Для начала, Митрофан Борисович Греков – певец русского воинства. Не только советского, не только казачьего, а – русского вообще.
Для советской власти сам факт, что художник такого уровня (а он был огромным мастером уже до революции) пришёл к ней и стал работать на неё – того же уровня явление, как приход к большевикам Есенина в русской поэзии и как приход композитора Александрова в музыке.
Греков родился 15 июня 1882 года в казачьей семье на хуторе Шарпаевка на территории Войска Донского.
В роду его были не только греки (что видно по фамилии), но и турки. То есть один из предков Грекова был тума.
Сам он, конечно, вполне мог бы Григория Мелехова сыграть в кино. Или помещика Листницкого. Он похож сразу на обоих.
Там и семейная история схожая, надо сказать, с шолоховской. Первая жена отца художника Грекова умерла рано, и отец слюбился с красавицей крестьянкой – а она была замужем. Им не просто не дали пожениться (муж полюбовницы грековского отца, Павел Мартыщенко, не дал ей развода, и никаких прав настоять на разводе женщина не имела) – но и… отлучили от церкви.
Вообразите, что это значило в те годы!
Тем не менее, отлучённые, они родили великого художника. Вообще, детей у них было шестеро, и все они считались незаконнорожденными. О Грекове вполне можно писать книгу «Незаконный», какую я уже о Шолохове написал. Греков, как и Шолохов, рос «нахалёнком» – таким же «татарчуком», в атмосфере ехидных издёвок «законных» детей из соседских казачьих дворов и попреков местных священнослужителей.
Там, у Грековых, и закончилось всё точно так же – законный муж матери Митрофана умер, и только тогда его отец смог усыновить своих шестерых незаконных детей.
Из Митрофана Павловича Мартыщенко он превратился в того самого Митрофана Борисовича Грекова, нам известного.
Наши нынешние «традиционалисты», скорбящие о дореволюционной чудесной жизни, могут сколько угодно восхищаться этим, простите, адатом, но, кажется, я догадываюсь, отчего Греков и Шолохов всё-таки приняли новую власть.
Унижение, пережитое ими в детстве (самый быт вокруг был выстроен так, что матери их воспринимались миром как блудницы и презирались, а отцы упрямо несли эту муку, воспитывая «незаконных» отпрысков), дало о себе знать. При всей огромной любви к Дону – они не в силах были ностальгировать по этому чувству отринутости и многолетней униженности.
Учился на художника Греков в Одессе. Обожал более всего тогда писателя, и художника, и военного Николая Каразина (забытый мастер удивительной судьбы, я хочу писать о нём для очередного тома «Взвода»).
После Одессы поступил в Петербургскую академию художеств, где учился вместе с Исааком Бродским и Давидом Бурлюком, но, вообразите, подавал куда бОльшие надежды – был молодой звездой казачок этот. Тоже ведь шолоховский случай – когда невесть откуда явившийся «незаконный» дар обыграл слёту и аристократов, и многообещающих еврейских юношей. Стипендию Греков получал как «самый одарённый» (так и было записано в документе) ученик.
Дружил с Гавриилом Гореловым (учились вместе) – о котором я писал недавно; на вечеринках художников чудесно пел (снова как Шолохов) казачьи песни. Гостил у Давида Бурлюка (художника и поэта, позже открывшего Маяковского) на Полтавщине.
(Странно, что Грекова до сих пор не объявили «украинским художником» с его Одессой, Полтавой и первой фамилией Мартыщенко.)
В 1911 году задумал большую работу про Степана Разина, но, к моему несчастью, ограничился этюдом: ему прямо сказали, что работу эту не пропустит цензура. Этому обстоятельству мы обязаны появлением ряда огромных работ Грекова, привязанных к баталиям 1812 года (приближалось столетие той войны) – а вот своего Разина Греков так и не доделал, увы.
В Первую мировую служил в Атаманском полку. К 1917 году война ему обрыдла. Часть, в которой он служил, приняла февральскую революцию радостно, веря в завершение войны. Но война продолжилась.
Большевистскую революцию Греков принял сразу и безусловно. Прослышав про ленинский план монументальной пропаганды, рвался в Петроград, но его свалила болезнь, а когда белые развязали Гражданскую войну, оказался на территории, по сути отделенной от России. Напомним, что Войско Донское вышло из состава России сразу после ноябрьской революции, когда никто никаких большевиков на Дону и в глаза ещё не видел.
Порой нахождению Грекова на территории белых придаётся ложное значение: да, он написал и ряд работ о корниловцах, и портрет атамана Каледина, но ничего панегирического в его работах нет. Он – художник, он – работал. Шолохов, как мы помним, тоже находился на территории восстания и жил той же жизнью, что и весь Дон.
Но едва красные вошли в Новочеркасск, Греков не в отступ пошёл, как сотни тысяч казаков, а вступил в Красную Армию.
А дальше – большая и яркая судьба, пожалуй, главной звезды советской батальной темы.
В 1931 году переехал в Москву. Умер в 1934 году в Севастополе, работая над панорамой «Штурм Перекопа».
«Грековцы» – его наследники, советские баталисты – огромная и ярчайшая часть живописи XX века. Работают и доныне. Я с грековцами дружу и хочу сказать: они оставались патриотами всегда – и в 90-е, и в нулевые, хоть и были в нашем искусстве минувшие 33 года «незаконными» и «отлученными», как юный казак Митрофан.
Но всё меняется.
…Как можно увидеть, Греков блистательно умел всё – и пейзаж, и портрет, и, конечно же, невероятной силы батальные сцены.
