Я сидела, рассеянно скручивая угол салфетки, наблюдая, как Даниил нервно бегает туда-сюда по комнате. У него на лице застыло выражение такой злости, будто тучи за окном взяли пример с него.
— Ты хоть осознаешь, что ты просишь? — его голос, обычно глубокий и спокойный, теперь звучал остро, как бритва. — Мы же договаривались! Мотоцикл — это не игрушка, это стиль, это мне для работы нужно! У твоего деда юбилей, у бабушки — выигрыш в лотерею. И что теперь? Считаете, что я наглею?
— Но у нас же уже есть транспорт... — я едва выдавила слова, подавившись обидой, подступившей к горлу.
Час назад у нас были мои родственники на обеде. Валентина Сергеевна принесла пирог с черникой, а Павел Михайлович — копченого угря.
Дед стал расспрашивать Даниила про кухню, которую мы недавно обновили — плитку поменяли, шкафы повесили.
Но Даниил, едва услышав вопрос, резко свернул разговор на деньги — снова завёл о той самой навороченной иномарке, которая уже давно не выходила у него из головы.
— Родные, вы нас поддержать не хотите? — выпалил он без лишних церемоний, решив не разводить прелюдий.
— Даниил, милый, — Валентина Сергеевна говорила мягко, аккуратно отставив кружку с чаем в сторону. — Мы понимаем, что вам действительно нужна машина... Но такие деньги — это серьёзно. У нас своих забот хватает — на даче крыша вот-вот рухнет, да и пенсия не бесконечная, ты же сам знаешь... Может, вам стоит присмотреться к чему-нибудь попроще, без этих бешеных затрат?
— Что-то попроще? — Даниил усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли настоящего веселья. — Это вы предлагаете мне рассекать на ржавом корыте, пока мои коллеги разъезжают на машинах бизнес-класса? Нет уж. Это не просто прихоть — это вклад в мою карьеру, а значит, и в общее будущее с вашей дочерью! — он резко перевел взгляд на Павла Михайловича. — Вы же мужчина, вы должны понимать. Поддержать семью — это не просто жест, это дело чести.
Павел Михайлович тяжело втянул воздух. Он был человек уравновешенный, но в своих убеждениях стоял как скала.
— Даниил, мы Машу вырастили, дали ей образование, поставили на ноги. Мы даже свадьбу вашу частично оплатили. А сейчас у нас есть свои нужды. Вложиться немного — можно. Но отдавать всё, что у нас есть? Это и несправедливо, и попросту неразумно.
На кухне повисла гнетущая тишина. Маша заметила, как мать тихо сжала отцу ладонь под столом. Даниил медленно встал, лицо у него застыло, будто из камня было вырезано.
— Неразумно, значит? — проговорил он почти шёпотом, но в этих словах было столько холода, что по спине пробежали мурашки. — Ну что ж. Прекрасно. Выходит, ваша дочь и будущие внуки, когда бы они ни появились, вам, по большому счёту, безразличны? Если так...
Он обернулся к Маше, и в его взгляде не осталось ничего, кроме леденящей решимости, которая не допускала ни спора, ни сомнения.
— Маша, если твои родители не считают нужным вложиться в наше с тобой будущее, значит, их влияние становится токсичным. Вредным. Я не хочу, чтобы ты с ними виделась или разговаривала. Поняла меня?
В комнате повисла гробовая тишина. Валентина Сергеевна вскрикнула, прикрыв рот рукой. Павел Михайлович побледнел, как мел.
— Даниил... ты что сейчас сказал? — прошептала Маша, не в силах поверить своим ушам. — Это же мои родные, моя семья!
— А я тебе кто?! — взорвался он, и кулак с грохотом опустился на стол.
Фарфоровая сахарница подскочила, потом со звоном съехала на пол и разлетелась вдребезги.
— Делай выбор, прямо сейчас: либо они, либо я. Мы и наша общая жизнь. Решай, Маша.
Слёзы хлынули по её щекам, как из прорвавшейся плотины. Она метнулась взглядом к родителям. Мать тихо рыдала, не произнеся ни слова, а отец смотрел на Даниила с такой болью и отвращением, что это было тяжелее любых слов.
— Это... это шантаж, — вырвалось у Павла Михайловича. — Как ты вообще можешь обращаться с Машей вот так? И с нами?
— Я просто защищаю нашу семью от тех, кто не хочет быть её частью, — ответил Даниил ледяным тоном. — Вы сделали свой выбор. Теперь уходите и забудьте о звонках моей жене. Если она захочет — она сама свяжется. Хотя... сначала пусть хорошенько подумает, что и кто для неё на самом деле важнее.
У Маши закружилась голова, будто земля под ногами начала уходить. Всё перемешалось: привязанность к мужу, страх перед его вспышкой, стыд перед родителями, злость из-за всей этой несправедливости — всё сдавило её изнутри, не давая дышать.
— Мама... папа... — еле прошептала она, не в силах даже взглянуть на них. — Прошу вас... просто уйдите сейчас...
В глазах Валентины Сергеевны плескалась такая боль, что на неё было страшно смотреть. Она молча кивнула, быстро схватила сумку и, не оборачиваясь, направилась к выходу.
Павел Михайлович пошёл за ней следом, помог ей накинуть пальто. Уже стоя у двери, он всё же обернулся.
— Доченька... помни, наш дом всегда будет твоим домом. Всегда, — голос его дрогнул, и в груди у Маши что-то болезненно сжалось.
Они ушли, не попрощавшись, и за ними захлопнулась дверь с гулким эхом, которое повисло в комнате, как тяжёлое покрывало.
Даниил шагнул к Маше, хотел приобнять её за плечи, но она отшатнулась от него, как от открытого пламени.
— Не прикасайся ко мне! — её голос был охрипшим, изорванным слезами. — Как ты мог? Как ты посмел так поступить с ними? Со мной?!
— Я сделал то, что был обязан сделать! — твёрдо произнёс Даниил, уже без прежнего гнева, но с непоколебимой уверенностью в голосе. — Они нас унизили, отказав. Дали понять, что для них мы — никто. Ты должна понять, Маша. Теперь семья — это ты и я. Всё остальное — лишнее. Придёт время, они сами приползут с деньгами, и тогда мы с ними поговорим. А пока — никаких звонков, никакой связи. Я просто защищаю тебя, чтобы ты не металась между ними и мной.
«Защищаешь меня?» — эта мысль ударила Машу словно разряд тока.
Она перевела взгляд на этого красивого, уверенного в себе мужчину, оглядела их квартиру, которую они едва тянут в кредит, заметила на его запястье те самые дорогие часы — подарок от неё на прошлый день рождения, которым он потом хвастался перед коллегами. И в этот миг она вдруг увидела не мужа, а человека, хладнокровно вырезающего из её жизни всё, что для неё по-настоящему дорого.
— Меня, говоришь, защищаешь? — Маша рассмеялась, и в этом смехе не было ни капли радости — только горечь и надрыв. — Ты отказываешь мне в праве говорить с родителями только потому, что они не дали тебе денег на твою мечту? Потому что не стали подчиняться твоим капризам? А с чего вдруг они вообще должны это делать? Хочешь — иди и проси у своих!
— У моих-то нет ничего лишнего… а вот у твоих заначка есть, — усмехнулся Даниил, сжав губы в холодной усмешке.
— Так значит, они тебе что-то обязаны? Ты вообще себя слышишь? — Маша топнула ногой, вся дрожа от ярости.
В глазах Даниила промелькнуло сначала удивление, а потом то самое раздражение, которое она уже давно знала — знакомое, обидное, вызывающее.
— Последний раз спрашиваю, — произнёс он с угрозой, делая шаг ближе. — Ты за кого? За них или за меня?
Маша сделала глубокий вдох. Она посмотрела вниз — на разбитую сахарницу, её осколки, разбросанные по полу, словно фрагменты её прошлой, доверчивой жизни. Затем подняла глаза и встретилась с его взглядом.
— Нет, — сказала она спокойно, но внутри всё сотрясалось. — Этот выбор ты уже сделал сам. Ты выбрал жадность. Ты выбрал власть. Ты выбрал только себя. — не сказав больше ни слова, она развернулась и быстро пошла в спальню.
— Маша! Куда ты собралась?! — крикнул он ей вслед.
Она не обернулась. Закрыла дверь. Спустя полчаса вышла — с небольшой дорожной сумкой в руке. На ней была старая, потёртая куртка — удобная, родная, и уж точно не та дорогущая обновка, которую он вручил ей месяц назад с видом победителя.
— Ты что, совсем с катушек слетела? — Даниил встал у неё на пути, загораживая дверь. — Очнись, Маша! Куда ты собралась? Назад к ним? После того, как они нас опозорили?
— Я иду туда, где меня любят просто так, — спокойно ответила она, глядя ему прямо в глаза. Впервые за долгое время она не отвела взгляд. — Не за покорность. Не за деньги, которые ты у них выпрашивал. А за то, кто я есть. Я иду туда, где дверь мне открыта всегда. Без условий. Прощай, Даниил.
Она шагнула в сторону, обойдя его. Почувствовала, как он дернулся, будто хотел схватить её за руку… но так и не решился.
Маша вышла за порог, достала из кармана старенький, потёртый телефон — тот самый, который он давно предлагал сменить на «нормальный», как у всех. А ей всегда нравилось, что этот был её, настоящий.
Она стояла под вечерним небом, пролистывая список контактов. Наконец нашла нужную строчку — «Мама». Палец дрожал над кнопкой вызова.
Даниил сидел на краю дивана, бросая короткие взгляды на закрытую входную дверь. Он был уверен — Маша вернётся. Не может не вернуться.
«Она не выберет их, нет... Это же нелепо. Кто они такие? А кто я? — размышлял он, стиснув челюсти. — Она поймёт, что я прав… она всегда понимала.»
Но где-то внутри, почти незаметно, его привычная уверенность начинала давать трещину. Впервые он почувствовал, что, может быть, не всё под контролем.
А Маша стояла у подъезда, кутаясь в старую куртку, и слушала гудки в трубке — долгие, монотонные. И вдруг на том конце раздался тревожный голос:
— Машенька? Это ты?
— Мама… мама, я еду… — захлёбываясь слезами, выговорила она. — Я еду домой… на такси… Я сделала выбор. Как он хотел...
— Мы тебя очень ждём, родная… — голос Валентины Сергеевны дрожал, но в нём звучала неподдельная теплота.
Спустя пару недель после того вечера Маша съехала с той самой квартиры, взятой в ипотеку. С ней уехала и решимость — больше она не собиралась жить рядом с человеком, который пытался использовать её как рычаг давления на её собственных родителей ради денег.
Родители восприняли её решение спокойно, даже с облегчением — если честно, Даниил им с самого начала не нравился, просто держали мнение при себе, чтобы не мешать дочери жить как она хочет.
Маша не захотела делить с ним ни вещи, ни счета, ни воспоминания. А Даниил, к удивлению всех, даже не возражал. Он не боролся, не упрашивал — согласился на развод быстро и без эмоций, будто между ними ничего и не было.