— Я подала на развод. – тихо сказала Вика мужу, когда он застал её у шкафа с сумкой.
— Чего? С ума сошла? С какой стати? – муж противно усмехнулся и бросил взгляд на вещи, что складывала жена.
По спине Вики побежали мурашки. Она боялась Антона. Боялась и любила одновременно. Странное сочетание чувств, с которым она жила последние годы. Он всегда был резким, но сейчас его взгляд не только испугал её. Страх всколыхнул внутри надежду. Что она сможет, несмотря ни на что. Сможет уйти, разорвать эти токсичные связи, спутывающие её уже почти двадцать лет.
— Сумка зачем? – с вызовом спросил муж.
— Я ухожу. Уезжаю отсюда.
— Далеко? – кривая ухмылка стала ещё противней.
— В другой город.
— Совсем с катушек съехала. Хватит дурью маяться! Иди лучше мне ужин погрей. – он швырнул грязную рубашку на пол и демонстративно хлопнул дверью ванной, показывая Вике, что она – НИКТО.
Она и была НИКЕМ двадцать лет. Хотя нет, она была лошадью. Ломовой лошадью, прущей на себе мужа, дочь, дом, быт, работу и в придачу мать-пенсионерку.
Как она это поняла, спросите вы? Очень просто: она сломалась.
В тот день с утра ломило виски, подташнивало. Валерий Степанович опять был не в духе. Накануне заставил остаться её до девяти вечера, но в итоге она закончила только ближе к половине одиннадцатого, и всё равно, не успела доделать отчёт.
Валерий Степанович из тех руководителей, что считают подчинённых своей собственностью. У них не должно быть перерывов, отпусков и выходных, а если работник не пылает страстью к любимому (Валерием Степановичем) делу, значит, такому не место в компании. Вика была очень исполнительной, ответственной, и руководитель знал об этом, потому поручал ей не только самые сложные проекты, но и отчёты, которые не успела сделать второй бухгалтер, а по совместительству – его любовница, Анжелика.
Вика безропотно подчинялась – начальник умело вывешивал перед ней морковку в виде будущих премий. А деньги ей были очень, очень нужны! Антоша захотел новую машину, а Каринка просит смартфон последней модели, да и мама жалуется, что в этом году ещё не ездила на курорт.
И не важно, что в этом беличьем колесе она не успевала подумать о себе. Главное – близкие спокойны, а она исполнила свой долг.
Долг – вот слово, которое висело над ней дамокловым мечом, высасывая все силы. Собой Вика занималась по остаточному принципу: если хватало времени и денег. Отпуск? Нет, что вы! Кариша хочет на море с папой! Выходные? Как бы не так! Валерий Степанович вызвал в офис в воскресенье. Надо ехать. Мама звонила: кончились продукты и пол грязный. "Конечно, мамочка! Вот только отчёт сдам и сразу к тебе!". А после мамы, когда еле волочила ноги от усталости, муж недовольно прикрикивал, что она не накормила его ужином и не погладила свежие рубашки.
В таком режиме неудивительно, что организм дал сбой. А ведь ей всего 42 года! Резкая боль в районе сердца, шум в ушах, ускользающая реальность. В полубессознательном состоянии она сползла вдруг со стула под стол, смахнув клавиатуру. А дальше – темнота и глухие голоса коллег, звучащие будто из подвала: "Что это с ней?".
Вика пришла в себя в палате. Светло-зелёные крашеные стены, белый матовый потолок. Дешёвый линолеум с перламутровыми разводами на полу. Открытая форточка колышет вертикальные полоски жалюзи. Тихий женский говор напротив. Закат, как малиновое варенье, стекающий по стеклу. И она, опутанная трубками с капельницами – руки неподвижны, белые простыни, клетчатое одеяло. Комок к горлу – страх, сковывающий каждую клеточку тела.
Врач, просматривающий анализы следующим днём, покачал головой:
— Ещё немного, и риск инсульта или даже инфаркта был бы неизбежен.
Она подняла на него глаза. Впалые глазницы, словно омуты, топили её естество во мраке – стало страшно.
Как там Кариша, Антон, мама? У мамы, Галины Фёдоровны, наверняка, кончились лекарства, продукты. Завтра должен приехать сантехник: потекла ванная. Каринка просила внести за семестр заранее, а потом дать ей денег на обновки.... Антон, наверняка, не сможет отдать взнос за машину... Сколько дел... За что ей это? За какие грех? Господи!.. За что ты меня наказываешь? Я жить хочу, понимаешь?! Мне рано ещё!.. Я столько должна ещё сделать!.. Должна! Не забирай меня, Боже!
Нащупала в кармане листок бумаги. "Носки Антону, Карине - на курсы. Маме - лекарства.". Как она сделает всё, что нужно?
Слёзы сами потекли из глаз. Соседка, пожилая женщина, увидела мокрые щёки:
— Что ты, милая? Плохо тебе? Врача позвать?
— Нет, не надо... Просто... Испугалась... Как они там, без меня?
— Ну, не переживай, справятся как-нибудь! Ты, может, хочешь чего? Приедет кто из родных?
— Не знаю...
Бросила взгляд на телефон на тумбочке у кровати. Мигает зелёная точка. Значит, кто-то звонил или написал. Слабой рукой поднесла к лицу:
— Ты договорилась с сантехником? Чёрт, где мои носки??? - Антон.
— Где отчёты за месяц? – Валерий Степанович.
— Мам, это важно!!! Переведи десять тысяч! – Карина.
— Срочно привези лекарства и продуктов! — мама.
И ни одного: "Как ты себя чувствуешь? Тебе что-то нужно?".
И ведь знают, что она в больнице...
Телефон выскользнул из пальцев, глухо шлёпнувшись на одеяло. Зелёная лампочка продолжала мигать — настойчиво, как брюшко голодного комара. Вика зажмурилась. В ушах стучало: должна, должна, должна...
Соседка по палате — та самая, что звали тётя Люба — вздохнула, пододвинула к ней стакан с тёплым компотом:
— Пей, детка. Вижу же — вся дрожишь.
Вика машинально взяла стакан. Пластик был шершавым, с трещиной по краю. Компот пах смородиной и вишней. «Как у мамы в детстве», — мелькнуло невпопад.
— Спасибо, — прошептала и зажмурилась, чувствуя, как тёплая сладость согревает изнутри.
Тётя Люба прищурилась:
— А ты не благодари. Лучше скажи — кто тебя довёл?
Вопрос повис в воздухе, как скальпель над операционным столом. Вика потрогала горло — там застрял ком, горячий и колючий.
— Я... сама, — выдавила она.
— Врёшь, — тётя Люба хлопнула ладонью по пододеяльнику. — Видала я таких, как ты! Всю жизнь тащат на себе чужое дерьмо, а потом удивляются — откуда инфаркт в сорок?
За окном гасла заря. Тени от жалюзи ползли по стене, как чёрные пальцы.
— Они же без меня... — начала Вика.
— Сдохнут? — тётя Люба фыркнула. — Да ты глянь!
Она ткнула пальцем в телефон. Экран снова вспыхнул:
«Мама, это СРОЧНО!!!»
«Где мои галстуки?»
«Виктория Петровна, клиент требует отчёт к утру».
— Видишь? Живут! — тётя Люба выдохнула. — А ты тут лежишь, чуть не померла — и что? Никто даже супа не принёс.
Вика сжала простыню. Ткань хрустнула под пальцами, будто осенние листья.
— Я... я нужна им, но очень устала, — призналась она впервые за двадцать лет.
Тётя Люба неожиданно улыбнулась. Вытащила из-под подушки потрёпанную открытку с пагодой:
— Я в молодости в Китае была. Видишь — иероглифы тут написаны: «Кризис — это возможность».
Вика потянулась к открытке. Бумага пахла пылью и чем-то далёким — морем, может быть.
— Но как... — начала она.
— Да вот так! — тётя Люба вдруг встала, распахнула окно. Ночной воздух хлынул в палату, смывая больничные запахи. — Ты же не труп ещё? Дышишь? Значит, можешь.
Где-то внизу залаяла собака. Вика вдруг представила, как бежит по этой улице — без сумки, без списков, без «должна». Просто бежит, а ветер сдувает с неё годы, как паутину.
— Боишься? — спросила тётя Люба.
Вика покачала головой. Нет. Страх остался там, в смс-ках, в грязных рубашках, в бесконечных «срочно».
Она подняла телефон. Палец завис над кнопкой «выключить».
— Не отвечай, не надо, — прошептала тётя Люба. — Выключи и спи. Завтра подумаешь.
Экран погас. Темнота заполнила палату, мягкая, как вата.
Вика закрыла глаза. Впервые за долгие годы — без чувства вины.
Утром врач смотрел в бумаги, потом сухо улыбнулся.
— Хорошо. Вы – молодец! Главное, не брать на себя больше, чем сможете вынести. И отдыхать. – похлопал по руке. — Поспите.
Третий день. Никто так и не пришёл. Даже не спросили: нужно чего?
Мать звонила, возмущалась:
"Как – не меньше недели продержат?! А я что буду тут делать? С голоду помирать?"
"Мам, ну ты же не лежачая, сходи сама..." – слабый голос всё ещё подводил Вику.
"Я?! А ты на что?!"
Сжатые губы, брови вниз, к переносице. Возмущение, подавляемое многие годы.
"Когда вернёшься?" – Антон неистовствовал. — "Надоело пельменями питаться! Хочу нормальной еды!"
А я? Ты спросил, чего хочу я?
"Не можем найти отчёт за апрель! Когда вы вернётесь?" – начальник не оставлял надежд, что она бросит всё и приедет с капельницами в руках.
Нет, она не белка. Она – ишак. Морковка – ярмо – бесконечный бег по кругу. Её жизнь последние восемнадцать лет.
Комок подкатил к горлу. Ни дочь, ни муж, ни мать не спросили – что привезти? Она так и лежала в синей юбке и белой блузке под капельницами, пряча мёрзнущие ноги в колготках под одеялом. Ни полотенца, ни мыла, ни расчёски. Даже зубы почистить нечем... "Дай, дай, дай!" – всё, что она слышит от близких.
Никто так и не приехал.
На пятый день, когда тётю Любу выписали, а Вика осталась совсем одна в палате, стало невыносимо. Набрала номер.
— Лен, привет... – в трубке дыхание подруги детства, одноклассницы, с которой не общались лет семнадцать.
— Привет, Вика! Сколько лет, сколько зим!
— Да... – всхлипнула Вика.
— Что случилось?
— Я в больнице... Никто не приехал ко мне...
Лена долго выслушивала исповедь, успокаивала, потом сказала:
— Я с утра приеду. Потом поговорим, не по телефону. Держись.
Утро. Солнце сверкает на стекле. Уборщица протирает полы тряпкой, пахнущей хлоркой, косится на одиноко лежащую Вику. Молча закрывает дверь. Потом – стук.
— Привет! – Лена, шурша пакетами с фруктами и горячим пюре, входит в палату, внося за собой запах улицы и нежных духов. — Ну, как ты, моя хорошая? – она обнимает и целует Вику.
Вика плачет, отворачивается – стыдно. Потом её, будто весеннюю реку, прорвало: она рассказала всё, что копилось в душе все эти годы, всю боль и обиду.
— Как я дошла до этого, Лен? Сама не заметила, как стала рабыней у всех...
— Ты же Вика, Виктория – победа! Забыла? В школе всегда пятёрки, в институте – лучшая студентка. Вспомни: всё должно быть идеально, или не быть совсем... Твои слова. – Лена улыбнулась, проведя ладонью по руке подруги. — Не хотела тебе говорить... Антон, когда вы только поженились, пытался меня соблазнить. А я не смогла тебе сказать. Ты его так любила! Поэтому я и не общалась с вами. Прости, что говорю это только теперь. Но мне кажется, сейчас именно то время...
Вика побледнела и отвернулась к окну, будто это помогло бы уйти от правды. Антон? Не может быть! А что, если?..
И тут, как вспышка: хватит!
За неделю, что она лежала в больнице, никто не приехал проведать, даже дочь! Все звонили или писали только претензии, упрекали, оскорбляли, злились. Ни один не спросил: Как ты, мама/жена/дочь/сотрудница? Нужно ли что? Есть ли надежда на выздоровление? Нет. Только требования и уколы побольнее тех, что ставят неопытные медсёстры.
Зазвонил телефон у Лены. "Хорватская рапсодия?" – спросила Вика с ностальгией. "Да", – ответила Лена. —"Так же, как и ты, обожаю её".
Когда-то и Вика хотела стать пианисткой. А ещё писать пейзажи в путешествиях... Где это всё? Всегда чьи-то интересы вдруг оказывались важнее её мечтаний.
— Вика, я заберу тебя к себе. – сказала Лена, взяв за руку. — Места хватит, не волнуйся. – на тумбочке появился пакет с чистым бельём, сменной одеждой, тапочками, мылом... Баночка с пюре, любовно завёрнутая в махровое полотенце. Восемнадцать лет не виделись, и вдруг – такая забота! — Через месяц я уезжаю в другой город. Поедем со мной?
Вика заплакала.
— Перестань. Всё будет хорошо. А они... не маленькие, справятся.
***
В квартире Лены пахло красками и кошачьим кормом. В гостиной – два мольберта и панно с проектом (Лена - дизайнер). Через день они поехали в суд, подавать на развод.
Муж был на работе, когда она приехала за вещами. Он даже не удосужился спросить, когда её выпишут.
— Я подала на развод. – тихо сказала Вика мужу, когда он застал её у шкафа с сумкой.
— Чего? С ума сошла? С какой стати? – муж противно усмехнулся и бросил взгляд на вещи, что складывала жена.
По спине Вики побежали мурашки. Она боялась Антона. Боялась и любила одновременно. Странное сочетание чувств, с которым она жила последние пять лет. Он всегда был резким, но сейчас его взгляд не только испугал её. Страх всколыхнул внутри надежду. Что она сможет, несмотря ни на что. Сможет уйти, разорвать эти токсичные связи, спутывающие её уже почти двадцать лет.
— Сумка зачем? – с вызовом спросил муж.
— Я ухожу. Уезжаю отсюда.
— Далеко? – кривая ухмылка стала ещё противней.
— В другой город.
— Совсем с катушек съехала. Хватит дурью маяться! Иди лучше мне ужин погрей. – он швырнул грязную рубашку на пол и демонстративно хлопнул дверью ванной, показывая Вике, что она – НИКТО.
Но теперь всё было по-другому.
Ей было всё равно! Грязные носки, холодные котлеты, пропуск оплаты учёбы, пустой холодильник матери – всё это её уже не касалось.
Когда она стояла с чемоданом и сумкой у порога, он рассмеялся ей в лицо:
— Ты думаешь, у тебя получится? — Голос Антона скрипел, как ржавая дверь. — В чужом городе ты сдохнешь под забором через неделю!
Вика поправила ремень сумки на плече. Кожа натёрта — будто этот груз она тащила не минуту, а всю жизнь.
— Возможно, — сказала она тихо. — Но это будет мой выбор.
— Развода не дам! Не надейся! – крикнул Антон вслед Вике.
Она промолчала.
Дверь закрылась с таким звуком, будто захлопнулась крышка гроба. Так хоронят давно отжившие отношения.
На улице пахло дождём. Вика подняла лицо к серому небу — капли падали на щёки, смешиваясь со слезами. Она не вытирала их.
Лена ждала в машине, курила у открытого окна.
— Всё? — спросила она, затягиваясь.
Вика кивнула. Бросила последний взгляд на окна их квартиры — там мелькнула тень. «Карина стоит, смотрит», — мелькнуло. Но дочь не вышла. Не крикнула: «Мама, вернись!»
— Поехали, — сказала Вика.
Двигатель заурчал. Машина тронулась, оставляя позади мокрый асфальт, серые дома, прошлое.
— Ты не передумаешь? — Лена бросила взгляд в зеркало.
Вика разжала кулак. В ладони лежал смятый листок: «Носки Антону. Карине — на курсы. Маме — лекарства». Она опустила стекло, высунула руку. Ветер подхватил бумажку, унёс в грязную лужу.
— Нет, — ответила она.
Где-то за поворотом заиграло радио — старый хит, который она любила в юности. Лена прибавила громкости.
— Помнишь, как мы мечтали съездить в Китай? — засмеялась она.
Вика закрыла глаза. Вместо больничного потолка теперь был ковёр из звёзд на ночном небе. Вместо капельницы — свобода в каждой жилке.
— Помню, — улыбнулась она.
И впервые за двадцать лет не подумала о том, что должна.
***
Чтобы стать абсолютно счастливой,
Нужно просто под майскою ивой
Наблюдать за природой, на лавке,
За коровкою божьей на травке…
Отключить телефоны, каналы.
Даже если безумно устала,
Просто выйти во двор на качели…
Столько лет пронеслось, неужели?
Только небо, оно не менялось…
То лучами с утра улыбалось,
То дождями рыдало седыми,
А сердца становились немыми.
И слепыми сердца становились.
Раньше нежно и трепетно бились,
А теперь с перебоем и болью.
И не радуют больше застолья.
И компании шумные тоже,
Только радость восполнить поможет
Пенье птиц и взросление внуков,
И с любимым по парку под руку…
И объятия старенькой мамы,
И дождливой луны панорама...
Это просто – под майскою ивой
Стать на миг абсолютно счастливой!
© Copyright: Ирина Самарина-Лабиринт, автор стихотворения