Горечь измен
Иван Мордовченков готовился отбыть из госпиталя на фронт. Он уже получил новое обмундирование и ждал отправки, но в то же время Иван был под властью своей новой влюблённости. Медсестричка Варя окружила его такой заботой и вниманием, что он поддался-таки её чарам, и наконец она сама призналась ему в любви.
Однажды вечером, за неделю до отъезда Ивана на фронт, они с Варей сидели на скамейке во дворе госпиталя и вели неспешную беседу. Он курил крепкий табак, и слушал её голос, нежный, застенчивый. И тут-то девушка вдруг сказала:
– Я долго думала, Ваня, о тебе, обо мне. Я уж и не смогу без тебя теперь.
– Так мне же уезжать скоро. Ещё неделю – и вперёд. А там, на фронте, сама знаешь, стреляют, убивают на каждом шагу. Сейчас вот меня выходили, а второй раз такого счастья может и не выпасть.
– Ты не говори так, Ваня. Ты обязательно останешься живой. А на фронт я с тобой вместе пойду, санитаркой. Куда ты, туда и я.
– Ещё чего придумала! Да и потом, зачем я тебе сдался? У меня жена, ребёнок. Я человек подневольный, какая мне любовь.
Но Варя не желала прислушиваться к здравому смыслу. Она первый раз в жизни полюбила и ни за что не хотела со своей любовью расставаться.
Когда после выздоровления Иван был признан годным к строевой службе, его снова направили на фронт, Варя подала рапорт и попросилась вместе с ним.
Санитарки на фронте всегда были нужны, поэтому её просьбу удовлетворили, и преданная медсестра пошла за своим возлюбленным и в огонь, и в воду. Так вместе они и дошли до конца войны, и Варвара стала фактически фронтовой женой Ивана Мордовченкова. Их никто особенно не осуждал, да мало кто знал, что Иван женат.
Но ему было нелегко. Он и сам не понимал: как это могло случиться, что Нина забылась с такой лёгкостью? А ведь когда-то, очень давно, в той цветущей молодой жизни, он очень любил её, или ему это только казалось?
А Варя? Эта заботливая, исполняющая любые его прихоти женщина была его настоящей опорой и поддержкой во всём. Между ней и его женой была огромная разница. Нина, начитанная и ухоженная барышня, была прямая противоположность крепкой, как грибок, несгибаемой Варе.
Это только на первый взгляд казалось, что она хрупкая и женственная, а на самом деле Иван уже знал и силу её рук, вытаскивающих солдат с поля битвы, и твёрдость характера, и бесстрашие, с котором она бросалась под огонь.
Он тогда решил, что эта женщина будет ему твёрдой опорой на всю оставшуюся жизнь, а Нина слишком уж эфемерна, ненадёжна. Да он и забыл про неё уже. Где он, и где она. Живёт там себе припеваючи, "мадонна с младенцем", а мать выполняет всю домашнюю работу. Хотя Гера и не младенец уже, но он прямо видел, как Нина хлопочет над ним...
Иван, конечно же, злился на себя, а не на Нину. Это он оказался предателем и таковым останется на всю оставшуюся жизнь. Кобель, бросивший жену с ребёнком. Такая ведь слава о нём теперь пойдёт.
«Ну и пусть думают, что хотят. Зато рядом будет боевая подруга, которая прошла со мной все муки ада. И это на всю жизнь», – так размышлял Иван и твёрдо решил остаться с Варей.
Он написал жене письмо, короткое и всё объясняющее:
«…Ты прости меня, Нина. Лихом не поминай, я должен поступить честно. Уже не юноша я, и та молодая любовь улетучилась. А здесь, в огне да в крови, совсем другая любовь, суровая и до конца дней. Я на развод согласный. Иван Мордовченков».
Это был, конечно, шок! Нина хоть и чувствовала неладное, но такого не ожидала. В его последнем письме не было ни слова о сыне, как будто и не существовало его вовсе. Бедной женщине это показалось особенно обидным.
Тем не менее, она расценила это письмо как «заявление на развод», и поняла, что она осталась одна, с ребёнком на руках, отец которого их предал и променял на свою «фронтовую подругу».
«Ну что ж, так тому и быть. Не бегать же мне за ним. Пусть уходит, а точнее, не возвращается на порог нашего дома никогда!»
Так решила про себя Нина, пролила несколько скупых слёз, да и вычеркнула Ивана из своей жизни. Маленький Гера рос без отца, а Раиса Матвеевна лишь качала головой да приговаривала:
– Как же он ребёнка-то бросил? Тебя оставил одну. Это кем же надо быть? Сердце каменное, что ли?
Но Нина держалась стойко. Она ничего не отвечала матери на её риторические вопросы. Да и что тут скажешь? Так, наверное, у неё на роду написано.
Лёля после первой путины вернулась домой и узнала о Нинином горе.
– Вот ведь как бывает, кто бы мог подумать, – горестно сказала она и обняла сестру. – Ты не переживай, всё утрясётся.
А у самой Лёли на душе тоже кошки скребли, когда пришла пора снова уходить в море. Дочка, по которой она очень скучала, жила в деревне. Но забрать Алю Лариса не могла.
Девочке училась в школе, не было никакого смысла дёргать её с места и перевозить в город, тем более что сама Лариса здесь тоже появляется редко, большую часть времени пропадая на вахтах.
Фашистская армия тщетно пыталась захватить Кавказ и устье Волги, чтобы создать себе плацдарм для дальнейшего продвижения к местам нефтяных месторождений.
Они боролись ожесточённо, бомбили низовье Волги и Каспий с воздуха, но ни один фашистский корабль так и не проник в воды Каспия. Отряды народного ополчения блокировали все подступы к морю со стороны суши, и в конце концов захватчикам пришлось отступить.
И тем не менее рыболовецкой флотилии в это тяжёлое время было опасно оставаться в верховьях Каспийского моря, но и возвратиться в Астрахань они не могли, не попав под бомбёжку. Пришёл приказ отойти к югу и добраться до залива Кара-Богаз-Гол. Вместе с флотилией отбыла и шаланда, на которой работала Лёля.
Переход по Каспию был довольно тяжёлым. Стояла осень, путина близилась к концу, море было неспокойным, часто штормило. На шаланде почти закончилось продовольствие. Единственное, что было в достатке, – это мука. На хлеб оставалась вся надежда, но тут неожиданно проявила инициативу Лариса Павловна.
– Давайте я попробую рыбные пироги печь, да и капусты ещё есть немного. Я и капустные могу.
Инициативу подхватили на ура, и Лёля с энтузиазмом приступила к своей новой деятельности. Пекарь, Константин Андреевич, помогал Ларисе, чем мог. И тесто замесить на дрожжах, и не передержать его, и раскатать как следует – это была его забота.
Лариса Павловна готовила начинку: рыба с картошкой, капуста с луком. Всё хорошо прожаривалось на больших противнях, а затем на них же выпекались пироги.
Члены экипажей судов, да и их шаланд, были в восторге. Пироги действительно удавались на славу, и Лариса с Константином стали самыми популярными членами команды.
Однажды вечером после долгой и утомительной работы пекари остались на камбузе одни и разговорились. Говорили до поздней ночи, рассказывали о себе, о своей жизни, обо всех горестях и радостях, о семье, о детях.
Невесёлый получился разговор, но было такое чувство, что им обоим надо было выговориться, поделиться с кем-то своими тяжёлыми мыслями, рассказать о том, что наболело и что долгие годы не давало покоя.
Лариса поделилась с Константином своим несчастьем и даже чуть ли не проклятьем, что она уже дважды вдова, что её дочка растёт без неё, правда, с любящей бабушкой, но видятся они редко. Что война разлучила с мужем её младшую сестру, а мать всю жизнь живёт одна, похоронив мужа после Первой мировой.
– Да, жизнь у тебя не сахар, – заметил Константин, внимательно выслушав рассказ Лёли. – Но падать духом не надо. Ты всё ещё молодая, да и красивая. Я на тебя давно любуюсь, – неосторожно проговорился молодой мужчина.
Но Лариса резко остановила его:
– А чего мною любоваться. Ты ведь женат. Дети-то есть?
– Двое, сын и дочка. А женат я не по любви большой, а так уж сложилось. Моя семья в жизни всё потеряла. Мы неплохо жили до революции, но потом всё по-новому пошло, по-пролетарски. Ну и нам пришлось подстраиваться.
– Эка беда. Всем пришлось, не только вам. Но не пропали ведь. А вот семья первого мужа моей сестры и вовсе сгинула. Их раскулачили и угнали в Сибирь. Они вот не подстраивались. Так что же лучше? Новая жизнь диктует нам свои новые законы. Надо подчиняться.
Лёля и сама не заметила, как заговорила словами своего мужа Фёдора. Константин с ней не спорил, он слушал внимательно и поглядывал на Лёлю с интересом.
Они уже вышли на палубу с подветренной стороны, и Лариса, вздрогнув от холода, собралась было уйти, как вдруг почувствовала у себя на плече руку Константина, который обнял её и прижал к себе.
Она напряглась, но не отстранилась. Ей так вдруг захотелось тепла, мужского плеча рядом, что она свернулась в комочек и сама прильнула к стоящему рядом мужчине.
Константин гладил её по волосам, прижимал к себе, но ничего не говорил. Так и просидели они в тишине до тех пор, пока оба не продрогли. А затем разошлись по каютам.
С этого дня отношения Ларисы и Константина изменились. Работали они часто вдвоём, помогали друг другу. Она, правда, больше на подсобной работе была, но иногда еду подавала, да время от времени пироги пекла.
Константин постоянно был занят в пекарне, но зачастую старался помочь Лёле, то воды в ведро на ходу набрать, то помои за борт вылить, ну и с тестом для пирогов. Она от помощи не отказывалась, но после вахты всегда уходила к себе и старалась ему на глаза не попадаться и не оставаться с ним наедине.
Переход к Кара-Богаз-Голу был длинным и нелёгким. Редко выпадали спокойные дни, когда море не штормило. Дело шло к зиме, и седой Каспий был зол и неприветлив. До залива дошли с большим трудом, уже шёл декабрь, и если море пугало своими штормами, то залив выглядел просто ужасающе.
Свинцового цвета вода была настолько солёной, что соль покрывала его берега и обмелевшие участки словно снегом. «Чёрное горло» или «залив смерти» - так называли это залив-озеро, внушающее ужас всем, кто попадает на его берега впервые.
Экипаж шаланды высадили на берег залива, и оттуда пешком они добрались до маленькой туркменской деревушки, где им предстояло передохнуть и двинуться дальше в путь.
Команда должна была пешим ходом дойти до ближайшей железнодорожной станции, чтобы оттуда на перекладных доехать до Астрахани в условиях зимней непогоды, простоев поездов, практически без провизии и тёплой одежды.
Небольшой посёлок Гызылсув, куда направились путники, был перевалочным пунктом, от которого можно было добраться до железнодорожной станции города Красноводска, или Туркменбаши, как называли его местные жители.
Путь до посёлка лежал неблизкий. Путники преодолевали его с трудом. Почти всё время шли пешком, но иногда им везло, на дороге попадались обозы, и тогда женщин сажали на телеги, туда же складывали нехитрый груз с провиантом, и становилось немного легче.
Лариса заболела в первые же дни путешествия. Одета она была в старую стёганую фуфайку, рваный шерстяной платок кое-как покрывал её голову, а вместо рукавиц рыбацкие перчатки, наполовину матерчатые, наполовину прорезиненные. На ногах резиновые сапоги с портянками.
Зимнюю одежду она с собой из дома не брала, так как после окончания путины рассчитывала вернуться домой, но всё обернулось по-другому. Этого никто не ожидал, поэтому пришлось обходиться той одеждой, которую разыскали на шаланде.
Холодный ветер пробирал до костей. Мужчины пили спирт, женщинами тоже давали по капле, но Лариса пить его не могла, даже для профилактики, поэтому состояние её ухудшалось с каждым днём, а медикаментов не было. Константин Иванов не отходил от неё ни на шаг. Он крепко держал женщину под руку и говорил:
– Держись, моя хорошая. Изо всех сил держись. Скоро дойдём до поселения, там я доктора тебе найду.
До посёлка Гызылсув дошли за три долгих дня. По пути останавливались иногда в туркменских юртах, попадающихся на пути. Добродушные кочевники кормили путников рисом с бараньим салом, поили горячим козьим молоком, зелёным чаем, и это спасало от нестерпимого голода.
Когда наконец добрались до Гызылсува, Константин сразу же стал искать больницу, которой в посёлке попросту не было. Но была амбулаторная станция, совсем крохотная, в которой находилось две койки для больных, была какая-никакая аптека с медикаментами. Старый седой доктор прослушал Ларису через допотопную трубку и покачал головой.
– Ну, что скажете? Вы её сможете вылечить? – нетерпеливо спросил Константин.
– Это простуда, си-и-и-льная простуда, – с растяжкой говорил старик. – Но в путь нельзя-я-я. Пусть здесь спит, я её лечить буду.
Мужчины уложили Ларису на железную койку, доктор накрыл её толстой верблюжьей кошмой, и женщину оставили в покое.
– Пусть поспит пока, а я снадобье приготовлю. Потом разотру её хорошо, напою этим снадобьем, потом поглядим.
– А я можно рядом побуду? Могу и вот тут на лавке поспать, – спросил Константин.
– Оставайся, коли охота. Муж? – спросил старик.
Константин закивал в ответ, боясь, что если он не муж, то ему не разрешат остаться рядом с Ларисой, а сердце у него ныло от тоски и страха за её здоровье.
Он полюбил эту стойкую женщину сразу и всерьёз. Сначала, правда, он этого не понял, после первого их ночного разговора ему показалось, что он нашёл себе задушевную собеседницу, с которой ему интересно и о жизни поговорить, и о работе, и о делах насущных.
С Евдокией, своей женой, он задушевных бесед никогда не вёл. Всё больше о доме, о детях да хозяйстве говорили. Дуся хлопотала по дому, он был у неё под рукой, на подхвате, как она выражалась.
И Константин, сколько себя помнил, всё норовил из дома ускользнуть. То к соседу подастся, то с большой охотой на рынок пойдёт, то во двор – с мужиками в домино поиграть. Лишь бы не дома. Почему так случилось, он и сам не знал.
Дети отца любили, всегда льнули к нему, и Галина, тоненькая длинноногая девчушка, и сын Толик - когда маленький был, обнимет его, бывало, за коленки и говорит: папка мой. Константина это трогало до глубины души, поэтому с пустыми руками он никогда домой не возвращался.
Гостинцы да подарки детишкам всегда приносил, а вот про Дусю порой забывал. Но она не обижалась. Казалось, ей было довольно того, что муж у неё есть, дом, хозяйство, дети – всё, о чём она мечтала. А о большем эта простоватая женщина и не задумывалась.
Лариса полюбилась Константину именно тем, что она была и внешне притягательной, и трудолюбивой. От неё исходило какое-то особое тепло, несмотря на то, что она была и молчалива, и горда.
Но молодой мужчина это тепло, эту ауру, исходящую от неё, ощущал почти физически. Его так влекло к ней, что он уже не мог, да и не хотел этому сопротивляться.
Даётся же человеку любовь в жизни! Хоть раз, но даётся. И это чувство нельзя ни с чем ни сравнить, ни перепутать.
Доктор с Константином выхаживали Ларису несколько дней и ночей. Она часто проваливалась в тяжёлый сон, хотя спала неспокойно, металась из стороны в сторону, иногда стонала.
Когда просыпалась, старик сразу же давал горячее питьё. Затем просил «мужа» сменить ей рубашку, которая была мокрой от пота, снова растирал и укладывал под кошму.
– Чем вы её поите? – спросил Константин, глянув в кружку с бурым маслянистым напитком.
– Это барсучий жир с козьим молоком и полынью. Им же вот и растираю её. Мы так лечимся, и туркмены, и казахи. Лучшего нету средства. Когда пойдёте дальше, я тебе в бутылёк налью, только греть надо, холодным поить нельзя.
Когда Лариса наконец поправилась и немного пришла в себя, они с Константином двинулись дальше. Остальная команда уже давно ушла, они остались вдвоём к великой радости заботливого Кости.
Лариса никогда не называла его полным именем, так ей было проще, а он считал, что тем самым она выказывает ему своё особое, дружеское расположение.
И всё-таки одной дружбы мужчине было недостаточно. Он уже понял окончательно, что жизнь и судьба его решена, он должен совершить очень ответственный шаг, очень тяжёлый и очень серьёзный.
Он обязан объясниться с Евдокией и дать ей понять, что у них нет будущего, так как он по-настоящему, всей душой полюбил другую. Он никогда не оставит заботой и вниманием детей, он всю жизнь будет помогать им, всегда будет рядом.
Но жить вместе с Евдокией он не может, не имеет права – без любви, без чувств, с одним лишь состраданием, да и дети будут страдать. Лучше уж сейчас разорвать этот круг окончательно и бесповоротно. Вот только Ларисе, своей любимой, своей ненаглядной, он ничего этого не говорил. Не надо её тревожить.
Она только что после болезни. Да и боялся Константин сказать: откажет ему Лариса, сразу же откажет, даже договорить не даст. Он знал её непримиримый характер. Она женщина правильная, с принципами. Зачем ей женатый?
Все эти тяжёлые мысли мучили Константина во время их долгого пути домой. Ехали в основном на товарных поездах, в теплушках, спали на сене. Добирались долго, с пересадками и проволочками, но наконец добрались.
Когда уже подъезжали к Астрахани товарным поездом из Махачкалы, Константин решился-таки на разговор, который начала Лариса. Она сказала ему совсем неожиданно:
– Костя, ты вот всю дорогу со мной провёл, больную не оставил, тебе это всё зачем? Тебе же домой, в семью надо.
Он тяжело вздохнул, подумал и решился:
– Да, надо. Но они без меня обошлись пока, а ты бы не обошлась. А зачем мне это надо, так это проще простого. Люблю я тебя, вот и весь сказ.
Лариса даже вздрогнула от его слов. Она посмотрела на него своими огромными серыми глазами, приоткрыла от удивления рот, но ответа не нашла. Его слова как током её ударили.
– Ты можешь меня обругать, прогнать, но только это ничего не изменит. Я уже продумал всё, я обязан сказать Евдокии, что хочу оставить её. Она ещё не старая женщина и имеет право на счастье. Но не со мной. Моё сердце занято другой, и её я счастливой уже не сделаю.
– У тебя дети, опомнись, Константин! – сказала в сердцах Лариса. – Думаешь, я тебя счастливым сделаю? Я двух мужей похоронила…
– Я буду третьим. Мне без тебя никуда. Только в могилу.
Лариса не стала продолжать этот тяжёлый разговор. Она отвернулась от Константина и со словами «не бывать этому никогда» укуталась фуфайкой и попыталась заснуть.
Наступила весна 1943 года. Лариса окончательно пришла в себя после болезни, мать с Ниной помогали ей поправиться, а она рвалась в Разночиновку.
– Сердце кровью обливается. Как там Аля, как Мария Ильинична? Поеду я. Всё равно мне в море не идти, эту путину пропущу.
– Да и не надо больше тебе туда ходить. Не женское это дело, давай дочь забирай да устраивайся по-хорошему, – увещевала Лёлю мать.
– Мама, война идёт. Голод вон какой, спасу нет. Куда я её заберу? Пусть там пока, всё же огород да скотина. Молоко своё. А тут вы сами с хлеба на воду перебиваетесь. Гера вон худенький какой, кожа да кости.
Нина обиженно всплакнула, прижала сынишку к себе и сказала:
– Он бегает много, за ним не угонишься. А кушает он хорошо. Каша на молоке каждый день, супы мама варит, кости всегда можно с рук купить, да и мясо с них обрезаем. Не совсем уж голодаем мы тут.
– Да ты не сердись, Нина. Я же не со зла. Только Алю сюда не буду привозить. Она там привыкла, лучше уж я к ним уеду опять.
И Лёля стала собираться в Разночиновку. До намеченного отъезда оставалась пара дней, как к ним в дом заявился незваный гость, Константин Андреевич Иванов.
Он без труда разыскал Ларисин дом, так как провожал её, больную, по приезде, но она его к себе тогда не пригласила, рассталась с ним прямо у порога, и вот он снова здесь, с гулко бьющимся сердцем и с серьёзными намерениями.
Его пригласили войти. Выглядел мужчина очень прилично: брюки, ботинки, светлая рубашка, добротное пальто и шёлковое кашне смотрелись на нём очень богато по военным меркам. Мужчины больше в фуфайках да кирзовых сапогах ходили по улицам, а тут всё прилично, прямо как до войны.
– Я к Ларисе Павловне, меня зовут Константин. Могу я её повидать? – спросил мужчина у Раисы Матвеевны, и та поспешила за дочерью.
Лёля вышла в коридор и остолбенела. Она была в затрапезном виде: в домашнем халате и тапках, волосы кое-как забраны под гребёнку. Женщина собирала вещи в дорогу и гостей не ждала.
– О, Господи! – прошептала она. – Этого только не хватало.
– Да вы проходите, не стойте в дверях, – засуетилась Раиса, и Константин, тщательно вытерев ноги о тряпку у порога, прошёл в дом.
Пока Лариса переодевалась, Нина с мамой накрыли стол к чаю и пригласили гостя присесть.
– Мы вместе с Ларисой Павловной в море ходили.
Но здесь вошла Лёля в тёмном платье с пояском, причёсанная и смущённая.
– Ты зачем пришёл? Я не пойду в эту путину, пропущу. Мне всё ещё нездоровится, и у меня больничный отпуск.
– Ну ладно, о делах потом. К столу, – сказала оживлённая Раиса Матвеевна, и все чинно расселись по местам: Лариса рядом с Костей, напротив них Раиса и Нина с Герой.
Чай пили молча, хотя Нина пыталась завязать разговор, но ей мешал сынишка, Раиса лишь исподлобья и украдкой разглядывала Константина, а Лёля и вовсе молчала.
После чаепития гость неожиданно поднялся из-за стола и сказал:
– Мне надо бы с Ларисой Павловной наедине поговорить. Вы позволите?
Все согласно закивали и вышли из комнаты, в которой Лёля осталась с Костей один на один.
– Лариса, я пришёл тебе сказать, что я всё в своей жизни изменил. Ради тебя.
– Чего ты изменил? Детей бросил, жену оставил на произвол судьбы? Ты думаешь, меня это обрадует, и я кинусь в твои объятия?
– Подожди, не горячись так. У меня ведь это серьёзно, Лариса. Я первый раз в жизни полюбил женщину. Ты не отталкивай меня. Давай побудем вместе чуток. Повстречаемся, поговорим, и ты поймёшь тогда моё отношение к тебе.
– Я с женатым мужчиной встречаться не буду. Меня все знакомые проклянут.
– Я уже почти и не женатый. Евдокии я сказал, что разведусь. Я с ней объяснился сразу же, как вернулся. Она согласная.
Но тут Константин лукавил. Его жена «согласная» не была, скорее наоборот, она горько плакала, рассказала детям, что папка хочет их бросить. Она постоянно устраивала скандалы и наконец слегла. Нервы не выдержали.
Костя жену жалел, но на попятный не шёл. С Галей он поговорил, ей уже пятнадцать исполнилось, взрослая. Она отца не понимала, говорила, что только плохие дядьки бросают свои семьи, что ей жалко маму, но несчастный отец продолжал настаивать на своём.
Когда Евдокия пришла в себя, она собрала всю волю в кулак и заявила:
– Ты никуда не уйдёшь, а коли уйдёшь, сильно пожалеешь. Я тебе жизни всё равно не дам. И детей ты боле не увидишь!
Этими угрозами Константин пренебрёг. Его любовь к Ларисе была такой сильной и всепоглощающей, что здравому смыслу было просто не пробиться сквозь толщу его чувств и эмоций. И он попросил её руки.
– Лариса, я документы на развод подал, сейчас мне надо в море собираться, а когда я вернусь по осени, давай поженимся.
Лёля была сражена его упорством и настойчивостью. Пару раз перед отъездом в Разночиновку, который она отложила на неделю, она всё же встретилась с Константином.
О таких пылких словах, нежных объятиях и горячих чувствах она уже давно успела позабыть. Константин буквально обволок её своей любовью, такою сильной, что сопротивляться она была не в состоянии.
Перед самым расставанием женщина заявила ему:
– Время – лучший судья. Ты уходишь в рейс, я уезжаю к дочери. Осенью будет видно. Если это любовь, так тому и быть. Значит, будем вместе. Если нет, то я не ошибусь. Так тебе и скажу, тогда уж не обессудь.
На том и расстались. Крепкие объятья, горячий поцелуй, первый в их жизни, и горькое «прощай!». Константин ушёл, полный надежд на счастье в будущем, а Лариса старалась побороть в себе все эти сладостные чувства.
Ну зачем ей разбивать чужую семью, на чужом несчастье счастья не построишь. Она решила отложить всё до осени и больше этими мыслями не терзаться.
Константин, придя домой, твёрдо заявил жене, что он уходит из семьи. До рейса ещё оставалось несколько дней, но он уже стал собирать вещи:
– Я, Дуся, не вернусь. Ты не жди меня. Придут бумаги на развод, ты заполни. Я буду платить на детей. Всё, что от меня зависит, я для них сделаю. Не терзай ты их, не отлучай от отца.
Евдокия выслушала его тираду молча, а когда за мужем захлопнулась дверь, она горько зарыдала. Её женская доля на этом закончилась, а растить одной детей, быть брошенкой, знать, что муж твой с другой милуется, – всё это было выше её сил.
К ней подошла Галя, присела рядом и сказала:
– Ты папку не проклинай только. А сама поплачь, отпусти свою обиду. Мы сами проживём, без него.
Но эти слова не подбодрили несчастную Евдокию. Если бы дочь зарыдала вместе с ней, если бы отругала отца, если бы пожалела мать, ей было бы легче. Но в словах Галины она услышала лишь смирение, и это больно кольнуло её самолюбие, а сердце защемило так, что трудно стало дышать.
– Уйди от меня! – вырвалось у неё. – Защищаешь его, не проклинай, говоришь? А мамку кто защитит? Это он нас всех проклял, на посмешище всего люда одних оставил, вас осиротил. А ты заступаешься?
Евдокия разошлась не на шутку. Галя забрала плачущего Толика, и они забились в угол за печку, чтобы не мозолить матери глаза. Так и просидели до позднего вечера. Толик уснул, Галя тоже вздремнула, когда их вдруг окликнула мать:
– Детки мои, чего же вы тут-то? Пойдёмте, я вас уложу, вы мои соколята. Не серчайте на мамку, она от горя ума чуть не лишилась.
Дети послушно встали, попили водички, умылись и улеглись в свои кровати. Толик уснул почти сразу же, а Галя лежала с открытыми глазами, ей не спалось. Вдруг к ней подошла мама с зажжённой свечкой в руке и присела рядышком.
– Ты, доченька, не серчай на мать. Я ой как вас люблю с Толиком, только жизни мне больше нету. Не чую я ног под собой, как будто душу мою он забрал, окаянный, а тело и не слушается меня совсем. Ты уж, коли помру я скоро, за Толиком присмотри, а папка ваш вернётся, вас и приласкает, и приголубит. Только про меня, мамку вашу, не забывайте уж.
Галя заплакала:
– Не надо, мама. Не говори так. Ты не умрёшь, мы папку все вместе дождёмся. Он вернётся, вот увидишь!
Евдокия поднялась с места, обняла дочь, прошептала ей на ухо молитву, поцеловала сына, перекрестила их обоих, затушила свечу и вышла.
Константин стоял у причала, дожидаясь погрузки на шаланду. Он всё поглядывал на пристань, он ждал её, единственную женщину, которая так крепко завладела его душой и сердцем, что даже короткое расставание с ней было ему в тягость.
«Ну хоть бы пришла, хоть бы одним глазком взглянуть на неё перед уходом», – повторял он про себя и ждал.
И тут чудо свершилось. Он увидел Ларису вдалеке, она спешила к пристани в лёгком светлом платье, и душа его возликовала. Он почувствовал прилив таких сильных и нежных чувств, что не удержался – бросил свои пожитки и побежал ей навстречу.
– Иванов, Константин! – вдруг услышал он зычный голос капитана. – Вернись, милиция тебя ищет!
Мужчина остановился, обернулся назад и действительно увидел двух милиционеров рядом с капитаном. Его сердце разрывалось на части, бежать к Ларисе или вернуться? Недоброе предчувствие овладело им, и он побрёл назад.
Известие, которое ему сообщили, было как гром с ясного неба. Константин почувствовал, как у него подкосились колени, он не удержался и присел на толстый кнехт – тумбу, к которой тросом пришвартовывают суда.
– Ваша жена Евдокия Иванова покончила с собой, повесилась позавчера ночью. Тело увезли в морг. Ваше присутствие необходимо для опознания и для дачи показаний. Ну и примите наши соболезнования.
Он ещё долго сидел на неудобной покатой тумбе, в глазах стояла пелена, предметы вокруг различались плохо, голоса доносились как сквозь вату, а рядом с собой он узнавал только одного человека, Ларису, которая взяла его за плечо и говорила в самое ухо:
– Костя, вставай. Надо ехать, я с тобой.
– А вы кем ему, гражданка, приходитесь? – спросил милиционер у Ларисы.
– Я ему… ну, мы работаем вместе. Только я в этот рейс не иду, вот пришла со всеми попрощаться.
– Понятно, посторонняя. Вам не положено. Вы были знакомы с покойной? По факту самоубийства можете что-то сообщить?
– Нет, – растерянно ответила Лариса и быстро отошла в сторону.
Она видела, как увезли на милицейской машине Костю, как капитан забрал его вещи, а к причалу уже подходила знакомая шаланда, и команда поспешила на посадку, громко обсуждая происшедшее.
На следующий день Лариса уехала в Разночиновку. События последних дней, объяснение с Константином, расставание с ним, трагедия в его семье – всё это так расстроило её, что захотелось убежать куда глаза глядят, спрятаться, исчезнуть, только бы не переживать всё это снова и снова.
Ей казалось, что приезд в родное село, к дочери сможет заглушить ту боль, которая скопилась в её сердце.
Аля с Марией Ильиничной встретили Лёлю с дорогой душой. Особенно радовалась Алечка, она показывала маме свои тетради, рассказывала о школе, читала стихи Маяковского и Есенина, которые помнила наизусть. Она оканчивала восьмой класс.
Аля очень подросла, старалась выглядеть по-взрослому. Красивые серые глаза смотрели внимательно и с любопытством. Она разглядывала мать и задавала ей массу вопросов о её работе, о бабушке Рае, тёте Нине и маленьком Гере.
Разговаривали женщины до поздней ночи, пока совсем не утомились и не собрались спать. Мария Ильинична поведала невестке историю их земляка Вити Галкина. Он ушёл на фронт из Разночиновки в составе 28-й армии и воевал, как доблестный солдат.
– Он даже ранение получил где-то в Калмыцкой степи. Они подступы к Астрахани защищали от фашиста. Но потом их направили куда-то к Днепру. Они с товарищами приказ командования выполняли, связь налаживали через Днепр. И там он отличился, а многие, говорят, погибли. Наградили его орденом Красной Звезды. И матери сообщили. Нам в сельсовете о его подвигах рассказывали. Вот герой какой в нашей Разночиновке вырос!
Лариса помнила Галкина Виктора. Был он статным вихрастым парнем, и вот надо же, герой!
«Хоть бы только не погиб парнишка», – подумала про себя Лариса.
Но Галкин не погиб, он прошёл всю войну, дошёл до Берлина и был награждён медалью «За боевые заслуги».
- Виктор Галкин - это реальный герой, поэтому о нем я решила рассказать немного. Герои сражались на фронтах и за его пределами. Тыловики тоже демонстрировали невероятную стойкость, не жалея сил. «В тылу ковалась победа» — это не просто слова, а признание подвига миллионов людей, чья самоотверженность помогала выстоять стране в самые трудные времена.
- Спасибо вам, дорогие читатели, что поддерживаете своими комментариями и разделяете со мной все те горести и невзгоды, которые пришлось пережить моим родным и близким.
- Продолжение