Если бы кто-то сказал мне, что однажды я сама закрою дверь перед собственной матерью — я бы, наверное, не поверила. Хотя нет, скорее всего, я бы рассмеялась. Горько. Потому что этот день на самом деле давно зрело во мне, копился годами, скрытно подбирался, как хищник в темноте. И всё-таки, когда он пришёл, я не была к нему готова.
Звонок раздался в половине первого ночи. Телефон вибрировал на прикроватной тумбочке, а я лежала без сна, уставившись в потолок. В последнее время это стало привычным делом — засыпать, не спав, потом просыпаться от тревоги, снова не спать. Работа, дочка, счета, одиночество. И груз прошлого, который я всё никак не могла стряхнуть.
— Да, мам, — устало ответила я, даже не посмотрев на экран. Потому что в такие часы звонит только она.
— Я тебе больше не мать! — кричала трубка. — Не дочь ты мне! Но ты всё равно должна приехать.
Сначала я подумала, что это бред. Пьяный, может быть. Или сердечный приступ. Но голос был слишком чётким, злым, ядовитым. Настолько узнаваемым, что всё моё тело тут же сжалось, как в детстве, когда она срывала ремень со спинки стула.
— Что случилось? — Я села в кровати, одной рукой удерживая телефон, другой — прикрывая грудь. Дочка, Соня, спала в соседней комнате. Мне не хотелось, чтобы она услышала.
— Мне плохо. Очень плохо. Я одна. Ты должна приехать.
— Ты сказала, что я тебе не дочь. — Я старалась говорить спокойно, но голос дрожал. — Так почему ты ждёшь, что я приеду?
— Потому что ты обязана! — снова взвизгнула она. — Потому что я тебя родила! Потому что никто другой ко мне не приедет!
Тишина в квартире была густой и липкой. Я слышала тиканье настенных часов и своё учащённое дыхание. Мама знала, как давить на больные точки. И даже спустя годы молчания — не забыла, где они.
Мы не разговаривали почти два года. После того, как она выгнала меня из квартиры, назвав тварью, предательницей, обманщицей. Всё из-за того, что я отказалась продать свою однушку, чтобы купить ей новую в центре. Тогда я поняла: я для неё — источник ресурсов, а не человек.
Но в ту ночь, с трубкой у уха, я снова почувствовала себя той самой маленькой Олей, которая стояла на кухне босиком на холодном кафеле и ждала, когда мама закончит орать. И несмотря на всё, что было, часть меня снова хотела поехать. Потому что она — мама. Потому что мне нельзя быть плохой. Потому что если она действительно умирает?..
— Где ты? — спросила я, уже натягивая штаны.
Она назвала адрес. Какой-то частный сектор на окраине. Я вызвала такси, на автомате написала Соне записку: "Ушла по делам, приду к утру. Завтрак в холодильнике". Потом поцеловала её в висок и тихо вышла из квартиры.
Дорога была долгой. Темнота за окном скользила, фонари мелькали в окна, как кадры из плохого сна. Я вспоминала наши последние разговоры. Все угрозы, обиды, проклятия. Я помнила, как она кричала в трубку: "Ты не заслужила быть матерью! Твоя дочь вырастет такой же эгоисткой, как ты!" И всё равно я ехала к ней. Потому что, как бы она ни травила меня — она была моей матерью. А я — её дочерью. Или мне только казалось?
Когда я вышла из такси, на улице было прохладно. Дом, к которому меня привезли, выглядел вполне прилично. У калитки стояла она. В халате, с уложенными волосами, с нетронутым макияжем.
— Ты приехала. — Голос был спокойным. Даже довольным.
— Что случилось? — Я посмотрела на неё. Она явно не умирала. И вряд ли ей было плохо.
— Пойдём, там люди ждут. — Она развернулась и пошла к дому. Я замерла.
— Какие люди? Зачем я здесь?
— Я сказала, ты должна. Ты мне всё должна. И сегодня ты оплатишь это.
С этими словами она открыла дверь, и я вошла в ловушку, из которой началась моя самая болезненная история. История освобождения.
Я стояла в холле дома, который видел впервые. Просторный, с высокими потолками, старой дорогой мебелью и запахом... не бедности, нет. Напротив — всё вокруг говорило о деньгах. Только не о моих. И не о маминых. Это было место, куда она пришла в гости, но чувствовала себя хозяйкой. Потому что в её голове всё было иначе: если ты мать — тебе обязаны.
В гостиной за круглым столом сидели три женщины. Одну из них я узнала — бывшая коллега мамы. Остальных — нет. Но все они повернулись ко мне одновременно, как будто ждали. Как будто я опоздала на встречу, о которой не знала.
— Вот и моя Олечка пришла, — с показной нежностью произнесла мама. — Сейчас всё решим.
— Решим что? — Я почувствовала, как сжимается живот.
— Счёт, милая. Мы тут немного засиделись, заказали ужин, вино, десертики. А у меня с собой только карта, которая не проходит. Ну ты же понимаешь.
Понимаю? Я смотрела на неё, и в голове крутилась только одна фраза: "Ты мне больше не дочь". И вот — "моя Олечка". За час.
— Вы вызвали меня среди ночи, чтобы я оплатила ваш банкет? — мой голос звучал тихо, но в нём было что-то новое. Что-то, чего раньше во мне не было.
— Ну не кипятись, — одна из женщин закатила глаза. — Это ж не так много. У нас просто у всех карты дома остались. Валя говорила, ты выручишь. Ты ведь её дочь.
Они были уверены, что всё уже решено. Что я, как всегда, спасу маму. Что я влезу в долг, отложу деньги с квартплаты, но заплачу. И раньше — я бы так и сделала.
Но не теперь.
Я не знаю, что было сильнее в тот момент — злость или усталость. Возможно, это было их сплетение. Тягучее, густое, как варенье, в которое тебя уронили с головой. Они сидели и ждали, как будто я — официантка, которая должна принести счёт и извиниться, что так долго.
— Вы все серьёзно? — Я обвела их взглядом. — Вы вызвали меня из дома, выдернули ночью к чёрту на кулички, соврали, что человеку плохо… чтобы я оплатила ресторан?
Мама хмыкнула и вздёрнула подбородок:
— Ну а что мне было делать? На кого ещё я могу рассчитывать? Ты же моя дочь.
— Ты это мне сегодня уже говорила. Только другими словами, — я холодно посмотрела на неё. — «Ты мне больше не дочь», помнишь?
— Это я сгоряча, — отмахнулась она. — Ты же меня знаешь. Сердце, нервы… Я испугалась. А потом стало стыдно просить напрямую. Вот и…
Она не договорила. Потому что я сделала шаг назад.
— Значит, спектакль был лучшей идеей? А если бы я не приехала?
— Я знала, ты приедешь, — сказала она, как само собой разумеющееся.
И вот тут меня прорвало.
— Вот именно. Ты знала. Всю жизнь ты это знаешь. Что бы ты ни вытворила — я прибегу, спасу, прикрою. Потому что «мама». Потому что «родная кровь». Но знаешь что? — я выдохнула, чувствуя, как слёзы подступают, но не дают воли. — Я больше не могу. Не хочу. И не буду.
— Олечка…
— Нет. Не Олечка. Не «моя доченька». Не «умничка моя». Всё. Хватит.
Женщины за столом переглянулись. Кто-то неловко кашлянул. Кто-то начал подниматься.
— Да что вы, девочки, это семейное, — поспешно сказала мама. — Она просто устала.
Я шагнула к столу, достала из сумки кошелёк. Достала две пятитысячные.
— Это последний раз, — сказала я. — И не потому что ты мать. А потому что я хочу уйти с миром. Без ощущения, что оставила тебя в беде. Но с этого момента — между нами ничего больше нет.
— Не перегибай, — пробормотала она. — Ты же знаешь, я никого, кроме тебя…
— А ты подумай, почему.
Я развернулась и ушла. На улице было тихо. Холодно. Где-то шуршали листья. Я шла по тротуару, и только у выхода со двора позволила себе заплакать. Не от жалости. От освобождения. От боли. От того, что теперь всё будет по-другому. Хоть я и не знала, как именно.
Утро встретило меня серым небом и полной тишиной. Я проснулась без будильника, впервые за долгое время. В комнате было прохладно, и когда я села на кровати, потянув на себя плед, то почувствовала непривычную лёгкость в груди. Не радость. Не облегчение. А именно — тишину. Как будто внутри меня всегда что-то гудело, фонило, зудело — и вот впервые оно исчезло.
Соня уже проснулась. Я услышала, как на кухне звякнула чашка, а потом скрипнул ящик с ложками. Она всегда старалась не шуметь по утрам, особенно если знала, что я поздно легла.
Я вышла босиком, кутаясь в кофту.
— Мам, ты уже дома, — улыбнулась она. — Я думала, ты ещё спишь.
— Только проснулась, — я подошла и поцеловала её в макушку. — Завтрак готовишь?
— Ну, овсянку поставила. Сама хочешь? Там ещё чай есть.
Я смотрела на неё и думала, какая она взрослая. Как повезло мне, что у меня есть она. Что при всей этой суматохе, разрывах, токсичных отношениях с матерью — я не передала ей этот яд по наследству.
— Сонь, — я села рядом. — Можно я тебе кое-что скажу?
Она кивнула.
— Я вчера была у бабушки. Ты знаешь, у нас с ней непростые отношения. И вчера случилось... ну, кое-что важное. Я, наверное, больше не буду с ней общаться.
Она задумалась. Потом спросила просто:
— Она снова что-то сделала?
— Да. Очень некрасиво. Но неважно. Главное — я не позволила ей это закончить, как обычно. Я ушла.
Соня молчала. Потом взяла мою руку и сказала:
— Я рада. Ты всегда грустная после неё. А вчера пришла... другая. Сильная.
Я не выдержала и расплакалась. И впервые за долгое время эти слёзы были не от безысходности, а от благодарности. Потому что я поняла: я всё сделала правильно. Ради неё. Ради себя. Ради будущего, в котором я больше не должна.
Прошла неделя. Тихая, почти стерильная. Мама не звонила. Ни сообщений, ни писем, ни дежурных «у меня давление», «я не могу выйти из дома», «тебе всё равно». И это пугало.
Когда ты привыкаешь к боли — её отсутствие вызывает тревогу. Как будто нечто важное вот-вот случится. Но ничего не случилось. Просто была тишина. Удивительно плотная, как ватное одеяло, которое сперва душит, а потом греет.
Я начала замечать странные вещи. Как много у меня времени по утрам. Как легко дышится, когда не проверяешь телефон каждые пятнадцать минут. Как не хочется идти домой с чувством вины. Я даже перестала класть в кошелёк «запасные деньги» — те самые, которые всё равно бы ушли ей.
В понедельник мне позвонили с незнакомого номера. Я почти не глядя ответила — на автомате. И сразу узнала голос.
— Оля… ты меня слышишь?
— Слышу, — я замерла. Голос был тихий, жалобный, как у человека после болезни. Всё было на своих местах: интонация, паузы, натужное покашливание.
— Мне совсем плохо. Давление скачет, сердце… — вздох. — Я не хотела звонить. Просто… у меня никого больше нет.
Я слушала. И молчала. Это было самое трудное — молчать. Не задавать вопросов, не бросаться с «где ты», «вызвала ли врача». Просто дышать.
— Мне даже некому купить таблетки, — продолжала она. — Аптека далеко, а ноги болят. И пенсия только завтра… Ты понимаешь?
Я понимала. Да. Прекрасно.
— Оля? — в голосе появилась тревога. — Ты же не бросишь меня?
И тут я сделала то, чего не делала никогда.
— Мам, я не приеду.
Тишина.
— Что?
— Я не приеду. И не переведу денег. И не спрошу, как ты себя чувствуешь. Потому что я устала. Потому что я не виновата в твоей старости, твоих диагнозах и твоих проблемах. И я больше не буду твоим кошельком. И твоим психотерапевтом. И жилеткой.
— Ты с ума сошла! — взвыла она. — Я умираю, а ты…
— Если умираешь — вызывай скорую, — спокойно ответила я. — Я — не врач. И не спасатель.
— Неблагодарная! — в голосе уже была истерика. — Я тебя растила! Я всё ради тебя! А ты!..
— Пока, мама.
Я отключила. И впервые в жизни не разрыдалась после разговора с ней. Я пошла на кухню, налила себе кофе. И села у окна. День был серый, моросил дождь. И всё равно это было лучшее утро за много лет.
— Мам, а можно я у Лены на выходных останусь?
Соня стояла в дверях моей комнаты с телефоном в руке и лукавым выражением. Я оторвалась от ноутбука и прищурилась:
— А что за повод?
— Да просто… каникулы же. Мы хотим фильм посмотреть и блины печь. Ну и, может быть, в воскресенье утром на каток.
Я кивнула. Честно говоря, мысль остаться одной в квартире на два дня — была новой, почти пугающей. Но я сказала:
— Конечно. Только вещи сама собери и напиши мне, когда доберёшься.
Соня уехала в пятницу вечером. А я осталась. В полном, оглушительном одиночестве. Но, к удивлению, не с тревогой. С тишиной. С возможностью услышать себя.
В тот вечер я не включала телевизор. Не проверяла соцсети. Просто сидела и думала.
У меня нет долгов. У меня есть работа, пусть и не идеальная. Есть любимая дочка. Есть квартира, где я могу закрыться и никто не вломится в неё без стука. И главное — больше нет бесконечного «должна».
Я достала блокнот, давно забытый. Когда-то в нём были мечты. А теперь — чистые страницы. Я написала только одно: «Хочу уехать. Одна. Туда, где меня никто не знает».
Утром я купила билеты. Недельный тур на юг, в горы, в маленький санаторий. Без экскурсий. Без шумных туристов. Только воздух, лес и я. Сама с собой.
Когда я рассказала Соне, она удивилась, но улыбнулась:
— Класс! Ты заслужила. Хочешь, я тебе плейлист соберу?
Я кивнула и сжала её руку.
В день отъезда я шла по перрону с маленьким чемоданом и внутри себя чувствовала... девочку. Ту самую, которая мечтала однажды стать взрослой и самой решать, куда идти.
И теперь она шла. Без чувства вины. Без страха. Просто — в сторону жизни.