деревне было мало, работали вручную, и стар и млад, под всеобщим девизом «Всё для фронта, всё для победы».
Мария Ильинична очень сочувственно отнеслась к очередному горю своей невестки. Она её жалела, старалась поддержать, как могла. Но всю свою любовь и заботу она, конечно же, направила на внучку.
Последующие военные годы в деревне были голодными и безрадостными. Сельчане получали похоронки, теряли мужей, сыновей, и это было страшным испытанием для всех, так как горе поселилось почти в каждой семье, в каждом доме.
В семье Киселёвых было немного поспокойнее, не приходилось уже ждать беды, поэтому они взяли на себя миссию помогать и поддерживать тех, кто лишался последнего.
Они ходили по домам соседей, тех, кто потерял близких, и сочувствовали им, ощущая чужое горе, как своё. Когда погиб муж Ларисы Павел Киселёв, вся деревня оказалась рядом, равнодушных не было. Каждый помог, чем смог. Кто добрым словом, кто делом.
Лёля с Алей часто ходили на могилку Павла, которую опять же выправили всем селом, и даже памятник смастерили, деревянный, на каменной основе.
– Здесь твой папка похоронен, доченька, – говорила Лёля и зачастую плакала.
Аля тихонечко сидела на скамеечке и смотрела то на маму, то на памятник, но эта могила ассоциировалась у неё с ушедшим из жизни совсем недавно дядей Володей. Девочке было грустно и очень жалко маму, которая, как она понимала, сильно страдает.
Женское одиночество, особенно солдатских жён, всегда вызывает если не жалость, то сочувствие. А таких женщин на деревне в это страшное для всей страны время было немало. Да и в городах тоже одиноких солдаток было предостаточно.
Нина была одной из них и, как и все, очень переживала за своего мужа, воюющего на фронте. Она растила сына, мальчик уже подрос, и любящая мать показывала ему фотографию отца, единственную имеющеюся у них в доме, и рассказывала сынишке о подвигах, которые якобы совершал его доблестный отец, воюя с врагом.
Когда от Ивана после долгого молчания пришло письмо из госпиталя, она так обрадовалась, что не смогла сдержать ни слёз, ни своего женского счастья. Да, муж был ранен, но он жив и уже идёт на поправку!
Сколько бессонных ночей провела Нина в слезах и тревоге, сколько тяжёлых дум передумала. И вдруг весточка, такая родная, такая желанная:
«…Я жив и здоров, чего и вам желаю. Я был ранен, но всё позади. Правая рука меня пока слушается плохо, поэтому пишу коряво, но ты, Нина, разберёшь. Береги сына. Привет матери. Своим я тоже написал. С низким поклоном, ваш муж и отец Иван Мордовченков»
Счастливая женщина не хотела задумываться о том, что письмо было и коротким, и суховатым. Она списала всё на его больную руку и плохое самочувствие. Нине было очень жаль раненого мужа, но она не представляла его немощным.
Он виделся ей, как и прежде, сильным, упорным и выносливым. Она знала, что Иван поправится, выстоит, не сломается. Нина верила, что скоро войне придёт конец, муж вернётся домой и всё будет так же, как в той далёкой мирной жизни.
***
Летом неожиданно приехала Лёля. Она выглядела уставшей и немного расстроенной.
– Всё, не могу больше. Устала я. Работа тяжёлая, в поле с утра до вечера, спину не разогнуть. А жить всё равно не на что. Нужно что-то здесь искать. Алюшка растёт, нужны деньги, хоть какие-то, – жаловалась несчастная женщина, чуть не плача.
Нина с матерью ей сочувствовали. Они предлагали различные варианты, но было понятно, что работу, приличную и хорошо оплачиваемую, найти не так легко. Лёля ходила по разным конторам, наведывалась в бюро по трудоустройству, и на первых порах безрезультатно. Но однажды ей повезло.
Ранним утром она решительно направилась в отдел кадров Нижне-Волжского пароходства и встретилась с его начальником. Это был пожилой, сухопарый мужчина. Взгляд серьезный, внимательный.
Он оглядел Лёлю, одетую в лёгкое ситцевое платье весёлой расцветки, и спросил:
– Куда это так вырядилась, барышня? Уж не на пароходе ли работать собралась?
– А почему бы и нет? – смело ответила Лёля. – Я не вырядилась, а оделась по-летнему.
– А делать что умеешь? – спросил начальник отдела кадров, с прищуром присматриваясь к Лёле сквозь очки. – И муж где, на фронте?
– Я вдова. Муж погиб. А умею я хорошо готовить, мне соседка сказала, что вам на пароходы всегда поварихи нужны на кухню.
– Что да, то да. Это правда. Только повар на судне называется кок, а кухня – камбуз. Запоминай!
Мужчина уселся за стол и стал просматривать какие-то папки, он долго листал страницы, что-то помечал карандашом. Затем вытащил одну из страниц и сказал многозначительно:
– Ну вот, нашёл. На шаланду пойдёшь работать? Но там не готовить придётся, а на камбузе помогать: картошку чистить, посуду мыть и полы драить. Справишься?
– Не привыкать, это женская работа, а к чистоте я приучена.
– Да уж вижу, что приучена. Нарядная да напудренная вся. Не сдюжишь – сразу же после первого рейса уберу. Так и знай.
Лёля немного обиделась и на его слова, и на тон, которым он с ней разговаривал. И никакая она не напудренная, от природы белолицая. Но спорить не стала, себе дороже.
Обговорили зарплату, и, учитывая, что в рейсе ей тратиться не придётся, всё выглядело вполне обнадёживающе. Радостная Лёля пришла домой и объявила, что она нашла работу и на следующей неделе уезжает.
– На Каспий поеду. Там целая рыболовецкая флотилия работает, а меня на шаланду взяли, поваром. Ну точнее, помощником.
– И что это за работа такая? – недоверчиво спросила Раиса Матвеевна. – На шаланде, с рыбаками, женщине одинокой.
– Мама, перестань. Не одна я там женщина буду. А шаланда эта не рыболовецкая, на ней готовят еду, пекут хлеб, а с близлежащих судов рыбаки к нам столоваться ходить будут. Это как плавучая столовая.
– А здесь поблизости в обычную столовую разве нельзя устроиться? – робко спросила Нина.
– Где они, те столовые? Позакрывались все почти. А в тех, что остались, работники давно укомплектованы. Кто ж в военное время такое место покинет? Да и платят гроши. Я на шаланде в два раза больше буду получать. Плюс паёк.
– Так ведь опасно же, Лёля. Бомбят там немцы, говорят. А что как под обстрел или, не дай бог, под бомбёжку попадёте? - сокрушалась мать.
– Сейчас везде опасно, мама. Я уже дала согласие, на той неделе отбываю.
– А Аля?
– Она у Марьи Ильиничны останется.
На Каспии
Шаланда, на которую доставили Лёлю и ещё двоих работников, была довольно внушительных размеров. Широкие палубы, вместительная столовая со столами в два ряда.
Камбуз тоже довольно просторный и своя хлебопекарня. Работало на судне человек десять, трудились вахтенным методом. У работников были каюты для проживания, имелась душевая. Так что жить можно, как говорится.
Старший повар, кок Семёныч, как его все звали, был добродушным, но строгим мужчиной средних лет. Его все слушались, никто не перечил. За малейшую провинность или непослушание могли списать на берег, и прощай хлебная жизнь.
Когда Лёлю привели на камбуз и в столовую, она сразу же заметила, что всё выглядело невзрачно и запущенно. Ей тут же захотелось всё отмыть, отдраить по-хорошему, и она обратилась к Семёнычу:
– Давайте я тут всё вымою. Смотрите, как грязно.
– Вымой! Молодец, дивчина! Как зовут?
– Лариса Павловна. Мне нужны будут тряпки, жёсткая щётка, мыло и сода.
– Ишь ты! Сода, щётка! Ладно, что найдём, дадим, Лариса Павловна.
Семёныч ухмыльнулся в усы и пошёл прочь. А Лёля тем временем принялась за уборку. Убиралась она долго и тщательно, но зато, когда закончила, всё сверкало чистотой и свежестью, насколько это было возможно в данных условиях.
Перестало вонять прогорклым жиром и пережаренной рыбой, так как Лариса отдраила все сковороды, чаны и противни. Посуда, гранёные стаканы, жестяные кружки, кастрюли и прочая кухонная утварь выглядели если и не новыми, то вполне пригодными для употребления, и их приятно было взять в руки.
Семёныч остался доволен:
– Вот, вижу хозяйку. Будешь следить за чистотой, Лариса Павловна. Но вахты на камбузе для тебя не отменяются. Ты обязана их нести и помогать при готовке.
– Да я уж поняла. За тем и приехала.
Подсобная работа на кухне Лёлю не особо утомляла. Готовил в основном повар, кок, и двое работников ему помогали, работая вахтовым методом. Правда, с продуктами было не очень. В основном картошка, пшено, кое-какие рыбные консервы, были овощи в мешках: капуста, лук и морковь.
Ну и конечно же свежая рыба как основной продукт питания. С мясом были перебои. Вот из этих немудрёных запасов и готовились завтраки, обеды, и ужины.
Выглядела Лариса Павловна всегда опрятно, в чистом халате. Но иногда ей приходилось и еду выдавать, уже в белом фартуке. Волосы всегда были прибраны и покрыты лёгкой косынкой.
Она держала себя строго, на шутки матросов и рыбаков не реагировала, была молчалива и никакого панибратства не допускала.
Семёныч Ларису Павловну уважал. Он всегда ставил её в пример и даже с капитаном познакомил. Вот, мол, наш передовик в работе. Всё успевает, спиртного в рот не берёт. Не работник, а золото!
Капитан пожал Ларисе руку и сказал: «Так держать!»
На шаланде была своя пекарня – небольшое, но просторное помещение, где стояла хлебопечка, стол для замеса и деревянный ларь, где хранилась мука. Хлеб выпекался строго по часам, и его всегда было в достатке, команда голодной не ходила.
Кто не доедал, тот жевал хлебные корки, а сухари с чаем были любимым лакомством всех членов экипажа после вахты или перед сном.
Хлеб выпекал специально нанятый на шаланду пекарь Константин Иванов. Молодой худощавый мужчина был немного замкнут, но довольно вежлив со всеми. Всегда поздоровается, всегда пожмёт Семёнычу руку.
Но большую часть времени он пропадал в своей пекарне, а в свободное от работы время его часто можно было встретить на палубе. Был он немного нелюдим и предпочитал одиночество. Тесной дружбы ни с кем из команды не заводил.
Поговаривали, что Константин – выходец из богатой, зажиточной семьи. Имел хорошее воспитание, потом, после революции, семья обеднела, и Константин пошёл учиться в ФЗУ, фабрично-заводское училище. Там он слегка подорвал своё здоровье в непривычных для жизни условиях. И после окончания учёбы работал на местном хлебозаводе.
Врачи посоветовали ему беречь лёгкие. Работа в хлебопекарне была делом непростым для слабого здоровьем молодого мужчины, но ничего другого Константин делать не умел.
Сердобольный врач дал ему совет:
– Устройтесь на пароход, куда-нибудь в Каспийскую флотилию. Им всегда нужны пекари, я знаю. А там, на морском воздухе, ваши лёгкие задышат, глядишь, и поправитесь. Иначе худо вам придётся.
Константин Андреевич задумался. Чувствовал он себя прескверно, ощущал и боли, и кашель. Спасали компрессы, натирания и отвары, которые готовила ему жена Евдокия. Она же приглядывала за двумя их детьми, Галиной и Анатолием.
– Мне врач посоветовал в море пойти, Дуся, – сказал жене Константин. –Там я, может быть, и поправлюсь на морском воздухе.
Но жена была против:
– А я тут с двумя малышами останусь? Попробуй за ними присмотри, да накорми, да настирай. Я не семижильная.
Константин отступил.
Так уж сложилось в его семье, что все решения принимала Евдокия. Когда они поженились, Константин имел весьма скромные средства к существованию.
Но он был от природы красив, с утончёнными чертами лицам, в нём сразу просматривалось благородное происхождение. Он был из «обедневших», как их называли в ту пору.
Евдокия была попроще, родители мечтали поскорее выдать её замуж и для этого умудрились прикопить немного деньжат. Когда молодые люди познакомились, родители Евдокии приняли жениха своей дочери радостно.
– Ну вот и славно. Замуж Дусе давно пора, – без обиняков заявила мать невесты.
Девушка покраснела, а отец со всей прямотой добавил:
– Мы люди нездешние, уезжать собрались. А дочери хотим в кооперативном фонде квартиру приобрести, коли замуж выйдет. Так что долго не тяните. Надо взнос в кооператив делать.
Константин опешил от такой прямолинейности. Но перечить не посмел. Он с Дусей встречался уже полгода. Она была тихая и незлобивая. Умом, правда, не блистала. Но всегда говорила о хозяйстве, семье, да и мечтала лишь о тихом семейном счастье.
– Я тебя, Костенька, ой как любить буду. Заживём дружной семьёй, детки у нас пойдут. Ты на работе, я по дому. А мамка с папкой завсегда помогут, ежели нужда приключится.
Так и поженились Константин и Евдокия. Родители, как и обещали, справили им жильё, квартиру в новом кооперативном доме. Дом был многосемейный, деревянный и добротный.
Квартира большая, с двумя спальнями и просторной залой. Да ещё и столовая, совмещённая с кухней, где находилась внушительных размеров печь, белёная, с хорошей вытяжкой.
Молодые въехали в новый дом и стали обживаться. Было это в середине двадцатых годов, и жизнь тогда казалась радостной и безоблачной. Пошли детки. Сначала на свет появилась девочка, Галя, а через шесть лет и долгожданный сынок Толенька.
Константин никогда не задумывался о том, любит он свою жену Дусю или нет. Жизнь как бы сама за него всё решала. Да и работой своей он не особо гордился, хотя любил своё дело. Он как будто плыл по течению, и всё, наверное, сложилось бы в семье Ивановых хорошо, но Константина стало подводить здоровье.
Болел он долго, но всё надеялся, что поправится когда-нибудь, пока врач не предостерёг его и не посоветовал пойти в море. Когда началась война, Константина на фронт не взяли по состоянию здоровья, что совершенно обескуражило его. Именно тогда он и принял твёрдое решение последовать совету врача и уйти в море.
Несмотря на то, что Евдокия была против, он всё же нашёл себе место пекаря на шаланде, оформил все документы и с первой же путиной отправился на Каспий.
- Дорогие читатели! Сегодня Медовый спас и я хочу всех вас поздравить!
А дни теперь напоминают мёд,
Густой, янтарный, с лёгкою горчинкой.
Последний месяц лета, как слезинка,
На солнышке блеснёт и пропадёт…
- Пусть все будет хорошо! Спасибо за прочтение, комментарии, лайки, подписку.
- Продолжение
