Ирина стояла у окна кухни, бессмысленно вглядываясь в февральскую темноту. За спиной гудел холодильник — монотонный звук, который она перестала замечать много лет назад. Сегодня он вдруг стал невыносимым, как и тишина в квартире, из которой две недели назад ушёл Сергей.
Она механически помешивала остывший чай. Ложка тихо царапала дно чашки — ещё один звук из разряда фоновых, который внезапно прорвался сквозь оцепенение.
Ирина отложила ложку и прижала ладони к лицу. Сухие глаза жгло. Она не плакала с того самого вечера, когда он, глядя куда-то мимо неё, сказал: «Нам нужно поговорить».
Звонок в дверь заставил её вздрогнуть
Половина одиннадцатого — слишком поздно для случайных визитёров.
Через дверной глазок она увидела Сергея — сутулый, с нечитаемым выражением лица. Внутри что-то дрогнуло — не надежда, нет. Скорее отголосок давнего рефлекса: вот он, твой муж, ты должна открыть.
Сергей выглядел уставшим. Тёмные круги под глазами, щетина, которую он всегда тщательно сбривал — признак, что у него действительно не всё в порядке.
— Я за документами, — произнёс он вместо приветствия. — Медицинская страховка и справки. Мне нужно к врачу в понедельник.
— Что-то серьёзное? — вопрос вырвался против воли, продиктованный двадцатью годами привычки заботиться.
— Нет, обычный осмотр. Извини за поздний визит. Я думал, документы лежат в моей рабочей папке, но их там не оказалось.
Она молча пропустила его, отступив в сторону.
Сергей прошёл в спальню — бывшую их спальню. Ирина осталась на кухне, прислушиваясь к звукам из комнаты. Выдвинутый ящик. Шелест бумаг. Приглушённый стук — видимо, задел локтем полку. Звуки чужого человека в её пространстве.
Он вернулся через несколько минут, держа тонкую папку:
— Нашёл. Они были в шкафу, с моими старыми документами.
— Ты разобрался с новой страховкой?
— Пока нет. Ты как?
Стандартный вопрос. Стандартный ответ:
— Нормально.
Слово повисло между ними. Лживое, пустое слово. Ирина не была «нормально». Она существовала в каком-то странном, заторможенном состоянии — между отрицанием и принятием. Между прошлым, где они были семьёй, и будущим, очертания которого терялись в тумане.
— А ты? Как... твоя новая жизнь? — добавила она, чтобы заполнить тишину.
Сергей поморщился:
— Всё сложно.
— Она моложе меня? — вопрос вырвался резко, царапнув горло.
— Кто?
— Женщина, ради которой ты ушёл. — Ирина сама не ожидала, что в голосе будет столько сдерживаемой горечи.
— На двенадцать лет. Но я ушёл не ради неё. Или не только ради неё.
— А ради чего ещё?
Сергей опустился на стул напротив, положив папку на стол:
— Ради себя, наверное. Мы с тобой... мы перестали видеть друг друга.
Ирина стиснула зубы, чувствуя, как внутри поднимается злость — живая, острая эмоция, прорывающая оцепенение последних недель:
— А тебе не пришло в голову, что я тоже задыхалась? Только вместо того, чтобы сбежать, я... — она осеклась, не зная, как закончить фразу.
— Что ты — что? — в его голосе звучал неподдельный интерес.
Что она? Смирилась? Приспособилась? Онемела?
— Я притворялась, что всё в порядке. Убедила себя, что так и должно быть. Работа, дом, размеренность – это же нормальная жизнь, правда? Все так живут. Все...
Сергей вздрогнул, словно она попала в больное место:
— Я не хотел так жить, Ир. И не хотел, чтобы ты так жила. Но мы же не разговаривали об этом. Мы вообще перестали разговаривать.
— И ты решил просто уйти. К молодой женщине, с которой, наверное, очень интересно разговаривать, — её голос сочился сарказмом.
— Вера просто оказалась рядом, когда я был на пределе. Я подвёл тебя. Нас обоих. Но я правда не видел другого выхода.
Он встал, сжимая папку с документами:
— Мне пора. Спасибо, что нашла время.
— Сергей, — окликнула Ирина, когда он был уже в дверях. — Ты счастлив?
— Я не знаю. Я думал, что буду. Но, кажется, проблема всё время была во мне.
Когда за ним закрылась дверь, Ирина вернулась на кухню и впервые за две недели разрыдалась — глубоко, отчаянно, давясь слезами и судорожно глотая воздух.
Она оплакивала не столько уход Сергея, сколько двадцать лет жизни в режиме автопилота. Годы, когда они оба медленно теряли себя, даже не замечая этого.
— Боже, Ира, зачем ты это делаешь с собой? — в голосе Нины звучало неприкрытое раздражение. — Прошло уже больше месяца, а ты всё сидишь затворницей. Он тебя бросил — это отстой, но жизнь продолжается.
Они сидели в кафе рядом с офисом. Первый раз, когда Ирина вышла пообедать с коллегами после ухода Сергея. Нина, руководительница соседнего отдела, знала о разводе.
— Я не сижу затворницей. Я работаю. Занимаюсь домом. Встречаюсь с дочерью.
— И напиваешься в одиночестве? — Нина вскинула бровь.
— Не напиваюсь. Выпиваю бокал вина перед сном. Это помогает уснуть.
— Ладно, извини. Просто ты выглядишь... потерянной. Я волнуюсь за тебя...
Ирина кивнула, признавая справедливость замечания. Она и была потерянной – больше, чем когда-либо. Уход Сергея вытащил на поверхность то, что она годами прятала под слоем повседневных забот: она не знала, кто она такая без роли жены и матери. Чего хочет от жизни.
— Ты помнишь, чем я увлекалась в институте? — неожиданно спросила Ирина.
— Театром, кажется? Ты играла в каком-то студенческом кружке.
— Студия «Маска», — кивнула Ирина. — Двадцать лет прошло, а я до сих пор помню каждую роль, каждый выход на сцену. Странно, правда? Я порой не могу вспомнить, что было месяц назад, а те моменты – как вчера.
— Почему ты бросила?
— Жизнь закрутила. Работа, замужество, ребёнок. Потом ещё одна работа, посерьёзнее. Как-то не до самодеятельности стало.
— И теперь жалеешь?
— Я не знаю. Может, это просто ностальгия. Попытка зацепиться за время, когда всё было проще.
— А может, это то, что тебе нужно на самом деле?
Ирина подняла на неё удивлённый взгляд:
— Что ты имеешь в виду?
— Просто... люди меняются, конечно. Но что-то ведь остаётся неизменным — то, что делает нас собой. Может, театр для тебя — именно такая вещь?
По дороге домой Ирина размышляла над словами Нины
Что в ней осталось неизменным за эти годы? Что делало её – ею? Она не знала. Может, поэтому Сергей и ушёл – потому что рядом с ним была не живая женщина, а тень, набор привычек и обязанностей?
Дома Ирина достала из дальнего ящика комода старые фотоальбомы. Вот она — в образе Коломбины, с ярко-алыми губами и блеском в глазах. А здесь — в роли современной бизнес-леди в спектакле о корпоративных интригах. Нелепый сюжет, любительская постановка, но сколько энергии в каждом жесте, сколько жизни в улыбке!
Перевернув страницу, она замерла. На фото она и Сергей — совсем молодые, в костюмах для капустника. Его рука на её талии, в глазах обоих — смех и нежность. Когда они потеряли это? Когда перестали смотреть друг на друга так — словно видят что-то удивительное, что-то драгоценное?
Решение пришло не как озарение, а как тихое осознание. Ей нужно вернуться к себе — не к двадцатилетней девушке из альбома, а к своей сути, которую она потеряла в рутине. И, может быть, театр – это путь, один из путей.
— Ира? Ирина Соколова? — прокуренный голос в телефонной трубке звучал недоверчиво. — Не может быть! Сколько лет, сколько зим!
— Здравствуйте, Аркадий Петрович, — Ирина улыбнулась, представив своего бывшего наставника — невысокого, энергичного мужчину с копной седых волос. — Вы меня помните?
— Шутишь? Такую талантливую девочку — и не помнить? Ты играла Коломбину так, что профессионалки завидовали. Чем обязан?
Ирина помедлила. Глупо было бы рассказывать о разводе, о кризисе среднего возраста. О том, что она цепляется за прошлое в попытке спастись от пустоты настоящего.
— Я подумала... может, у вас остался какой-то театральный кружок? Или студия? Хотела бы заглянуть, может быть, помочь чем-то...
— Ха! — в трубке раздался каркающий смех. — У меня не кружок, детка, а настоящая труппа! Любительская, конечно, но мы даже на фестивалях выступаем. Ставим современные пьесы, экспериментируем с классикой. Взрослые все – от тридцати до пятидесяти. Приходи в воскресенье в пять, на Озёрной, 17. Репетиционный зал в цокольном этаже. Посмотришь, кто мы, что мы.
— А если я захочу... присоединиться? — осторожно спросила Ирина.
— Это решим на месте, — голос Аркадия стал серьёзнее. — Талант у тебя был, несомненно. Но это было давно. Люди меняются. Да и мы не богадельня — спектакль через месяц, времени на раскачку нет.
После разговора Ирина долго сидела, глядя в пространство
Что она делает? Цепляется за обрывки юности, пытаясь склеить разбитую жизнь? Или наконец-то делает шаг к чему-то настоящему?
Она открыла шкаф и уставилась на ряды деловых костюмов, блузок, юбок — одежда успешной бизнес-леди, руководителя среднего звена. Безупречно подобранные цвета, идеально скроенные вещи. И всё это — оттенки серого, бежевого, тёмно-синего. Ничего яркого, вызывающего, индивидуального.
Когда это началось? После рождения Маши? Или позже, когда она получила повышение и стала трястись за свою репутацию? Или просто постепенно, год за годом, уступая давлению обстоятельств и условностей?
В воскресенье Ирина опоздала на репетицию на двадцать минут
Она трижды меняла одежду, не в силах решить, что надеть. Строгий костюм казался слишком официальным, джинсы и свитер — слишком небрежными. В итоге она остановилась на чёрных брюках и синей блузке — нейтрально, безлико, но хотя бы удобно.
Цокольный этаж старого здания Дома культуры оказался лабиринтом коридоров. Ирина блуждала, заглядывая в каждую дверь, пока не услышала знакомый громкий голос:
— Дима, ты не в балете! Здесь нужна резкость, угловатость! Ты играешь человека на грани нервного срыва, а не принцессу на горошине!
Ирина улыбнулась и толкнула дверь.
Аркадий Петрович изменился меньше, чем она ожидала. Всё такой же худощавый, с копной теперь уже совершенно седых волос. Морщины избороздили лицо, но глаза остались прежними — яркими, пронзительными.
— Ира! — он прервал репетицию и шагнул к ней навстречу. — Опаздываешь, как в старые добрые времена.
— Простите, я...
— Потом объяснишься, — перебил он. — Садись, смотри. Мы как раз в середине второго акта.
Ирина устроилась в углу зала и стала наблюдать за репетицией. Пьеса оказалась современной драмой о семейном кризисе. История мужчины, который пытается найти смысл жизни и разрывается между долгом перед семьёй и страстью к неизведанному.
«Очень знакомо», — подумала Ирина, наблюдая, как актёр-любитель — Дмитрий — пытается передать внутренний конфликт своего персонажа.
— Стоп-стоп, — Аркадий поднял руку. — Дима, ты играешь слишком... тускло. В этой сцене Марк уже на грани. Он знает, что его решение разрушит всё, но не может остановиться. Где надлом? Где боль?
— Я не чувствую его мотивации, — признался Дима. — Почему он не может просто поговорить с женой? Объяснить, что ему не хватает свободы, что он задыхается?
— Потому что он боится, — неожиданно для себя произнесла Ирина. — Боится, что она не поймёт. Или, что ещё хуже, поймёт и скажет: «Я тоже задыхаюсь, но терплю — ради семьи, ради стабильности, ради того, что мы построили вместе». И тогда у него не останется оправдания для побега.
В зале повисла тишина. Аркадий смотрел на неё с интересом:
— Продолжай.
— Он ведь уходит не к другой женщине, правда? Он бежит от себя — от того, кто смирился, приспособился, застыл. Другая женщина — просто триггер, повод. Проблема глубже.
— Хм, — Аркадий потёр подбородок. — Интересная трактовка. Дима, как тебе?
— Имеет смысл. Но как это сыграть?
— С этим я помогу, — Аркадий повернулся к труппе. — Давайте сделаем перерыв, пятнадцать минут.
Когда актёры разошлись, Аркадий жестом пригласил Ирину сесть рядом:
— Ты хорошо схватила суть. Это действительно пьеса не об измене, а о кризисе идентичности. О том, как люди теряют себя в рутине. — Он окинул её внимательным взглядом. — Тебе что, эта тема знакома?
Ирина опустила глаза:
— Мой муж ушёл два месяца назад.
— К другой женщине?
— Да. Но дело не в ней, я это понимаю теперь. Мы оба... потерялись. Забыли, кто мы на самом деле.
Аркадий молча кивнул, не предлагая стандартных слов утешения, за что Ирина была ему благодарна.
— У нас освободилась роль жены главного героя, — неожиданно сказал он. — Лена уезжает на два месяца. Хочешь попробовать?
— Я? — Ирина опешила. — Но я столько лет не играла.
— Это как езда на велосипеде — навык не теряется. — Аркадий протянул ей скрепленные листы. — Вот текст. У тебя будет время до завтра, чтобы познакомиться с ролью. Завтра в семь вечера — читка.
— Я не уверена...
— А когда ты в последний раз была в чём-то уверена? — неожиданно жёстко спросил Аркадий. — Когда рисковала? Когда делала что-то, не просчитав все варианты?
Ирина молчала, пораженная точностью диагноза.
— Вот именно, — кивнул Аркадий. — Возьми роль, Ира. Лучший способ понять себя — это стать кем-то другим на время.
— Ты играешь в театре? — Маша смотрела на мать через экран ноутбука с неприкрытым изумлением. — Ты серьёзно?
— Это любительская труппа, — сказала Ирина небрежно. — Просто так, для удовольствия.
— Но... зачем? Это из-за папы?
Ирина вздохнула. С дочерью всегда было сложно говорить о личном. Маша, изучающая психологию в другом городе, имела склонность к упрощённым интерпретациям.
— Не совсем. Скорее, это возвращение к тому, что я любила когда-то. Я ведь играла в студенческом театре, ты знаешь.
— До того, как родилась я, — в голосе Маши промелькнула обида. — То есть, я была помехой для твоего... самовыражения?
— Что? Нет, конечно! Маша, ты никогда не была помехой. Я сама выбрала другие приоритеты.
— А сейчас что изменилось?
«Всё», — хотела сказать Ирина. Вместо этого она произнесла:
— Я изменилась. Или, точнее, вспомнила, кем была когда-то.
— Ладно. Если тебе это нужно... Я за тебя рада. Наверное.
После разговора с дочерью Ирина долго не могла сосредоточиться на тексте роли. Она понимала, откуда взялась реакция Маши — дочь всегда видела её как сильную, рациональную, исключительно практичную женщину. Театр в эту картину не вписывался.
«Моя дочь даже не знает, кто я на самом деле», — с горечью подумала Ирина. А знает ли она сама?
Роль Анны, жены главного героя, оказалась для Ирины неожиданно сложной
Не технически — слова она запомнила быстро, движения на сцене были простыми. Сложность была в другом. Анна очень напоминала ей саму себя. Женщину, которая пожертвовала своими мечтами ради семьи, а потом обнаружила, что её жертва оказалась никому не нужной.
— Ты слишком отстранённая, — говорил Аркадий на репетициях. — Анна чувствует боль, гнев, отчаяние. А ты играешь как робот.
— Я стараюсь, — устало отвечала Ирина.
— Нет, ты защищаешься. Прячешься за текстом. Боишься прочувствовать её боль, потому что это твоя боль.
Она не спорила. Аркадий был прав — она боялась. Боялась сорваться, расплакаться прямо на сцене, показать свою уязвимость перед чужими людьми. Выплеснуть эмоции, которые так старательно держала под контролем.
— Что мне делать? — спросила она после особенно неудачной репетиции.
— Перестань играть, — просто ответил Аркадий. — Будь собой.
За две недели до премьеры Ирина встретила Сергея в торговом центре
Она забежала купить краску для волос.
Сергей стоял у витрины магазина электроники, разглядывая новые модели телефонов. Ирина могла бы пройти мимо, сделать вид, что не заметила. Но вместо этого окликнула:
— Привет.
Он обернулся и на мгновение застыл. Ирина понимала его удивление — она сильно изменилась за эти месяцы.
Отросшие волосы теперь были подстрижены в рваное каре и окрашены в более тёмный оттенок. Вместо привычных брюк и блузки – свободное платье цвета бордо и яркий шарф.
— Привет, — он неловко улыбнулся. — Ты... по-другому выглядишь.
— Да, решила кое-что поменять, — она пожала плечами.
— Тебе идёт.
— Спасибо.
Неловкая пауза. Они стояли посреди потока людей, не зная, что сказать дальше.
— Как ты? — наконец спросил Сергей.
— Хорошо. Вернулась в театр. Играю в любительской труппе.
— Театр? Вау. Это... неожиданно.
— Для меня тоже. А ты как?
— Нормально. Работаю много. Квартиру снимаю недалеко отсюда.
— А... Вера? — имя далось с трудом.
Сергей поморщился:
— Мы больше не вместе.
— Мне жаль.
— Не стоит. Это было... ошибкой. С самого начала.
Они стояли, окружённые потоком спешащих покупателей. Два человека, которые когда-то знали друг друга лучше всех на свете, а теперь разглядывали как незнакомцев.
— Мне пора, — наконец сказала Ирина. — Была рада тебя видеть.
— Подожди! У тебя есть время выпить кофе? Может, там? — он кивнул в сторону кафе на втором этаже.
Ирина колебалась. Часть её хотела убежать — спрятаться от болезненных воспоминаний, от неизбежных вопросов. Но другая часть — та, которую она заново открывала в себе эти месяцы — была любопытна. Не из-за призрачной надежды на воссоединение, а из желания понять что-то важное о себе, о них обоих.
— Хорошо, — кивнула она. — У меня есть полчасика.
В кафе было немноголюдно
Они заняли столик у окна, с видом на запруженную транспортом улицу. Сергей заказал эспрессо, Ирина — травяной чай.
— Так что случилось с Верой? — спросила она, когда официант отошёл. Не из праздного любопытства — ей нужно было знать, чтобы понять.
Сергей помедлил:
— Мы оба поняли, что это была иллюзия. Я искал в ней... не знаю, новую жизнь что ли? Свободу? А она искала во мне стабильность. Наставника. — Он невесело усмехнулся. — Забавно, правда? Я бежал от одного типа отношений прямо в другой.
— И осознал это...
— Слишком поздно. Я очень сильно обидел тебя. Я был несправедлив.
— В чём именно?
— Я обвинял тебя в том, что ты погасла. Что стала безжизненной, скучной. Но правда в том, что я сам стал таким. Я перестал развиваться, пробовать новое. Перестал видеть в тебе женщину.
Ирина кивнула:
— Я тоже виновата. Мне страшно было выйти из зоны комфорта, признаться даже себе, что мне чего-то не хватает.
Они замолчали, когда официант принёс напитки. Странное облегчение охватило Ирину — словно долго носимый тяжёлый рюкзак наконец сняли с плеч. Нет, боль не исчезла. Но она стала... осмысленной.
— У тебя премьера скоро? — неожиданно спросил Сергей.
— Через две недели. В маленьком театре на Озёрной.
— Я могу прийти?
— Зачем?
— Я не знаю. Может быть, чтобы увидеть тебя настоящую? Ту, которую я... потерял из виду.
— Сергей, не путай прошлое с настоящим. Я не та девочка из студенческого театра. И не та женщина, с которой ты прожил двадцать лет. Я... другая теперь.
— Я понимаю. Прости. Это было глупо.
— Знаешь, думаю, тебе всё же стоит прийти. Как зритель, не как... муж из прошлого.
Последняя неделя перед премьерой превратилась в водоворот репетиций, корректировок, нервных срывов. Аркадий гонял труппу до изнеможения, но никто не жаловался — все чувствовали, что спектакль начинает обретать настоящую жизнь.
Ирина нашла ключ к своей героине — не играть её как жертву обстоятельств, не как брошенную жену, а как женщину на пороге открытия. Женщину, которая теряет одну жизнь, но обретает возможность создать другую.
— Вот оно! — воскликнул Аркадий после генерального прогона. — Вот что я хотел видеть. Не трагедию — трансформацию.
В день премьеры за кулисами царила контролируемая паника
Актёры-любители, днём работающие бухгалтерами, программистами, учителями, перевоплощались в своих персонажей. Гримёрки наполнились запахами косметики, нервным смехом, тихими молитвами.
Ирина стояла перед зеркалом, глядя на своё преображённое лицо. Грим подчёркивал скулы, делал глаза глубже, губы ярче. Но дело было не только в косметике. Что-то изменилось в самом выражении её лица — исчезла настороженность, появилась открытость. Живость.
— Десять минут до начала, — объявил помощник режиссёра, заглядывая в гримёрку.
Ирина осторожно выглянула из-за кулис в зрительный зал. Маленький театр был полон — пришли друзья и родственники актёров, коллеги, завсегдатаи любительских постановок. Она скользнула взглядом по рядам и замерла, увидев знакомый профиль в третьем ряду.
Сергей пришёл. И не один — рядом с ним сидела Маша, сосредоточенно изучающая программку. Сердце Ирины упало. Она не ожидала увидеть дочь — Маша не упоминала о приезде в их последнем телефонном разговоре.
— Волнуешься? — Дима, игравший её мужа в спектакле, встал рядом.
— Немного. Мои бывший муж и дочь в зале.
— О! Первый раз увидят тебя на сцене?
— Дочь — да. Муж видел меня в студенческих спектаклях, но это было... в другой жизни.
Дмитрий сжал её руку:
— Ты справишься. Просто будь собой.
Первые минуты на сцене прошли как в тумане
Ирина механически произносила реплики, двигалась по заученным мизансценам. Страх сковывал её движения, делал голос тише. А потом она случайно встретилась взглядом с дочерью. Маша смотрела на неё широко раскрытыми глазами — с удивлением, но и с каким-то новым интересом. Будто впервые видела свою мать.
Что-то щёлкнуло внутри. Ирина перестала играть — и начала жить на сцене. Её героиня Анна превратилась из картонной фигуры в живую женщину, с болью, яростью, надеждой. Женщину, которая проходит через потерю и находит в ней начало нового пути.
В финальной сцене Анна произносила монолог, обращённый к ушедшему мужу. Говорила о прощении — не его, а себя. О благодарности за то, что его уход заставил её проснуться. О желании жить полной жизнью — без оглядки на прошлое, без страха перед будущим.
Когда опустился занавес, в зале на мгновение повисла тишина, а затем раздались аплодисменты — не оглушительные, но искренние. Актёры, взявшись за руки, вышли на поклон. Дима крепко сжимал ладонь Ирины, шепча: «Ты была великолепна».
После третьего поклона занавес закрылся, и напряжение схлынуло. Актёры обнимались, поздравляли друг друга, смеялись от облегчения. Аркадий поймал Ирину в объятия:
— Ты нашла её. Ты нашла настоящую Анну. И, кажется, настоящую себя.
В тесной гримёрке Ирина не спешила снимать грим
Она смотрела на своё отражение, пытаясь понять, что изменилось. Лицо светилось изнутри — не от косметики, а от чего-то более глубокого.
Стук в дверь прервал её размышления. На пороге стояла Маша — с небольшим букетом цветов.
— Мам, это было... — она запнулась, подбирая слова, — потрясающе. Я и не знала, что ты так умеешь.
— Спасибо, — Ирина обняла дочь, вдыхая родной запах её волос. — Я не ожидала тебя увидеть.
— Папа позвонил, сказал, что ты играешь. Я решила приехать. — Маша отстранилась, разглядывая мать. — Знаешь, там на сцене... ты была совсем другой. Живой какой-то.
— А обычно я неживая?
— Нет, не то, — Маша нахмурилась. — Просто... ты закрытая какая-то. Как будто постоянно контролируешь себя. А сегодня я впервые увидела, какой ты можешь быть, когда не сдерживаешься.
— Я многому учусь в последнее время. В том числе тому, как быть собой.
— Это здорово! Мне нравишься такая ты.
— Папа тоже приходил? — спросила Ирина, хотя знала ответ.
— Да, он ждёт в фойе.
— Я выйду через десять минут. Хочу переодеться.
В пустеющем фойе Сергей стоял у окна, глядя на вечерний город. Услышав её шаги, он обернулся, и Ирина увидела в его глазах странную смесь эмоций — восхищение, смущение, тоску.
— Привет. Спасибо, что пришёл.
— Ты была... потрясающей. Я забыл, как ты умеешь... светиться на сцене.
— Спасибо. Я сама забыла, каково это — быть на сцене.
Они стояли молча, глядя друг на друга. Между ними больше не было невидимой стены из невысказанных обид и упрёков. Но не было и мостов для возвращения к прежним отношениям.
— Ты выглядишь счастливее.
— Может быть. Я бы сказала – живее.
Маша вернулась из буфета с пластиковыми стаканчиками шампанского:
— За успешную премьеру!
Они выпили, разговор тёк легко — о спектакле, о планах Маши, о новых увлечениях.
Ирина с удивлением обнаружила, что может общаться с Сергеем без привычной боли — как с человеком, который был важной частью её прошлого, но больше не определял её настоящее.
— Мне пора, — наконец сказал Сергей, взглянув на часы. — Завтра рано вставать.
— Да, и мне тоже, — кивнула Ирина.
Они попрощались без лишних слов и обещаний. Маша решила переночевать у матери.
Дома Ирина сбросила туфли и прошла на кухню. Достала из холодильника бутылку красного вина, которую берегла для особого случая. Сегодня был именно такой день — не из-за успеха спектакля и не из-за встречи с Сергеем. А из-за того, что она наконец ощутила внутри спокойную уверенность: она идёт верным путём. Своим путём.