В памяти у меня не осталось ни маминого запаха, ни отцовского голоса. Только старые, выцветшие фотографии и обрывочные рассказы дальней родни. Детдом, потом общежитие при техникуме, съемные углы... Я привыкла рассчитывать только на себя, и когда в моей жизни появился Алексей, я впервые позволила себе поверить, что нашла не просто мужа, а настоящую семью. Опору. Стену, за которой можно укрыться от всех бурь.
Как же я ошибалась.
Стена оказалась картонной, а за ней пряталась его мама, Галина Ивановна. Женщина стальной воли и едкого, как кислота, взгляда. Сначала всё было почти идеально. Свадьба, уютное гнездышко — двухкомнатная квартира в спальном районе, которую Галина Ивановна, как она не уставала повторять, «подарила своему единственному сыночку». Я порхала по ней, как бабочка, свивала наше гнездо, клеила обои, выбирала занавески. Мне казалось, я наконец-то обрела дом.
А потом я ушла в декрет. И всё изменилось.
Мой вклад в семейный бюджет иссяк, и я, кажется, в глазах свекрови моментально превратилась из любимой невестки в приживалку. Её визиты стали чаще, а слова — острее.
– Хорошо тебе, Леночка, сидишь дома, в потолок поплевываешь, — бросала она, проходя на кухню и брезгливо проводя пальцем по столешнице. — Не то что я в твои годы, на двух работах пахала, чтобы Алёшеньку поднять.
Алексей в такие моменты делал вид, что увлеченно смотрит телевизор или читает новости в телефоне. Если я вечером пыталась с ним поговорить, он только отмахивался:
– Лен, ну ты же знаешь маму. У неё характер такой. Не обращай внимания.
Но как не обращать внимания, когда тебя методично, день за днем, пытаются стереть в порошок? Когда ты моешь полы, а тебе говорят, что ты грязь развозишь. Когда ты готовишь ужин, а тебе заявляют, что ты переводишь продукты. Когда ты качаешь на руках плачущего сына, а за спиной слышишь шипение: «Истеричный какой-то. Весь в мать».
Мишенька, мой сынок, мой маленький комочек счастья… Он был единственным, что держало меня на плаву. Его беззубая улыбка, то, как он цепко хватал меня крошечными пальчиками за волосы
… Его доверчивый взгляд, когда он засыпал у меня на груди, был моим спасательным кругом в океане ядовитых намеков и откровенной враждебности.
А потом наступил тот самый день. День, который разделил мою жизнь на «до» и «после». Мы с Мишенькой возвращались из поликлиники после плановых прививок. Он капризничал, я устала, и единственной моей мечтой была горячая ванна и тишина. Но тишины не было.
Дверь в нашу квартиру была приоткрыта. Странно. Я толкнула ее и замерла на пороге, чувствуя, как ледяной холод ползет вверх по спине, несмотря на теплую куртку. В коридоре стояли два наших чемодана и несколько коробок. Наверху, в одной из них, я увидела край рамки с нашей свадебной фотографией, любимую чашку с дурацкими котиками, которую мне подарила подруга, и старенького плюшевого мишку — единственную вещь, оставшуюся от моего собственного детства.
Из гостиной вышла Галина Ивановна. Она не кричала. Она говорила тихо, почти буднично, и от этого ее слова впивались в меня, как зазубренные осколки стекла.
– А, явилась. Я как раз заканчиваю.
– Что… что это значит? – голос сел, я едва могла выдавить из себя слова. Мишенька, почувствовав мое напряжение, захныкал на руках.
– Это значит, Леночка, что твое время здесь вышло, – она смерила меня взглядом с головы до ног. – Ты тут никто. И звать тебя никак. Квартира принадлежит моему сыну, и я, как его мать, не позволю всяким приживалкам вить из него веревки. Собирай остатки своих пожитков и возвращайся в ту халупу, где жила до того, как охмурила Алёшу.
– Но… Алексей где? Он знает?
В этот момент из кухни вышел Алексей. Мой муж. Моя опора. Моя картонная стена. Он не смотрел на меня. Его взгляд был прикован к узору на паркете.
– Лёша? – взмолилась я. – Скажи ей!
Он поднял на меня глаза, и в них была такая смесь стыда, страха и бессилия, что мне стало ясно всё без слов.
– Лен, мама права, – промямлил он. – Нам… нам надо пожить отдельно. Так будет лучше.
Лучше? Для кого? Для него, трусливо спрятавшегося за мамину юбку? Для нее, торжествующей свою победу? Я посмотрела на спящего сынишку, на его крошечное личико, и поняла. Я не буду плакать. Не буду умолять. Не здесь. Не перед ними.
Я молча развернулась, с трудом удерживая равновесие, и вышла за дверь. Последнее, что я услышала, был щелчок замка. Он отрезал меня от прошлой жизни.
Я сидела на кухне у Светки, моей единственной близкой подруги. Она поставила передо мной кружку с дымящимся чаем, укутала меня в плед, а сама ворковала над Мишенькой, который, на удивление, быстро уснул в чужой кроватке. Шок начал отступать, уступая место звенящей, холодной ярости.
– Вот же твари, – беззлобно сказала Света, качая головой. – Просто вышвырнуть на улицу с ребенком… Лен, ты только не раскисай, слышишь? Живи у меня, сколько нужно. Прорвемся.
– Спасибо, Свет, – я отпила чай. Горячая жидкость обожгла горло, приводя в чувство. – Я не собираюсь раскисать. Я собираюсь бороться.
Ночью, когда дом затих, я достала папку с документами, которую рефлекторно схватила вместе с детскими вещами. Паспорта, свидетельства о рождении и браке… Я перебирала бумаги, и вдруг мои пальцы наткнулись на плотный лист, сложенный вчетверо. Я даже забыла о его существовании.
Это было почти год назад, еще до рождения Миши. Алексей пришел домой какой-то загадочный, с глуповатой улыбкой. Протянул мне эту бумагу и сказал: «Это тебе. Чтобы ты знала, что ты – хозяйка в этом доме. Настоящая». Я тогда рассмеялась, поцеловала его, сунула документ в папку и забыла. Мне казалось, что такие формальности – это пустое. Главное ведь любовь, доверие… Какая же я была наивная дурочка.
Я развернула лист. Руки дрожали. «Договор дарения. Я, Фролов Алексей Игоревич, дарю принадлежащую мне на праве собственности квартиру… моей жене, Фроловой Елене Викторовне». Ниже стояли подписи и печать МФЦ.
Я перечитала это раз. Потом второй. Третий. Квартира… моя? Он переоформил ее на меня? Тайно от матери, еще тогда? Зачем? Может, предчувствовал, чем всё обернется? Или это был последний порыв той любви, которую его мамочка так успешно вытравила?
Вопросы роились в голове, но один факт сиял, как маяк в темноте. Галина Ивановна, выставляя меня за порог, даже не подозревала, что выгоняет не бесправную невестку, а законную хозяйку из ее собственного дома.
Холодная ярость сменилась ледяным расчетом. Я нашла в телефоне номер юриста по семейным делам, которого мне когда-то рекомендовала коллега. Утро еще не наступило, но я написала ему короткое сообщение: «Здравствуйте. Меня с грудным ребенком выставили из квартиры. Квартира по документам моя. Нужна ваша помощь».
Ответ пришел через десять минут. «Приезжайте в девять утра. Адрес… Разберемся».
И я поняла – я разберусь. Я больше не жертва. Игра только начинается.
Кабинет юриста, Игоря Сергеевича, был маленьким и аскетичным. Ничего лишнего, только стол, два стула и стеллажи с папками. Сам он, мужчина лет сорока пяти с уставшими, но очень умными глазами, внимательно изучил мой договор дарения.
– Ну что ж, Елена Викторовна, – сказал он, откладывая бумагу в сторону. – Картина ясна, как божий день. Ваша свекровь совершила самоуправство. Она понятия не имела, что ее сын уже не собственник.
– То есть… я могу просто вернуться туда? С полицией?
– Можете. Но это будет скандал, крики, нервы для вас и ребенка. А ваша цель, как я понимаю, не просто вернуться, а поставить точку в этой истории раз и навсегда. Чтобы никто и никогда больше не посмел указать вам на дверь.
– Да, – твердо сказала я. – Именно так.
– Тогда мы пойдем другим путем. Подадим иск о нечинении препятствий в пользовании жилым помещением. Потребуем не только обеспечить вам доступ, но и взыщем с нее моральный ущерб. И, вишенкой на торте, – он усмехнулся, – потребуем официальных письменных извинений. Суды на это идут неохотно, но в вашем случае, с грудным ребенком… это отличный ход.
Через несколько дней Галина Ивановна получила повестку в суд.
Мне позвонил Алексей. Впервые за это время. Его голос в трубке был растерянным и жалким.
– Лен, зачем ты так? Зачем в суд? Мама в шоке, у нее давление подскочило! Неужели нельзя было решить всё по-человечески?
Я слушала его и не узнавала. Где был тот мужчина, который клялся мне в любви? Тот, кто подарил мне эту квартиру, чтобы я чувствовала себя «хозяйкой»?
– По-человечески, Лёша? – в моем голосе звенел металл. – Это вышвырнуть меня с нашим сыном на улицу? Это называется «по-человечески»? Мы с тобой поговорим. В суде.
Я повесила трубку. Сердце колотилось как бешеное, но я впервые почувствовала не страх, а пьянящее чувство собственной силы.
Зал суда казался огромным и гулким. Галина Ивановна сидела напротив, поджав губы, рядом с ней – ссутулившийся, бледный Алексей. Она бросала на меня испепеляющие взгляды, но я их не замечала. Я смотрела только на судью – строгую женщину в очках, которая бесстрастно перебирала бумаги.
Свекровь начала первой. Ее речь была потоком яда и обвинений. Что я меркантильная хищница, что я с самого начала охотилась за квартирой, что я настроила сына против родной матери. Она почти кричала, размахивая руками.
– Она же ни дня не работала! Всё на халяву получала! Жила на всём готовеньком в квартире МОЕГО сына! А теперь хочет отобрать последнее!
Судья терпеливо ее выслушала, а потом повернулась к Игорю Сергеевичу.
– Ваша сторона, что скажет?
Мой юрист молча встал и передал судье тот самый договор дарения.
Судья надела очки, внимательно прочла. Ее брови поползли вверх. Она посмотрела на Галину Ивановну. Потом на Алексея. Потом снова на документ.
– Фролов Алексей Игоревич, – обратилась она к моему мужу. – Вы подтверждаете, что добровольно, находясь в здравом уме и твердой памяти, подарили данную квартиру своей супруге, Фроловой Елене Викторовне?
Алексей вжался в стул. Все взгляды были устремлены на него. Он что-то пролепетал.
– Громче, пожалуйста, суд вас не слышит.
– Да… – выдавил он из себя.
Лицо Галины Ивановны надо было видеть. Оно вмиг из красного стало мертвенно-бледным. Она смотрела на сына так, будто он вонзил ей нож в спину.
– Таким образом, – монотонно продолжила судья, обращаясь уже к свекрови, – вы пытались выселить законную собственницу жилья и ее несовершеннолетнего ребенка, который также имеет все права на проживание с матерью. Ваши действия являются незаконными. Суд удовлетворяет иск Елены Викторовны Фроловой в полном объеме. Ответчица обязана не чинить препятствий в пользовании жилым помещением, выплатить истцу компенсацию морального вреда и… – тут судья сделала паузу и строго посмотрела на Галину Ивановну, – принести письменные извинения в течение десяти дней.
В зале повисла тишина. Я выдохнула. Это была победа. Полная и безоговорочная.
На следующий день я вернулась домой. Света помогла мне занести вещи. Квартира встретила меня тишиной и запахом пыли. На кухонном столе лежало сложенное вдвое письмо. Неуклюжим, старческим почерком было выведено: «Прошу прощения». Без подписи. Я скомкала его и выбросила в мусорное ведро.
Алексей съехал к матери в тот же вечер. Я не стала его останавливать. Через пару недель от него пришло СМС: «Я был неправ… Прости. Может, попробуем всё сначала? Ради Миши».
Я посмотрела на это сообщение. Потом перевела взгляд на сынишку, который мирно спал в своей кроватке. Я вспомнила пустоту в глазах мужа в тот день, когда он позволил своей матери выставить нас за дверь. Вспомнила унижение, страх, а потом – холодную решимость и чувство собственного достоинства, которое я обрела.
Нет, Лёша. Не ради Миши. И не ради меня. Начинать «сначала» с человеком, который не смог тебя защитить, – это всё равно что строить дом на песке.
Я удалила сообщение, не ответив.
Прошло полгода. Я открыла небольшой онлайн-магазинчик детских товаров. Дела пошли в гору. Вечерами, уложив сына спать, я сидела на нашем большом диване, в НАШЕЙ квартире, с чашкой чая и книгой. И впервые в жизни я чувствовала себя не приживалкой, не жертвой обстоятельств, а хозяйкой. Хозяйкой своего дома. Хозяйкой своей судьбы. И это чувство было дороже любых квартир и любых извинений.