Глава ✓132
Начало
Продолжение
Ах, как хороша зима на Орловщине.
Неспешно текут дни, похожие один на другой. Убран урожай в полях и садах. Зерно какое продано, а какое в амбарах крестьяне домолачивают на прокорм себе и господам своим. Уже заквасили капусту и засолили грибы.
Река Цон всё так же огибает крепость по излучине, и так же полощут в ней бабы бельё. Скоро приедут прасолы, выкупать мясо свиное да говяжье, возами повезут битую птицу в Москву и Петербург.
Заметёт метелями дороги и начнётся, как и встарь, дворянское раздолье: охоты, балы, обеды званые и незваные, долгие чаепития и стремительная скачка через лес, замёрзшие ручьи и овраги то за лисой, то за шустрым зайцем. Заливистый лай гончих, конский пот и ржание, смех, азарт погони и терпкий запах пороха.
Кирпичные стены крепости Сабуровской среди оголённых садов чудятся сказочным замком иноземным. Надёжно защищают они от бурь всех, кто укрыт за высокими башнями. Понадобится - и из бойниц пушки выглянут, огнём и ядрами отгонят супостата. Но только жаворонки звенят над Сабурово, да временами журавли кружат в синем небе.
Дом звенит голосами двух девчушек, Прасковьи и Анны, тихая Мария Ивановна, супруга Сергея Михайловича то за пяльцами время проводит, то в храме Михаила Архангела Богу молится за сыночка Мишеньку, в семилетнем возрасте от дифтерии скончавшегося, и Серёжу своего ненаглядного, опять на туретчину отправившегося.
Прасковье Сергеевне, старшенькой дочке, уже восемь годков минуло, с девочкой уже занимаются учителя: бонна-француженка разучивает с девочкой стихи и песенки, учит малышку держаться за столом и орудовать вилками- ложками. Она ещё слишком мала, чтобы сесть за общий обеденный стол, но навык общения с приборами прививают именно сейчас и совсем крохотной Аннушке. Три года малышке, а она уже лопочет, щедро пересыпая русские слова французскими. У неё явный дар к языкам и Мария Яковлевна, про просьбе графини, начала давать девочкам уроки английского языка.
Маша выбрала метод игры. Вот и сейчас Анна-большая и Анна-маленькая сидят рядышком на диване. Обсуждают вкусы яблок нового урожая, а проказница перебрасывается с мисс Мэри клубочком, называет цвета и приметы вещей, называемых Машей. То же яблоко: оно и зелёное , и твердое, и сочное, и тяжёлое, и пахучее и кисло-сладкое.
А Прасковья подсказывает сестрице, ревниво поглядывая на игры: ей тоже хочется, но она уже взрослая. У неё забавы иные: крикет британский, городки русские и серсо - кольца со шпагами - они только кажутся простыми, но требуют и скорости, и глазомера, и выносливости, и легкомыслия. Попробуйте сами отвечать колкостями на колкости, бегая по зале или лужайке со шпагой, ловя на кончик деревянное кольцо.
Но эти забавы летние, а сейчас, зимой, девочки, в шубки укутанные, на морозце звонком с горок катаются, на санках их дворовые мальчишки катают. Строго-настрого им запрещено разгоняться и волчком запускать санки с маленькими барынями. А самим можно! Заливисто хохочут девочки над визгом и смехом сорванцов, и самим так повторить хочется, и боязно: маменька не велит и бабушка.
Одна только Мария Яковлевна с малышками шалить себе позволяет: то взапуски с ними по снегу бегает, то в снежки играет. Вернутся в тепло дома, все трое мокрые, как мыши, быстро переоденут их бонны в сухое да тёплое, теперь самое время и молочка тёплого с мёдом и булкой с маслицем сливочным откушать. И ни разу капризные барыньки не отказались, а потом и в сон сладкий провалятся без рук и ног от сладкой истомы.
Окрепли девочки, румянец на обычно бледных щечках заиграл и только бонны хмурятся - не дай Господь их самих на игры в снегу выгонят, это ж страсть, как сыро, мокро и холодно.
А на душе у Маши гулко и страшно. Как только установился санный путь, отправила она, с дозволения Анны Алексеевны, в Отрадное, к господам Благодатским на поклон управляющего своих деревенек, государем пожалованных, купить семью кузнеца вместе с чадами и домочадцами.
Не рискнула поехать сама, опасаясь раскрытия не своей тайны - государственной. Как ни соскучилась Маша по родным, а понимает, что едва отдали её в дом господский, так и простились с ней. Видели, конечно, прибегала она порой к маменьке с папенькой, когда с дозволения господского, а когда и тишком. А вот уже третий год, как не видала лиц родных, не ведает, живы ли, здоровы?
Самой на родной порог явиться, так поди объясни, какими судьбами не только вольную заработала, но и дворянство получила, пусть и под чужой фамилией, паспорт ей урядник выправил, все документы в наличии. А страх чёрной птицей разум туманит: как воспримут свободу родные, не посчитают ли Машу зазнайкой, не поклонятся ли в ноги, как барыне? А ведь должны!
Она отныне дворянского звания, у неё свои крепостные есть, аж 100 душ. И это ведь - только мужского полу считано, баб да детишек и не считал никто. Вот и отправила от греха подальше в Отрадное явившегося с докладом бурмистра Степана Коновалова с деньгами и требованием всеми правдами и неправдами выкупить всех родных.
И, коли захотят, так везти в собственные её деревни, где и определить на жительство в барский дом, как бы он ни выглядел, а не захотят - так вольную им оформить как положено, с подписанием всех документов в судебной палате уездного города.
Быть ей теперь от веку не Кузнецовой Марией, дочери Якова, а Гиммис, Бог весть кто таков. Да, дай Бог - недолго, письма Николая Фёдоровича в этом не дают сомневаться. Быть ей супругой уважаемого доктора. От одной только мысли трепещет сердечко заполошно, пляшет иголка вышивальная в пальцах, пятная белоснежную канву будущего приданого бурыми точками.
И, когда Стапан Афанасьевич вернулся один, не расплакалась Маша, не завыла горько. Трудно крестьянину бросить годами обрабатываемую землю, собственный дом и скотину. Здесь всё знакомо, а там - Бог весть.
Теперь они в воле, не крепости, сами себе хозяева благодаря неведомой барыне, авось и подросшие ребятишки захотят в город перебраться, на фабрику рабочими устроятся или на реке извозом займутся. Всё в их воле. В воле!
И всё же, оставшись одна, поплакала Маша над упрямством и страхами родителей, осознавая, какая пропасть между ними легла: не перепрыгнуть её, не докричаться...
Зазвенела капель мартовская, заиграло в апрельских лужах солнышко, майской духмяной сиренью заволокло окрестности.
И над могилами Николая и Михаила Каменских отгремели колокола церковные. Год прошёл, как сон пустой, отболело сердечко у девушки и никогда не отболит у матери.
Москва опустела, разъехались господа по своим имениям: наблюдать за пахотой, собираться на посиделки на верандах, подновлять усадьбы - за всем свой глаз нужен. Любой управляющий или бурмистр первым делом о своём кармане печётся, воруют все! И только собственный господский пригляд их, вороватых, остановит. Да и пыльно в Москве летней, жарко, вода дурная, болезни.
Остались здесь только те, кто уехать не мог по причинам финансовых затруднений, по службе или вконец разорившие свои поместья. Коли дом барский с худой крышей осень, зиму и весну простоял, то летом и ехать некуда.
Уже пора молодой хозяйке отправиться на свои земли полюбоваться, без хозяйского глазу они. Пусть и под опытным управлением, а всё безхозные.
Глядела Маша надысь на карту, Степаном Афанасьевичем представленную. Реку видела, лесок, кубики деревенек и изрядный кусок земли, зелёными чернилами очерченный, а вживую себе их представить не могла.
- Голубушка моя, да не рви ты себе сердце, - Анна Павловна оторвала голову от вышивки изящной, - как замуж выйдешь, так и отправляйтесь вдвоём в своё имение. Пусть у мужа твоего голова о земле да мужиках болит, наше дело - деток рожать да супруга лелеять. Бог даст, отгуляем в июле свадебку, как положено. Не тревожься понапрасну, и меня, старую, не тревожь. Поди вон, с Аней да Парашей побегай, заждались они тебя.
Игры, уроки танцев и музыки, конные прогулки по окрестностям, письма от милого друга, что сердечко греют, письма с турецкого фронта матушке Анне Павловне и супруге Марие Ивановне, зачитываемые соседям. Обсуждение дел на фронтах. Заготовка варений. Пустая болтовня.
Всё рухнуло 12 июня...
Продолжение следует...
Автор не искусственный интеллект, кушать хочет, а пенсия крохотная (14.200 за 27 лет стажа). Как говорится, поможите, чем можете...