Для него она стала каплей крови на белом шёлке старости — напоминанием о времени, которое не вернуть, и желаниях, которые не прощаются. Генрих называл её своей «розой без шипов» — не зная, что шип скрыт глубже. И что эта роза принесёт ему не утешение… а последний позор.
Начало этой истории :
Проклятие шести: Генрих VIII и жены, ушедшие во тьму. Часть 1. Екатерина Арагонская
Проклятие шести: Генрих VIII и жены, ушедшие во тьму. Часть 2. Анна Болейн
Проклятие шести: Генрих VIII и жены, ушедшие во тьму. Часть 3. Джейн Сеймур
Проклятие шести: Генрих VIII и жены, ушедшие во тьму. Часть 4. Анна Клевская
Глава I. Затянувшийся вечер короля
Лондон, 1540 год. Осень стелилась дымкой по узким улочкам, а дворец Уайтхолл освещался светом сотен свечей. Генрих VIII, грузный, с больной ногой, задумчиво сидел у камина. Его четвертая жена, Анна Клевская, уже стала не более чем тенью в прошлом. Он ждал чего-то нового, нежного — юности, которой у него самого больше не было.
Король слышал о ней — юной фрейлине герцогини Норфолкской, кузине печально знаменитой Анны Болейн. Екатерина Говард. В её голосе звенел смех, а в её глазах — отражался свет свечей, словно в бокале вина. Она была свежим ветром в его затхлом мире.
— И что ты скажешь о ней, Томас? — спросил он герцога Сафолка.
— Она юна, Ваше Величество. Очаровательна, да. Но при дворе говорят, что сердце у неё... слишком лёгкое.
— Пусть будет лёгким. Мне тяжело самому. Я жажду жизни, Томас. Мне кажется, она — весна после долгой зимы.
Глава II. Первая встреча
В саду Хэмптон-Корта пахло розами и вином. Екатерина стояла у фонтана, в тонкой голубой накидке, словно отражение весеннего неба. Она уже знала, как выглядит король — не понаслышке: её двоюродная сестра, Анна Болейн, когда-то поднималась к трону тем же путём. Джейн Сеймур, троюродная, родила ему сына. А сам король приходился ей дальним родичем.
Её взгляд упал на Генриха — усталого, массивного, но облечённого в величие, которое не меркло с годами. Она присела в реверансе.
— Ваше Величество, — её голос дрожал, как лепесток в вечернем ветре.
— Леди Екатерина… говорят, у вас кровь Болейн — и грация, и дерзость в ней тоже оттуда?
— Кровь — да. Но дерзость я прячу за поклоном. И предпочитаю танец — он безопаснее трона.
— Безопаснее — для кого, миледи? Для танцора или для короля?
Он усмехнулся. Не без боли, но искренне. Она уже знала: его улыбка — редкость. И опасность.
Так началась их короткая симфония — из прикосновений, украдкой брошенных взглядов, слов, полных обещаний.
Глава III. Роза без шипов
Пышная свадьба состоялась 28 июля 1540 года — в тот же день, когда был обезглавлен Томас Кромвель, архитектор недолговечного брака с Анной Клевской. Но 49-летний король не горевал. Он был окрылён, помолодев, казалось, на двадцать лет. Турниры вновь гремели на королевском дворе, танцы длились до рассвета, музыку разносил ветер по залам Хэмптон-Корта. Юная королева была словно живой ручей в иссушенной пустыне стареющего короля. Ведь ей не было ещё и 20 лет. Он называл её «розой без шипов».
Но Екатерина была не так проста. Из любви, из глупости или из наивного упрямства она окружила себя тенями — подругами и воздыхателями своей юности. Среди них был Томас Калпепер, паж короля, к которому Кейт питала больше, чем простую приязнь. А вскоре при дворе вновь появился Фрэнсис Дерем — человек, с которым она в юности делила клятвы и ночи, и которому теперь безрассудно доверила место личного секретаря.
Поздно вечером, когда свечи догорали, а за окнами играли силуэты придворных в последний танец уходящего дня, Екатерина сидела у зеркала. На коленях у неё лежала шкатулка с украшениями. Камни искрились, как её глаза. В дверях появился лорд Томас Калпепер.
— Ваше Величество не спит?
— Я любуюсь. Разве это грех — быть счастливой?
— Счастье — вещь тонкая. Его слышат стены. И у стен, говорят, есть уши.
Екатерина взмахнула рукой, как девочка, прогоняющая назойливую пчелу.
— Пусть слушают. Я ничего не скрываю. Пусть весь двор знает: я любима. Я жива. И мне дарят чудеса. Разве королева должна прятаться?
Калпепер взглянул на неё — долго, тяжело, почти с жалостью. Но промолчал.
Глава IV. Те, кто помнят
Придворные шептались всё громче. Молодой паж Томас Калпепер слишком часто исчезал в коридорах, ведущих к покоям королевы. Слуги вздрагивали при вопросах, старые гувернантки внезапно вспоминали забытое, а среди тени дворцовых арок уже скользили иные силы — враги герцога Норфолка, могущественного дяди Екатерины. Их цель была проста: низвергнуть королеву — подрубить его опору.
Однажды вечером, в золотом свете каминных огней, король слушал музыку. Лютня звенела, как капли дождя. В этот момент в зал тихо, почти бесшумно, вошёл архиепископ Кентерберийский — Томас Кранмер. Он не поклонился сразу. Он знал: не стоит перебивать музыку, если можно дождаться её затихания.
— Ваше Величество, — произнёс он наконец, тихо, будто исповедуясь. — Простите, что нарушаю вечернюю тишину. Но некоторые тени при дворе стали слишком отчётливы.
Генрих оторвался от размышлений, нахмурился:
— Говорите яснее, милорд. Что за тени?
Кранмер склонил голову, делая шаг ближе. В его голосе не было осуждения — только расчётливое сожаление:
— Я бы никогда не стал тревожить Вас слухами. Но это уже не слух. Это... свидетельства. Свидетельства, Ваше Величество, что прошлое Вашей супруги не закончилось брачной клятвой. И оно, боюсь, не уходит, а стучится в двери Ваших покоев.
Генрих побледнел. Он будто услышал хруст собственных костей, под тяжестью очередного предательства.
— Вы уверены?
— Я осторожен, сир. И потому говорю не "да", а "достаточно, чтобы Вы знали". Пока ещё не поздно.
Музыка уже не играла. Только пламя догорало в камине, разрываясь, как сердце.
Глава V: Падение и предательство
Началось расследование. В коридорах Хэмптон-Корта шепот сменился топотом. Допросы шли один за другим — Калпепера, Дерема, Мэнокса... Пажи, служанки, даже старые гувернантки Екатерины — все говорили, и каждый добавлял по капле в чашу обвинений. Екатерину разбудили до рассвета, молча вывели из покоев и посадили под охрану. Двор затих, будто ждал уже написанного приговора.
Король — тот, кто прежде ломал судьбы одним росчерком пера, — теперь не гневался. Он плакал.
Он шептал, сидя в пустом зале, словно сам себе:
— Почему? — голос Генриха дрожал, как у старика. — Почему со мной никто не может быть честен? Я дал ей всё. Всё. А она… она не удосужилась даже быть просто доброй. Просто верной.
Герцог Сауфолк стоял в стороне, говоря тихо, будто боялся, что слова ранят сильнее меча:
— Сир… если то, что говорят, правда… Если она была обручена с Деремом… То её брак с вами может считаться недействительным. Всё ещё можно было бы…
Генрих поднял руку. Не для того, чтобы остановить — скорее, чтобы защититься от слов.
— Было можно. До того, как я велел четвертовать Дерема. До того, как кровь его хлынула под топором. До того, как его голову выставили, как предостережение, на мосту.
Он вздохнул, вслушиваясь в огонь камина:
— Я дал Калпеперу милость. Простую смерть. Он хоть притворялся, что кается… А Дерем — нет. Он стоял, как будто смеялся в лицо. Он её... осквернил. И я… не простил.
Он отвернулся, лицо его было белым, как мел.
— Она могла спастись, Чепью. Одно слово: "помолвка". И всё было бы иначе. Мы бы развелись — она бы ушла, я женился бы вновь. А теперь…
Он опустился в кресло с хриплым выдохом:
— А теперь — поздно. Всё уже сделано.
Когда Екатерина узнала о казнях, что-то в ней сломалось. Она металась по комнате, выдирала волосы, взывала к Деве Марии и писала письма, которые не отправляли. Возможно, если бы тогда она произнесла всего одно слово — "обручение", — история бы пошла другим путём. Но Екатерина молчала. Из гордости, страха или непонимания — никто так и не узнал. И потому — всё было напрасно.
Глава VI. Последняя зима
Зима 1541 года опустилась на Сайон, как саван. Каменные стены бывшего монастыря впитали в себя тишину и страх, а с улиц не доносилось ни смеха, ни гомона — только завывание ветра да скрип заснеженных створок. Екатерина, уже не королева, а просто мисс Говард, жила под стражей. Её лишили всего — титула, свободы, будущего.
— Верните кольцо, — сказал тайный советник с лицом, как резаная доска — оно принадлежало другой.
— Анне Клевской, — прошептала Екатерина, смотря на камень в оправе, словно он мог заговорить. — Он сам дал его мне.
— И сам отнял, миледи. С этого дня вы — ничья.
Она не спорила. Только сняла кольцо — медленно, точно прощаясь с собственной судьбой.
Процедуры суда не было. Лорды Совета пришли за ней внезапно — тишина нарушилась лязгом латных сапог и сухим приказом. Екатерина вцепилась в дверной косяк, как в спасение.
— Нет! Прошу! Я ещё могу... Я готова молиться, отречься... Только не Тауэр.
— Миледи, всё уже решено, — хрипло сказал один из них.
— Где Генрих? Пусть он скажет мне это сам!
Но Генриха не было. Её, бывшую королеву, волокли по лестнице, потом по снегу, потом — в баржу. Вдоль Темзы. Под Лондонским мостом. Где головы её прошлого покачивались на пиках.
— Это Калпепер? — еле слышно прошептала она.
— И Дерем, — ответил кто-то сзади. — Вот как вы теперь расставлены, миледи.
Она не ответила. Смотрела на эти головы, как на предвестие собственной. В ту ночь в Тауэре она не спала. По её просьбе ей принесли плаху. И она репетировала как будет на неё ложиться.
На рассвете она стояла перед толпой, белая, как сама пелена февральского неба. Репетиции не помогли — когда пришло время, Екатерину охватил такой страх, что идти она не смогла: её пришлось нести к плахе на руках, как марионетку, чьи нити порвались. В полном оцепенении, с неестественно прямой спиной, она всё же попыталась сохранить достоинство. Палач действовал быстро — один удар топора, и всё было кончено.
Согласно преданию, её последними словами были:
— Я умираю королевой, но я бы предпочла умереть женой Томаса Калпепера.
Глава VII. Память о розе
Генрих никогда больше не говорил о ней. Он женился снова, но сердце его ссохлось. Он стал стариком, с ожесточённой душой.
Когда топор опустился, не только голова пала, но и остатки иллюзий старого короля. Он остался с безмолвным эхом юности, которую пытался удержать, как змею за хвост.
И ещё долго после её смерти, в своих покоях Генрих слышал шаги босых ног… будто кто-то снова и снова приближался к плахе.