Характерной чертой многих советских реформ в аграрном секторе была их слабая экономическая обоснованность. Зажатая в тиски плановой экономики, страна не могла идти на кардинальные меры. Реорганизация колхозов нередко проводилась без учета материально-финансовых возможностей государства, без оценки рентабельности, новообразованные совхозы получались громоздкими и малоуправляемыми. Такая централизация часто была неоправданной. В Кировской области, например, некоторые колхозы имели площадь пашни до 30 тыс. га и объединяли до 120 деревень, которые к тому же находились в лесной пересеченной местности [888]. Понятно, что возможностей охватить такую территорию у колхозов и совхозов не было, следовательно, силы концентрировались в центральной усадьбе, остальные же населенные пункты пустели. Именно после такого неоправданного и искусственного объединения правительство пришло к антинаучной концепции «перспективных» и «неперспективных» деревень. Понятно, что в такой ситуации убыточные колхозы охотно соглашались на объединения, надеясь улучшить свое положение и скрыть недоимки. Но крепкие хозяйства шли на реформы неохотно.
Низкая эффективность проведенных реформ признавалась уже в Брежневское время. Так, по словам крупного советского исследователя А.П. Тюриной «в совхозы преобразовывались в основном экономически слабые колхозы, имевшие низкие производственные показатели, большую задолженность государству и колхозникам по оплате труда» [цитата по 889]. Таким путем было создано около 90% всех вновь организованных совхозов [890]. Неудивительно поэтому, что проведенная в 1959 году выборочная проверка результатов производственно-финансовой деятельности свыше 100 совхозов, созданных на колхозных землях в разных районах страны, показала провал реформы. По итогам проверки 70-75% вновь организованных совхозов являлись убыточными. [891]. Критиковали реформу и представители власти – на декабрьском пленуме 1959 года министр сельского хозяйства В.В. Мацкевич поставил вопрос о сокращении масштабов нового совхозного строительства, особенно за счет преобразования колхозов [892].
В целом за 1954–1981 гг. в совхозы было преобразовано 27859 колхозов, что составляло 30,6 % от их общего числа на 1 января 1954 г. Особенно интенсивно данный процесс проходил в 1957–1961 гг., когда в совхозный сектор перешло 17011 колхозных хозяйств, что составило 78,4% общего числа колхозов, преобразованных на первом этапе. Впоследствии количество реорганизаций значительно уменьшилось. [1400]
Дополнительным отрицательным фактором оказалась начатая реорганизация МТС, проводимая согласно «Закону о дальнейшем развитии колхозного строя и реорганизации машинно-тракторных станций» 1958 года. Из самостоятельной структуры они переходили во владение колхозов и совхозов, преобразовываясь в ремонтно-технические станции (РТС). Предусматривался постепенный переход сельхозтехники МТС в колхозы с ее выкупом. Для тех же кто не мог сразу заплатить за технику, должна была предоставляться рассрочка. На деле же власть вынуждала колхозы срочно выкупать технику, в том числе изношенную и неисправную, что стало дополнительным обременением. Само по себе разрушение устойчивой взаимосвязи МТС-колхоз затрудняло на первых порах осуществление сельскохозяйственной деятельности. Работники МТС, находящиеся ранее в привилегированном и лучшем положении, чем рядовые колхозники, старались перейти в совхозы или уехать в город, что сразу же отразилось на эксплуатации полученной техники. К тому же часто колхозы не имели собственных мастерских, площадок для содержания техники, что вызывало сложности с ее сохранением и ремонтом. Но, по исследованиям Эпштейна, нагрузка на колхозы была не катастрофичной: в 1965 году стоимость всех машин бывших МТС составляла 3,16 млрд. рублей, что составляло только 7,9% всех производственных фондов и оборотных средств колхозов [893]. Но учитывая все остальные проблемы и такая нагрузка была ощутимой, особенно для наиболее убыточных хозяйств, ведь усредненные цифры не дают еще картины реальной обстановки на местах, которая была весьма различной.
Конечно нельзя забывать и о положительном эффекте. Реформа смогла повысить уровень жизни крестьян, переселившихся в совхозы. Статус работников колхоза и совхоза имел серьезные отличия. Само государство смотрело на колхозника, как на крестьянина, а на рабочего совхоза, как на пролетариат. И как представители рабочего класса они стали иметь гарантированную заработную плату, пенсию, пользовались различными привилегиями и социальными льготами и т.д. При этом принципиальных отличий в хозяйственной организации не было. Совхозы, как правило, были лучше оснащены сельхозтехникой и имели свою специализацию.
Повысился и уровень производства, улучшилось руководство фермами, сократилась численность обслуживающего персонала, бывшие колхозники получали новые специальности и повышали свою квалификацию, сами совхозы начали специализироваться на определённых видах хозяйствования. В некоторых совхозах внедрялись элементы хозяйственного расчета и оплаты труда в зависимости от объема произведенной продукции. Это материально стимулировало людей в работе, заставляло самостоятельно повышать производительность труда, экономить средства и материалы. Правда здесь много зависело от местного руководства и непосредственных работников, их личных качеств. Когда одни хозяйства богатели, другие прозябали в убытке. Заметим, что гарантированная оплата труда колхозникам была введена только 1 июля 1966 года.
Видимо по причине такой большой разницы между колхозами и совхозами, в интернете всегда возникают споры об уровне жизни сельских жителей тех лет. Получается, что в сущности правы все: где-то тяжелый труд, нехватка техники, низкая зарплата и отсутствие каких-либо прав, а где-то полное благополучие, зарплаты по 1000 рублей и выше в сезон сбора урожая, хорошее социальное обеспечение и достойные пенсии. Такой разрыв между различными хозяйствами сохранялся и в последующие 1970-80-е годы. Особенно остро в плане социального обеспечения в коллективных хозяйствах стоял вопрос назначения пенсий, которые сильно отличались в совхозах и колхозах. Иногда просьбы, жалобы и претензии проникали в сельские газеты, такие как «Сельская жизнь». Приведем типичное сообщение жителей поселка Шилова Рязанской области Кузмина М.М. и Данилова С.З. от 1975 года: «Нам назначена пенсия 20 рублей. Нас очень обидели. Работали в колхозе с момента организации. В тяжелые годы платили различные налоги, денежные и натуральные. Наряду с этим выполняли оборонные работы. Трудились от зари до зари без выходных. Мы ушли на пенсию до образования совхоза, а те, кто успел поработать в совхозе 2-3 месяца, получают 45 рублей. А нам уже по восьмому десятку лет пошло» [цитата по 894].
Но часто не получали даже этого. К 1963 году лишь четверть престарелых колхозников получала пенсии [895]. Только при Брежневе Верховный совет страны принял Закон о пенсиях членам колхозов, вводившийся в действие 1 января 1965 года. Право на пенсии получили мужчины, достигшие 65 лет и проработавшие в колхозе не менее 25 лет и женщины, достигшие 60 лет и проработавшие не менее 20 лет. Минимальный размер пенсии составлял 12 рублей в месяц. С конца 1960-х в «Сельской жизни» стали появляться сообщения подобного рода: «С женой проживаем в деревне. Мне 76 лет, оба пенсионеры получаем по 12 рублей в месяц. Я проработал в колхозе 30 лет, сам участник двух мировых войн, здоровье мое плохое» [цитата по 896]. «Я всю жизнь прожила в сельском хозяйстве. Инвалид второй группы с 12 лет – нет руки. Сама 1896 года рождения, одна из первых вступила в колхоз, отдав лошадь, корову, овин, сарай и др. Все время работала заведующей животноводством. (…) Мне назначена колхозная пенсия 12 рублей. Но разве я могу жить на 12 рублей одинокая, инвалид, да и возраст 72 года. (…) Где же правда?» [цитата по 897].
К началу 1960-х рост производства сельского хозяйства значительно замедлился, стало очевидным, что реформы выдохлись. С этого момента начался второй период реформ, который привел к усугублению экономических проблем и смещению Хрущева. Ситуацию можно было исправить либо новым закручиванием гаек, либо кардинальной перестройкой всей хозяйственной системы. Оба варианта были неосуществимы, т.к. оба вели к глубокому политическому кризису. Хрущев в сущности оказался в тупике. В 1961 году он провел почти четыре месяца в разъездах по стране, пытаясь управлять страной в ручном режиме. Но даже его кипучая деятельность не смогла переломить обстановку. В 1962 году Хрущев пытался повлиять на экономику административными мерами, для чего начал делить партийные органы по производственному принципу. Через совнархозы лидер партии надеялся выстроить более эффективную систему управления и контроля над хозяйством страны. Но на местах это вызвало лишь неразбериху и конкуренцию с обкомами. Для партийной номенклатуры, стремящейся к политической стабильности, именно этот шаг Хрущева стал последней каплей. [866]
Стремительные и плохо продуманные действия только ускоряли политический крах Никиты Сергеевича. Многие помнят эпопею с кукурузой, которую в приказном порядке высаживали везде, в том числе и в самых неблагоприятных для ее роста местах. Но мало кто помнит о нашумевшем в свое время «Рязанском деле», которое выявило всю пагубность советской плановой экономики в сельском хозяйстве.
Во второй половине 1958 г. Н. С. Хрущев призвал догнать США по производству продуктов животноводства на душу населения. Для этого он стал настойчиво требовать от региональных властей выполнения повышенных обязательств по сдаче мяса и другой сельхозпродукции государству. Глава Рязанской области и первый секретарь обкома А.Н. Ларионов решил воспользоваться этим для карьерного роста. Государство требовало увеличить производство мяса в 2,4 раза, что в реальности было почти невыполнимо. Но Ларионов обязался сдать мяса в 3,8 раза больше, о чем было объявлено на областном заседании. Узнав об этом, Хрущев подхватил эту идею и запустил мощную пропагандистскую кампанию в отношении Рязани, отрезав тем самым пути к отступлению Ларионова. 9 января 1959 г. в газете «Правда» вышла статья про Рязань под заголовком: «Увеличим за один год производство мяса в колхозах и совхозах в 3,8 раза. Сдадим в 1959 году мяса государству 150 тысяч тонн - в три раза больше, чем в 1958 году». Более того, не дожидаясь выполнения плана Хрущев наградил Рязанскую область и лично Ларионова на декабрьском пленуме 1959 года. На праздничном выступлении Ларионов пообещал перевыполнить и этот невиданный план и сдать государству в 1960 году уже 200 тысяч тонн мяса. [898]
Для выполнения плана первый секретарь Рязанской области пошел на ликвидацию имеющегося молочного стада, скупку скота у других областей и подделку документов. Именно на фальсификацию отчетов по выполнению планов больше всего надежд и возлагал Ларионов. В обман были втянуты тысячи работников партаппарата от областного до районного уровня. Параллельно с этим у заметно нервничавшего секретаря обострилась алкогольная зависимость. Однако обман был быстро обнаружен и доложен наверх. Хрущев в 1960 году уже хорошо знал реальную обстановку в области, однако смещение Ларионова могло вызвать серьезный резонанс в партии и даже больно ударить по авторитету самого Никиты Сергеевича. Поэтому власть пыталась замять скандал и спустить его на тормозах. Так бы все, наверное, и забылось, если бы не произошел немыслимый для тех лет случай - 2 сентября 1960 г., не дожидаясь организационного пленума обкома партии, А. Н. Ларионов застрелился (по другой версии отравился). Пытаясь сохранить лицо, Хрущев взвалил всю вину на руководство Бюро ЦК КПСС по РСФСР, в связи с чем был отправлен в отставку его заместитель Аристов А.Б. Но опасаясь рецидивов «Рязанского дела» Хрущев пошел еще дальше и решил перестроить всю систему государственных закупок продукции сельского хозяйства, для чего был создан государственный комитет заготовок Совета Министров СССР. [898]
В заключении отметим, что проводимые реформы хоть и имели положительные моменты, в целом, оказались недостаточно эффективными. Имея обширные черноземные области, развитую промышленность и значительное число сельского населения, страна все-таки не смогла обеспечить собственную продовольственную безопасность. Одним из символов провала реформ стала вынужденная закупка зерна за границей в 1963 году у своих идеологических врагов – США. С тех пор СССР уже не мог обойтись без импортного продовольствия и ежегодно закупал его. Правда это был показатель и изменившегося отношения власти к собственному народу. Если раньше Сталин при массовом голодании неизменно продолжал экспортировать хлеб в соцстраны, то с 1960-х годов власть всеми силами старалась не допустить наступления голода в стране. Новочеркасская трагедия, связанная с перебоями в продовольствии, убедительно показала, что дальше закручивать гайки было нельзя.
Заслуга Хрущева была в том, что он смог отойти от антигуманной модели ускоренной индустриализации, при которой страдало прежде всего сельское население страны, и перейти от изъятия ресурсов из деревни к ее финансированию. Главная цель реформ Оттепели была логичной и верной – повышение уровня жизни граждан, а иначе зачем было строить коммунизм? Но, во-первых, нельзя было быстро улучшить обстановку в стране после стольких лет индустриализации и военной разрухи. Во-вторых, в рамках социализма повысить уровень жизни оказалось довольно проблематично и весьма затратно. Парадоксально, но сталинская модель принудительной экономики лучше отражала суть марксизма, где человеческая жизнь мало что значила. Но, конечно, никаких человеческих сил не хватило бы придерживаться её вечно. Собственно, к 1953 году она себя уже полностью исчерпала, а ее тупиковость была осознана и самим руководством страны. Тягаться же с западом по уровню жизни было бессмысленно. Социализм изначально не был настроен на это. Смелая и отчаянная деятельность Хрущева доказала, что принятая модель развития общества была не реформируема, а глубокий кризис сельского хозяйства — оказался «родовой чертой социалистической модели хозяйствования» [цитата по 866].
Проблема была не только в плохо продуманной экономической оценке или в запущенности аграрного сектора, но в самой концепции, в подмене реальных социально-экономических ориентиров умозрительными, идеологическими. Однако не будем спешить судить политиков тех лет, ведь других подходов они не знали. Собственно, они стали заложниками как собственных предрассудков, так и общественно-политического воззрения. Разрушив систему сталинского принуждения, власть не смогла построить новой эффективной системы, которая бы адекватно заменила террор на проявление личной инициативы. Это особенно заметно именно в аграрной политике: вместо того чтобы дать крестьянам свободу, чтобы они смогли проявить собственную смекалку и инициативу, за них решили, что будет лучше. И ведь это было не пустое предположение, если учесть сколько продовольствия давали ЛПХ. Решение фактически лежало перед носом, но как можно было допустить очередной НЭП? А как же Ленинские принципы? Капитализм ведь приведет к неравенству, к классовой борьбе, и за что же тогда боролись? К чему тогда все эти жертвы? Так рассуждали не только члены ЦК КПСС, но и обычные граждане, в том числе и крестьяне, мировоззрение которых тогда уже сильно трансформировалось. Само общество не готово было признать утопичность социалистической системы. Не будем забывать, что сама партия большевиков была вполне народной, до конца 1980-х ее большинство составляли выходцы из крестьян и рабочих, и потому отражала настроения общества [899]. Но, как мы уже говорили, демократический принцип народности власти еще не гарантировал верность принятых решений. История явственно показывает, что и самая народная власть может привести страну к краху.
Самое плохое было то, что процессы раскрестьянивания на селе так и не прекратились. Эксперименты над русской деревней продолжились, колхозы стали подтягивать до уровня совхозов, укрупнять и переносить, МТС ликвидировали, ЛПХ прижали. Коллективизация сменилась пролетаризацией. Государство настойчиво влезало в крестьянский мир, диктовало свои условия, навязывало свою позицию. С одной стороны, это приводило к бегству в город – если бы жить на селе стало лучше, то процессы урбанизации замедлились бы, но в действительности они только ускорялись. Политика ликвидации неперспективных сел еще больше подстегивала этот процесс. С другой стороны, патерналистская политика государства приучала крестьян к аморфности – вся забота о завтрашнем дне перекладывалась на руководство страны, человеку же оставалось спокойно слушаться приказов, выполнять план и плыть по течению.
Конец главы 3.7.
С предыдущей частью главы можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.