— Бессовестная! Как ты могла меня перед всеми опозорить? — рычал Борис, швыряя галстук на пол. — Не юбилей, а цирк получился!
Лариса стояла у окна спиной к мужу, наблюдая, как последние гости торопливо покидают их двор. Машины одна за другой выезжали за калитку, словно спасаясь от пожара. А ведь час назад здесь звучал смех, звенели бокалы...
— Ты меня слышишь вообще? — голос Бориса становился все громче.
Она медленно обернулась. Двадцать лет совместной жизни — и вот к чему пришли. Он стоял посреди гостиной, красный от ярости, растрепанный. Дорогая рубашка измята, на лацкане пиджака — пятно от красного вина.
— Слышу, — тихо ответила Лариса. — Весь дом слышит.
— А что я должен был делать? Молчать, когда ты... — он запнулся, подыскивая слова пострашнее.
Лариса села в кресло, поправила подол платья. Темно-синий шелк — выбирала специально для юбилея. Хотела выглядеть достойно. Для гостей. Для него.
— Когда я что, Боря?
— Когда ты вот так вот взяла и выставила меня дураком! При всех! При Раисе Сергеевне!
Ах да, свекровь. Восьмидесятилетняя Раиса Сергеевна, которая до сих пор считала Ларису недостойной своего драгоценного сынка. Которая приехала на юбилей не поздравлять, а инспектировать — все ли достойно ее высоких стандартов.
— А что именно тебя не устроило? — спросила Лариса, удивляясь собственному спокойствию.
Борис прошелся по комнате, руки сжаты в кулаки.
— Что не устроило? Да все! Ты встала посреди зала и начала... начала эту свою речь!
Лариса прикрыла глаза. Да, речь. Которую она готовила две недели. Которая должна была стать благодарностью судьбе за двадцать лет брака. А получилось...
Два часа назад
Ресторанный зал был украшен золотыми лентами и белыми розами. Гости рассаживались за столами, поднимали бокалы, произносили тосты. Все как положено. Как всегда.
— Дорогие друзья! Сегодня мой юбилей! И двадцать лет назад я женился на этой прекрасной женщине! — Борис встал, стукнул ложкой по бокалу.
Аплодисменты. Улыбки. Лариса сидела рядом, кивала, благодарила за поздравления. Идеальная жена успешного бизнесмена. Как всегда.
— А теперь слово моей дорогой супруге! — Борис протянул ей микрофон.
Лариса встала. Посмотрела на гостей — коллеги мужа, соседи, дальние родственники.
— Спасибо всем за то, что пришли разделить с нами этот день, — начала она по заготовленному тексту. — Двадцать лет — это долгий путь...
И тут что-то сломалось. Или, наоборот, встало на место.
— Знаете, — продолжила Лариса, отложив написанную речь, — я хочу рассказать вам правду. О том, какими были эти двадцать лет на самом деле.
В зале стало тише. Борис насторожился.
— Я выходила замуж в восемнадцать. Была влюблена, как могут быть влюблены только в восемнадцать. Думала, что любовь — это когда тебя выбирают. Когда ты нужна.
Раиса Сергеевна хмурилась, что-то шептала соседке.
— Но оказалось, что любовь — это когда тебя видят. По-настоящему видят. А меня... — Лариса перевела взгляд на мужа. — Меня долгие годы никто не видел.
— Лара, хватит, — тихо сказал Борис.
— Я была удобной женой. Готовила, убирала, воспитывала детей, улыбалась на корпоративах. Но знаете, когда в последний раз муж спросил, о чем я думаю? Не что приготовить на ужин, не купила ли стиральный порошок — а о чем я думаю, мечтаю, чего боюсь?
В зале повисла тишина. Кто-то покашлял, кто-то потянулся за водой.
— Пять лет назад я записалась на курсы рисования. Боря узнал и сказал: "Куда тебе в твоем возрасте?" А мне было тридцать три! Тридцать три! Я могла бы еще столько всего узнать, попробовать...
— Лариса! — резко встал Борис. — Хватит!
Но она не могла остановиться. Слова лились сами, как прорвавшаяся плотина.
— Я мечтала путешествовать. Читала путеводители, планировала маршруты. А он говорил: "Зачем тратить деньги? У нас и здесь хорошо." Я хотела завести собаку — он сказал: "Будешь убирать за ней." Я предлагала вместе пойти в театр — он отвечал: "Не мое."
Гости переглядывались. Кто-то начал собираться.
— И знаете, что самое страшное? — голос Ларисы дрожал, но она продолжала. — Я перестала хотеть. Просто перестала. Потому что каждое мое желание встречалось стеной непонимания. И я решила, что, наверное, со мной что-то не так. Что я слишком многого хочу от жизни.
— Мама, пожалуйста, — подошла дочь, попыталась взять микрофон.
— Нет, Оля. Дай мне договорить. — Лариса мягко отстранила ее. — Сегодня у нас двадцать лет и юбилей мужа. И я понимаю: я прожила не свою жизнь. Я жила так, как было удобно всем остальным. Но мне — тридцать восемь. У меня есть еще время. Время быть собой.
Сейчас
— Ты понимаешь, что наделала? — Борис ходил из угла в угол. — Люди поймут это как... как...
— Как правду? — спокойно спросила Лариса.
— Как предательство! Я всю жизнь работал, обеспечивал семью, давал тебе все!
— Все, кроме права быть собой.
Он остановился, уставился на нее.
— Что это значит? Ты что, уходишь от меня?
Лариса встала, подошла к комоду, достала из ящика конверт.
— Я записалась на курсы итальянского языка. И купила билет в Рим. Лечу через неделю.
— Одна?
— Одна.
Борис побледнел.
— А я?
— А ты подумай. Пока меня не будет. Подумай, хочешь ли ты жить с человеком или с удобным приложением к своей жизни.
В комнату вошла Раиса Сергеевна. Она так и не разделась, стояла в пальто и шляпке.
— Боря, я поехала. Стыдно мне за такое... представление.
— Раиса Сергеевна, — обратилась к ней Лариса. — А вы сами когда-нибудь мечтали о чем-то большем, чем быть просто женой и матерью?
Свекровь вздрогнула, будто ее ударили.
— Я... я не понимаю, о чем ты.
— Понимаете. Просто боитесь признаться.
Старушка постояла молча, потом резко развернулась и вышла.
— Ты с ума сошла, — прошептал Борис. — Совсем с ума сошла.
— Возможно. — Лариса улыбнулась впервые за весь вечер. — Но знаешь что? Мне нравится быть сумасшедшей. Это лучше, чем быть мертвой.
Она поднялась по лестнице в спальню. Через неделю — Рим. Колизей, Ватикан, маленькие траттории, где подают настоящую пасту. А главное — свобода выбирать, куда пойти и что посмотреть.
Внизу хлопнула дверь. Борис ушел. Наверное, к матери — жаловаться на неблагодарную жену.
Лариса открыла шкаф, достала чемодан. Двадцать лет она упаковывала вещи для всех — мужа в командировки, детей в лагеря. Теперь впервые собирала чемодан для себя.
В кармане зазвонил телефон. Дочь.
— Мам, ты как?
— Прекрасно, Оленька.
— Слушай... а может, и мне пора что-то изменить в жизни? Я вот все думаю про твою речь...
Лариса улыбнулась, глядя в окно. За стеклом темнел осенний сад, но где-то там, за горизонтом, ждали новые дороги.
— Конечно, солнышко. Никогда не поздно начать жить по-настоящему.
И впервые за много лет она заснула, не дожидаясь мужа.
Неделю спустя
Аэропорт Шереметьево. Лариса стояла в очереди на регистрацию, сжимая в руках паспорт и билет. Сердце колотилось как в юности — так же, как когда она в первый раз поехала одна к морю.
— Мам! — услышала она знакомый голос.
Обернулась. Оля бежала к ней, волосы растрепаны, щеки красные от мороза.
— Оленька? Что ты здесь делаешь?
— Провожаю тебя, — дочь обняла ее крепко. — И хочу сказать... ты была права. На юбилее. Я всю неделю думала о твоих словах.
Лариса отстранилась, внимательно посмотрела на дочь.
— Что случилось?
— Я уволилась. — Оля улыбнулась дрожащими губами. — Подала заявление вчера. Буду заниматься фотографией. Помнишь, я в детстве всегда с фотоаппаратом ходила?
— Помню. — Лариса погладила дочь по щеке. — А Сергей как?
— Сергей... — Оля вздохнула. — Сначала кричал, что я с ума сошла. Потом сел и час молчал. А потом говорит: "А знаешь что? Давай попробуем. Я тоже устал работать в банке. Хочу свою столярную мастерскую открыть."
Они рассмеялись одновременно.
— Видишь, как заразительно — быть собой, — сказала Лариса.
— А папа?
Лицо Ларисы стало серьезным.
— Папа... не звонил. Живет у бабушки Раи. Она, кстати, тоже молчит.
— Может, оно и к лучшему пока.
— Может быть.
Очередь продвинулась. Лариса сделала шаг вперед.
— Мам, а если... если там, в Риме, ты поймешь, что не хочешь возвращаться?
Лариса задумалась.
— Не знаю, дочка. Честно не знаю. Впервые в жизни не планирую на месяцы вперед. Хочется просто... посмотреть, что будет.
Рим, две недели спустя
Маленькая траттория в районе Трастевере. Лариса сидела за столиком на улице, попивала кьянти и рисовала в блокноте. Получалось пока коряво, но она не расстраивалась. Главное — ей нравилось.
— Синьора, позволите? — молодой официант указал на свободный стул за ее столиком.
— Конечно, — ответила она на ломаном итальянском.
— Вы художница? — спросил он, заметив блокнот.
— Учусь быть художницей, — улыбнулась Лариса.
— Это прекрасно! В любом возрасте можно открыть в себе художника.
Зазвонил телефон. Оля.
— Мам, как дела? Не скучаешь?
— Представь себе — нет. Хожу по музеям, рисую, изучаю итальянский. Даже в группе для туристов познакомилась с удивительными людьми.
— А папа...
— Что папа?
— Звонил. Спрашивал, когда ты вернешься.
Лариса отставила бокал.
— И что ты сказала?
— Что не знаю. И что это не мое дело. Пусть сам тебе звонит.
— Правильно.
— Мам, а хочешь, я к тебе приеду? На выходные? Рим посмотреть и с тобой время провести?
— Конечно хочу! — Лариса просияла. — Я покажу тебе такие места!
Москва, месяц спустя
Лариса вернулась загорелой, похудевшей и с блеском в глазах. В чемодане — блокноты с набросками, итальянские сыры, книги по искусству и адреса новых друзей.
Дом встретил тишиной. Борис так и не вернулся.
Она разложила покупки, заварила чай и устроилась в кресле с фотоальбомом. Снимки из Рима — она сама у фонтана Треви, с группой таких же путешественников в Ватикане, за мольбертом в парке Вилла Боргезе.
Дверной звонок. Лариса глянула в глазок — Борис. Постарел, осунулся.
— Можно войти? — спросил он, когда она открыла дверь.
— Твой дом.
Он прошел в гостиную, огляделся. На столе лежали итальянские путеводители, стояла бутылка кьянти.
— Как... как съездила?
— Хорошо. — Лариса села напротив. — Очень хорошо.
— Я думал. Много думал.
— И?
Борис помялся, потом достал из кармана сложенный листок.
— Я записал. Все, что ты говорила на юбилее. То есть не записал, а запомнил. И записал, что я об этом думаю.
Лариса взяла листок, развернула. Знакомый крупный почерк Бориса.
"Лара права. Я действительно не спрашивал, о чем она думает. Не интересовался, чего хочет. Думал, что если обеспечиваю, покупаю, даю деньги — этого достаточно. Оказалось, нет."
— Читай дальше, — тихо сказал он.
"Я тоже боюсь. Боюсь, что если начну интересоваться ее мечтами, то окажется, что я ей не нужен. Что она хочет жизни без меня. Поэтому проще было делать вид, что все хорошо."
— Боря...
— Нет, дай дочитать.
"Но когда ты уехала, я понял — без тебя настоящей мне хуже, чем с тобой несчастной. И еще понял — я тоже не живу. Я работаю, зарабатываю, трачу, но не живу. Мне тоже страшно хотеть чего-то большего."
Лариса подняла глаза.
— Что ты хочешь сказать?
Борис встал, подошел к окну.
— Хочу попробовать начать заново. По-другому. Хочу узнать, кто ты есть сейчас, в тридцать восемь. И хочу понять, кто я, когда не прячусь за работой и обязанностями.
— А если не получится? Если окажется, что мы стали чужими людьми?
— Тогда хотя бы будем честными чужими людьми. Это лучше, чем быть несчастными близкими.
Лариса встала, подошла к комоду, достала еще один конверт.
— Я записалась на курсы живописи. Здесь, в Москве. Три раза в неделю.
— Хорошо.
— И хочу поехать весной в Прагу. Одна или с подругами — не знаю пока.
— Хорошо.
— И хочу завести собаку.
Борис улыбнулся — впервые за весь разговор.
— Какую?
— Лабрадора. Или спаниеля. Не знаю еще. Но обязательно рыжую.
— Значит, будем убирать за ней вместе.
Лариса подошла к нему, взяла за руку.
— Не обещай, что все будет просто. Мне тридцать восемь, тебе сорок пять. Мы оба привыкли жить по-своему.
— Не обещаю. Обещаю только честность.
— И терпение. Мне нужно время, чтобы поверить, что ты действительно хочешь знать, кто я есть.
— И мне нужно время, чтобы понять, кто я без роли добытчика и главы семьи.
Они стояли у окна, держась за руки. За стеклом падал первый снег.
— Знаешь, — сказала Лариса, — а ведь это похоже на новое знакомство.
— Только мы уже знаем друг друга в самые трудные моменты.
— И это хорошо?
— Не знаю. Посмотрим.
Лариса рассмеялась.
— Ты знаешь, что я больше всего ценила в Италии? Возможность каждый день не знать, что произойдет. Проснуться и подумать: а что, если сегодня пойти не в тот музей, который планировала, а свернуть в незнакомый переулок?
— Звучит страшно.
— Зато интересно.
Борис сжал ее руку крепче.
— Можно я останусь? Не навсегда — пока попробуем понять, получится ли у нас эта новая версия семьи.
— Можно. Но я не отказываюсь от курсов, путешествий и собаки.
— А я не отказываюсь от права иногда бояться и не понимать.
— Договорились.
Вечером они сидели на кухне, пили чай с итальянскими печеньями. Лариса показывала фотографии из поездки, рассказывала о людях, которых встретила, о местах, которые покорили ее сердце.
— А это кто? — Борис указал на снимок, где Лариса стояла в обнимку с седовласой женщиной.
— Это Мария. Итальянка. Ей семьдесят пять, она всю жизнь работала учительницей. А в семьдесят записалась на курсы гида и теперь водит туристов по Риму. Говорит: "Я наконец-то делаю то, что люблю, а не то, что должна."
— Семьдесят пять... — задумчиво повторил Борис.
— Да. И знаешь, что она мне сказала? "Синьора, возраст — это не приговор. Это новые возможности."
Борис допил чай, встал.
— Лар, а можно я тоже на что-нибудь запишусь?
— Конечно. На что?
— Не знаю пока. Подумаю. Может, на столярные курсы — всегда хотел своими руками что-то делать. Или на рыбалку научиться — не просто сидеть с удочкой, а по-настоящему понимать рыбу, воду, природу.
Лариса улыбнулась.
— А можно мы не будем планировать наперед? Просто попробуем жить день за днем и смотреть, что получится?
— Можно. — Борис поцеловал ее в макушку. — Спокойной ночи, Лара.
— Спокойной ночи, Боря.
И в первый раз за много лет они легли спать, не зная точно, каким будет завтра. Но почему-то это не пугало — наоборот, обещало новые открытия.
Полгода спустя
Дача. Майские праздники. Лариса сидела в саду за мольбертом, рисовала яблоневый цвет. Рядом в траве лежала рыжая спаниель по кличке Рома — в честь города, где началась новая жизнь.
— Лар, кофе готов! — крикнул Борис из дома.
— Иду!
Она отложила кисть, потрепала собаку за ухом. На террасе накрыт столик для двоих. Борис читал книгу о рыболовстве — на следующей неделе собирался на реку с новыми приятелями из клуба.
— Как картина? — спросил он, наливая кофе.
— Потихоньку. Преподаватель говорит, у меня есть чувство цвета.
— А я сегодня табуретку закончил. Хочешь посмотреть?
— Конечно.
Они пошли в сарай, который Борис переоборудовал под мастерскую. На верстаке стояла простая деревянная табуретка — но сделанная с душой, тщательно отшлифованная.
— Красивая, — сказала Лариса, проводя рукой по гладкой поверхности.
— Первая из многих, надеюсь.
Зазвонил телефон. Оля.
— Привет, мам! Как дела?
— Прекрасно. Рисую, гуляю с Ромой. Папа табуретку смастерил.
— А у меня новости! Помнишь, я фотографировала ту свадьбу? Так вот, молодожены мне еще троих клиентов привели! Кажется, дело пошло.
— Замечательно, солнышко.
— Мам, а можно мы на выходных к вам приедем? Сергей хочет папе помочь с мастерской, а я Рому сфотографирую для твоей странички в интернете.
— Конечно, приезжайте.
Лариса повесила трубку, улыбнулась мужу.
— Дети едут.
— Хорошо. Я к тому времени полочку для твоих красок сделаю.
Они вернулись в сад. Солнце клонилось к закату, в воздухе пахло сиренью и свежескошенной травой. Рома лениво гонялась за бабочкой.
— Знаешь, — сказала Лариса, устраиваясь в садовом кресле, — я иногда думаю о том юбилее. О той речи.
— И?
— И понимаю — это было правильно. Даже если все тогда подумали, что я сошла с ума.
— А может, сумасшествие — это и есть начало настоящей жизни? — задумчиво сказал Борис.
— Может быть. — Лариса взяла его за руку. — Боря, а ты жалеешь? О том, что мы столько лет потеряли?
— Знаешь... нет. Потому что если бы не те двадцать лет, мы не ценили бы то, что имеем сейчас. Иногда нужно заблудиться, чтобы найти правильную дорогу.
— Мудро.
— Это ты на меня влияешь. Раньше я такие вещи не говорил.
— А раньше я боялась сказать правду. Видишь, как мы оба изменились?
Они сидели в тишине, слушали, как поют птицы, как шуршит листвой ветер. Впереди была целая жизнь — неизвестная, но полная возможностей.