Глава ✓136
Начало
Продолжение
Для поддержки авторских штанов
Жарким и влажным выдался август года 1812-го на Москве.
Металась по комнатам своего особняка Анна Алексеевна Орлова-Чесменская. И было, о чём волноваться: неприятель всё ближе подбирался к имению Отрада и рядом расположенному селу Остров на Каширской дороге - вотчине Орловых-Чесменских.
Там, в усыпальнице, под беломраморными плитами, украшенными вражескими штандартами покоятся братья Орловы батюшка Анны, несравненный богатырь, победитель турецкого флота, герой Чесмы. Дорогой папенька... Такой лю́бящий, такой нежный и трепетный в отношении обожаемой дочери.
Не было на свете и не будет никогда человека мужеска пола, кого можно поставить с ним вровень - это Анна знала с самого раннего детства.
И вот к отеческим гробам Орлов российских приближается орда нашествия. Что можно спасти от людей, не так давно отправивших на гильотину своих владык и все практически аристократические семьи своей родины? Для них всё, их окружающее, имеет лишь материальную, а никак не духовную ценность. Нет у Анны сомнений, что могила папеньки её, Алексея Орлова и дядюшек, будут осквернены с одной-единственной целью: поживиться ценностями погребённых.
Обожаемая усадьба Остров, где каждая шпалера, каждая колонна - напоминание о родителях. Граф некогда, с присущей ему энергией и любовью обустраивал свое имение: здесь был выстроен прекрасный дом, разбит парк, оранжереи с заморскими диковинками, а позднее он основал тут и конный завод, где начал выводить знаменитую орловскую породу. В своем Островском имении сыграл свадьбу в 1782 году, здесь упокоилась обожаемая супруга и полуторагодовалый сын. Сюда привозил он малолетнюю Аннушку. И даже в период изгнания, живя за границей, он постоянно пекся о процветании своей Островской вотчины, Словом, это была его любимая усадьба, к которой, по свидетельствам современников, он был сильно привязан… И эту землю, вверенную попечению Орлова в 1765 году императрицей Екатериной II, будет топтать вражеский сапог? Не бывать тому!
- Не принимаю никого! - гневно вскричала разъяренная девица, услыхав у парадного ржание коней чужого экипажа.
Однако лакей, попробовавший остановить Машу, внезапно для себя обнаружил, что летит сломя голову на ступени парадной лестницы. Не раз уже приходилось Маше применять силу против тех, кто хотел воспользоваться её положением одинокой дамы в карете - самой драгоценной вещью на августовских улицах Первопрестольной.
Задрав подол узкого и неудобного платья Мария Гиммис, перепрыгивая через пару ступеней разом, птицей влетела в комнаты подруги.
- Это я, ангел мой! Слышала ли ты, что около Острова твоего уже французы? Не более двух недель осталось, как захватят. А у тебя там всё, что сердцу мило, о чем сердце плачет. Что делать вознамерилась? Неужто Милорадовичу ещё не отписала?
Анна Алексеевна только головой помотала, давясь слезами. Теперь, имея поддержку деятельную, нервическое напряжение её от последних известий немного отпустило. Маша отёрла от слёз покрасневшее и опухшее, угловатое, некрасивое, но такое одухотворённое лицо подруги, даря поддержку и опору.
- Бумагу. Чернил. Перо. Да пошевеливайтесь, канальи ленивые. Анна, пиши письмо Милорадовичу. Всё, как есть, пиши - что стыдно оставлять на поругание тела героев Отечества. Сама отвезу, собственноручно, только переодеться дай и одеколоны - обтереться. Я только из госпиталя, вся тленом и отчаянием пропахла.
- Фёкла! Не медля, костюм гусарский, маскерадный неси. Тот, в котором я в восьмом году императора разыграла так, что тот меня за истинного гусара принял. Танька! Флакон одеколону на померанцах с верьеной и ветоши поболее. И коня седлайте, нашего, да повыносливее.
Не прошло и часа, как Мария Гиммис, урождённая крепостная дворян Благодатских, а ныне имеющая личное дворянство девица, обряженная в мундир гусарский, с письмами у груди, неслась по улицам Москвы на стремительном сером в яблоках Орловском рысаке.
Едва розовело небо, сумерки прозрачным вуалем покрывали окрестности, а благородный конь серой птицей, призраком прозрачным нёсся по пыльной дороге.
Какими неправдами удалось пробиться Марии к генералу, неведомо. В какой-то момент её схватили, сбив наземь кивер, и волосы золотым водопадом окутали мундир - это подействовало. "В то время, когда неприятель опустошал окрестности, Москвы, генерал Милорадович, узнав, что вблизи находится имение графини Орловой, заслонил его своими войсками и, отразив врага, не допустил расхитить сел ее и попрать гроб знаменитого Орлова. Он сделал это, следуя первому порыву чувства уважения к заслугам Чесменского, убежден будучи, что могила храброго Отечеству священна!" - оставил впоследствии воспоминания Федор Глинка в своих "Письмах русского офицера".
А Маша, едва утолив голод и дав отдохнуть коню, отправилась в Остров и Беседы с наказом от хозяйки вотчинных земель эвакуировать, по возможности - без потерь, поголовье конного завода, спрятать ценности имения и провиант. Всё, что невозможно закрыть, укрыть или вывезти - сжечь!
На год все две с половиной тысячи душ её крепостных, к этим сёлам приписанных, избавлены от барщины и оброка. Урожай за этот год не продавать, а раздавать нуждающимся без платы. Все, желающие оказать агрессору отпор, оружаются за господский счёт.
Без сил возвращалась Маша в Москву и опять - верхом. Лошадь ей сменили, отменно выговорив чудно́ одетой барыне в мужской гусарский мундир, за едва не запалённого коня. Пару раз на большой дороге пытались её остановить, да не вышло, вот и ...
По дорогам уже брела в сторону Москвы река беженцев: скрипели телеги и рессоры карет, блеяли овцы, мычали коровы, плакали дети и старики. Скарб грудами валялся на обочинах - уставшие до изнеможения люди бросали опостылевший груз. На Марию посматривали с опаской - едет молоденький мальчишка в Москву: видать, гонец в штаб - и не трогали, слава Богу.
Едва дыша от усталости и едкой пыли, поднятой тысячами ног людей и животных, полумёртвая от жажды и голода, въехала Мария Яковлевна Гиммис в Первопрестольную. Успокоив Анну, заверив её, что всё от него возможное граф Михаил Андреевич исполнит, Мария поспешила на Смоленский бульвар.
Мечтая отдохнуть хоть немного, вытянуть гудящие от боли ноги. Она ли жаловалась на неудобство дамского седла? Долгие часы в мужском седле отбили всё: и пятую точку, и ноги. Огнём горели мышцы, першило в горле, ломило спину. А ей ведь ещё дальше отправляться, но хоть в коляске можно ноги вытянуть, на мягкой подушке устроиться, забыть ужасы последних недель...
Хотела Мария вернуться в Орловскую губернию, в Сабурово, да не вышло - в доме на Смоленском бульваре ждало её письмо от Анны Павловны, в котором та слёзно просила её позаботиться о доме и ценностях фамильных, в схроне того дома спрятанных. И заодно - перенести в подвалы ценности из дома любимой подруги и родственницы, Екатерины Ермолаевны Б...
Что возможно было, погрузили на телеги, чтобы отправить в Сабурово: мебель из драгоценных пород дерева, перины защищали полированные стенки и венецианские зеркала от царапин. Сундуки с мехами, тканями и платьями, расшитыми золотом и серебром. Но скарб - все же не главное, спасти людей было для Маши куда важнее, и в дорогу с телегами отправилась дворня.
Пятеро самых доверенных крепких мужиков помогали Маше - уносили в многоярусные тайные подвалы ковры персидские и бухарские, десятки пудов столового серебра, ящики с драгоценным севрским фарфором, золотом расписанным, хрусталь и картины, драгоценные собольи шубы. А потом из соседнего усадебного дома потянулись носильщики с самым дорогим, самым драгоценным - памятью поколений. Нашлось место и для архивов времён Петра Алексеевича, и Михаила Фёдоровича, и для автографов Анны Иоанновны, и Екатерины Алексеевны.
Оглушённая и усталая рассматривала Мария Яковлевна разорённое поместье. За окнами шумело людское море - москвичи покидали свой любимый город, ушли и Ма́шины помощники. В пыльной листве шуршали дождевые капли, солнце пряталось за золотые купола церквей. Первый сентябрьский день 1812 года от рождества Христова угасал.
Продолжение следует👇
Тем, кому не всё равно:
Останки всех четырёх графов Орловых после многих мытарств и переездов-захоронений были упокоены на веки вечные в родовой усыпальнице имения Отрада у с. Остров, в Успенской ротонде.
Воссоединились после долгой разлуки братья: прах Фёдора, Григория и Алексея с прахом Ивана и Владимира. Новое переселение было увековечено двумя памятными досками, одну из которых разместили в Юрьевом монастыре, а другую — в отрадненской ротонде.
Самое страшное им ещё предстояло. После революции в Отраду зачастили комиссии, среди членов которых попадались и порядочные люди, и специалисты-историки, но были и негодяи, желавшие пограбить. Одна из таких спецкоманд, нагрянувших в Отраду в 1924 г., посулив спирт, нашла среди жителей села Семеновского сообщников, которые провели их в подвальный этаж Успенской ротонды, к гробам пяти орлов.
Около усыпальницы сложили и развели огромный костер, гробы выволакивались на улицу и вскрывались. В пылающий костер летели бренные останки некогда могущественного клана «екатерининских орлов», патриотов без кавычек, чьи имена вошли в историю России. Мародёры растаскивали все, что можно было продать: золотые нательные кресты, перстни, пуговицы от мундиров, ордена…
Опустошенные гробы бросили на подводы и отправили на переплавку. Что оказалось не по силам армии Наполеона, свершила банда негодяев.
А для любителей электронных книг велком сюда