Роберт Уилсон (Robert Wilson) создал театр, где время течет по особым законам, а реальность становится пластичной. Его путь начался в консервативном Уэйко, штат Техас, где заикающийся мальчик из семьи баптистов находил свободу в рисовании и наблюдении за миром. Этот детский опыт позже воплотился в уникальном театральном языке, где жест важнее слова, а свет и пространство говорят громче текста.
Еще в 1965 году в родном городке, Роберт Уилсон создал один из своих первых перформансов – мальчики, замотанные в пленку с радиоприемниками на груди, выдавливали пену для бритья. «Одна мать забрала ребёнка со сцены. Мой отец сказал: «Это не просто ненормально – это ужасно», – вспоминал он. Уже тогда проявился его фирменный стиль: шокирующий, гипнотический, разрушающий границы между искусством и реальностью.
Детство Уилсона в техасском Уэйко сформировало уникальное видение мира. Сын мэра, выросший в строгой баптистской общине, заикающийся мальчик, друживший с чернокожим Лероем (что в городке, где процветала сегрегация по расе, было настоящим вызовом привычным устоям), – всё это позже переплавилось в его эстетику. «В чёрной культуре я чувствовал правду, которой не хватало в моём мире», – признавался позднее Уилсон. Его мать – по воспоминаниям режиссера «холодная, отстраненная женщина» – и авторитарный отец стали прообразами тех эмоционально сдержанных персонажей, что позже населяли его спектакли.
Переломным моментом стал переезд в Нью-Йорк. Работа с детьми с особенностями развития, где он использовал медленные движения как терапию, и пациентами хосписа (там он ставил спектакли с полностью парализованными людьми) стала лабораторией для театрального языка будущего гения. «Он общался не словами, а энергией», – вспоминали коллеги.
В 1970-х его «Глухой взгляд» («Deafman Glance») с глухонемым мальчиком Рэймондом в главной роли произвел фурор в Европе. Луи Арагон, основатель сюрреализма, назвал эту постановку «открытием нового мира». Несмотря на хвалебные рецензии, отец Уилсона, узнав, что у сына теперь «чёрный приёмный ребёнок», отказался приехать на премьеру, увеличив разрыв непонимания в семье.
Радикальные эксперименты Уилсона с временем и формой достигали апогея в таких работах, как 7-дневный перформанс в Иране, который он планировал из греческой тюрьмы, куда попал за хранение гашиша, или легендарный «Эйнштейн на пляже» (1976), созданный с Филипом Глассом. «Это должно быть в Метрополитен-опера!» – настаивал Уилсон, продавая билеты от $2 до $2000 (они были распроданы всего за два дня!). Успех был оглушительным, но последующий проект «Гражданские войны» для Олимпиады-984 обернулся крахом. Джон Роквелл упоминал о проблемах с поиском спонсоров: «Дэвид Боуи должен был исполнять роль Авраама Линкольна и произнести его обращение на японском языке. Это вызвало у американских спонсоров приступ гнева».
Его поздние работы – например, «Чёрный всадник» («The Black Rider», 1990) с Томом Уэйтсом – доказали, что он может быть одновременно авангардным и популярным. Но главное наследие Уилсона – не отдельные спектакли, а сам подход: театр должен быть как сон, где ты не понимаешь его логики, но чувствуешь правду. Как сказала Сьюзен Зонтаг: «Он человек безграничных амбиций и театрального аппетита. К счастью, его гений настолько эксцентричен и необычен, что у него вряд ли когда-нибудь будет такой коммерческий успех, которого он так хочет».
И даже в 80 лет он продолжал ставить спектакли по 20 часов в сутки. «Комфорт – это состояние души», – не уставал повторять он слова, сказанные когда-то отцу в нью-йоркском лофте без мебели. От консервативного Техаса до мировой славы – Уилсон доказал, что искусство способно превратить личные травмы в универсальный язык, понятный без слов.
Роберт Уилсон работал и в России. В Большой театр он перенес свою уже ставшую канонической версию оперы «Мадам Баттерфляй» (2005). В Перми вместе с Теодором Курентзисом поставил «Травиату» Верди (2016). И самый большой успех в Москве — легендарные «Сказки Пушкина» в Театре наций (2015). Спектакль идет до сих пор.