Рассказ Евгении Вечесловой, нянюшки при великом князе Николае Павловиче, о варшавской резне 1794 года
Спустя 4 года, после прибытия моего в Россию к отцу моему, я получила приглашение от г-жи Чичериной ехать с ней в Варшаву, где она по делам своим, должна была увидаться с мужем (Василий Николаевич Чичерин), командовавшим одним из драгунских полков, расположенных на границе.
Я охотно согласилась на ее предложение (17 лет). После продолжительного путешествия, в апреле 1794 года, мы приехали в Варшаву, где г-жа Чичерина не застала своего мужа, но решилась ожидать его. Через неделю после нашего приезда, 17 апреля, в 3 часа ночи, мы были пробуждены необыкновенным шумом на улице.
Одевшись наскоро, мы обе подошли к окну: в это время пламя зажжённого вблизи нас дома русского посланника Игельстрома (Осип Андреевич), осветило толпы вооружённых людей, бежавших по улицам. В испуге, г-жа Чичерина, оставив мне двух детей своих, выбежала из дому.
Тщетно ожидая ее возвращения, я, наконец, решилась искать ее и едва могла найти в квартире хозяйки дома, куда она зашла в беспамятстве. Считая ее за сумасшедшую, эта дама дала ей у себя убежище. Но и тут мы оставались недолго: выгнанные из дому мужем хозяйки, офицером польских гусар, мы не имели бы никакой надежды на спасение, если бы живший в этом доме стекольщик, прусский подданный, не укрыл нас у себя в чулане.
Здесь мы пробыли три дня, пока прошли первые порывы ярости поляков, и тогда наш избавитель, не смея скрывать нас долее в городе, наполненном шпионами, уговорил нас отдаться в плен полякам; но, для большей безопасности, советовал мне, "как иностранке, идти впереди с детьми и кричать по-польски, что я англичанка (Джейн Лайон)".
При выходе нашем на улицу, мы были поражены ужасной картиной: грязные улицы были загромождены мертвыми телами, буйные толпы поляков кричали: "Руби москалей!"
Один майор польской артиллерии в ту же минуту успел отвести г-жу Чичерину в арсенал, а я, имея на руках двух детей, осыпанная градом пуль и контуженная в ногу, в беспамятстве упала с детьми в канаву, на мёртвые тела. Не помню уже, каким образом я очутилась в том же арсенале, где была г-жа Чичерина и где скрывалось до 30-ти русских дам, и в числе их княгиня Гагарина (Прасковья Юрьевна) с двумя сыновьями, генеральша Хрущёва с детьми, г-жа Багговут (Елизавета Яковлевна), Языкова (графиня Анна Васильевна Мантойфель) и другие.
Здесь мы провели две недели почти без пищи и вовсе без теплой одежды. Так встретили мы Светлое Христово Воскресение и разговелись сухарями, которые находили около мертвых тел.
Наконец, один нечаянный случай облегчил нашу участь: против наших окон поляки осматривали карету одного путешественника; узнав от часового польской милиции, что это был англичанин, граф Маккарти, я обратилась к нему с просьбой "помочь нам в нашем ужасном положении".
Он вошел к нам в комнату и так был тронут зрелищем, ему представившимся, что вышел от нас со слезами на глазах и в ту же минуту поехал к английскому посланнику ходатайствовать за нас.
В тот же вечер нам прислали три огромные фуры с соломой, бельём, теплыми одеялами и другими необходимыми вещами, и мы, благодаря попечениям графа Маккарти, последнюю неделю пребывания нашего в арсенал не имели уже такой нужды.
Отсюда мы были переведены в Брюлевский дворец, и хотя, по приказам Костюшки (Тадеуш), содержание наше было довольно хорошо, но жизнь не была еще вне опасности. Перед нашими окнами, в глазах своего семейства, был повешен князь Четвертинский (Антоний Станислав) и с ним 18 поляков, преданных России; по словам наших часовых, та же участь ожидала и нас.
Через 4 месяца мы были переведены в дом, принадлежавший королевской фамилии, в котором содержались в плену члены русского посольства: барон Аш (Иван Федорович), Бюлер (Карл Яковлевич) и другие.
Здесь мы пробыли до первых чисел ноября, когда Суворов (Александр Васильевич), после штурма Праги, вступил в Варшаву. Тут я в первый раз видела этого необыкновенного человека.
Все время нашего заключения мы были постоянно в таком страхе, что даже когда польские часовые нас оставили и явились наши избавители, то все дамы спрятались в последнюю комнату и оставили меня одну говорить с вошедшими офицерами.
Увидев странный костюм старика, я, несмотря на его ответ, что "он русский", не хотела впускать, но стоявшие позади его Чичерин и Горчаков (как я узнала после) сделали мне знак, чтобы я не противилась ему - это был сам Суворов.
Войдя в огромную залу и увидев себя в зеркалах, которыми были украшены все стены, он схватил себя за голову и, прыгая, закричал: "Помилуй Бог! Я 20 лет не видал себя в зеркале!" После этой сцены, Суворов вошел в комнату, где находились дамы, и поздравил их с освобождением от плена.
Так кончилось наше семимесячное заключение. Впоследствии этот случай доставил мне счастье быть представленной Императрице Екатерине II, которой угодно было назначить меня на службу ко Двору.
