Все, что неожиданно изменяет нашу жизнь, — не случайность. Оно — в нас самих и ждет лишь внешнего повода для выражения действием.
В. Брюсов
Начните с самого начала, если не читали:
Глава 1, Глава 2, Глава 3, Глава 4, Глава 5
Людей на похоронах было мало. Несколько подруг, коллеги, да соседи. Николай Борисович не выпускал из рук ладонь Матвея. Со стороны казалось, что мальчик не осознавал, что происходит. Просто стоял и смотрел на гроб, на чёрную кучу земли. Но мужчина знал, чего стоит ребёнку эта выдержка. За последние двое суток Матвей спал всего восемь часов. Остальное время плакал. В ночь перед похоронами Николай Борисович чуть ли не силой заставил его выпить успокоительное. Пригрозил вызвать скорую, если он будет артачиться. Только после лекарства Матвей заснул, а Николай Борисович ещё долго сидел рядом с ним и вытирал уже свои слёзы. Что будет с Матвеем?
То же лекарство он заставил его выпить утром, едва мальчик проснулся. Силой накормил, уговаривая, как маленького или, прикрикивая, когда сил говорить не оставалось. Никогда прежде он не видел Матвея в таком состоянии и очень опасался за него.
Похороны тягостны всегда. Здесь примешивается почти физическое чувство потери близкого человека, когда тебе словно отрывают что-то. Ты видишь человека в последний раз, и от этого грудь распирает жгучей болью, которую ничем не унять. Одновременно с этим хочется, чтобы всё это быстрее закончилось, словно с завершением самой процедуры боль исчезнет.
Николай Борисович держал Матвея за руку и думал о том, что если бы ему дали выбор, то он не задумываясь, отдал остаток своей жизни Анне. Она вырастила бы сына, а может быть, родила ещё одного ребёнка от Виктора. Нянчила бы внуков и пекла пироги в своей квартире. Создала бы ту семью, которой у самой никогда не было. Она справилась бы и восстановила бы ту семейную цепочку, что прервала её непутёвая мать.
А ему, куда ему тратить свою жизнь? Глобально — некуда.
— Мама! Не надо!
Из раздумий его вывел крик. Матвей вырвал руку из ладони и бросился к могиле. Ещё мгновение и упал бы вниз. Опустился на колени и зарыдал, роняя горячие слёзы в чёрную яму.
— Что теперь будет с Матюшей? — спросил он у Лили, когда прошли поминки, и мальчик, вымотанный от переживаний, перепадов температуры: от морозного воздуха до жаркой столовой, уснул.
— В детский дом заберут. Помнишь, я заходила к вам с женщиной? Это опека была. Хотели сразу забрать, но мне удалось убедить, что Матвей в безопасности, и что отвозить его в казённый дом сейчас, значит, ещё больше травмировать.
— А может, кто усыновит его?
— Кто?! Сам же знаешь, никого у Ани нет.
— Ну а вдруг из подруг кто-нибудь?
— Это вряд ли... На поминках поговорила с некоторыми, осторожно так спросила, но нет... У всех ситуации сложные. Кто разводится, кто со свекровью ютится, у кого своих трое. Сложно, в общем.
— Ну а ежели я попробую? Что думаешь?
— Не знаю, Коля... — покачала головой Лиля. — Ты уж извини, но староват ты...
— Зато жильё есть, пенсию хорошую получаю. Ведь должны понять, что это лучше, чем в казённом доме!
Женщина неопределённо пожала плечами, мол, мне сие неизвестно.
******
— Извините, Николай Борисович, — женщина с печальным взглядом смотрела на него, поверх оправ очков, — Но мы не можем назначить вас опекуном Матвея.
— Почему? — глядя на неё, мужчина не ожидал иного ответа, но сердце всё равно ухнуло вниз.
— Вы не родственник Ковальчук. Вам почти шестьдесят восемь лет. У вас, простите, нет и не было своей семьи, а значит, нет соответствующего опыта. У Ковальчук скоро переходный возраст, а это всегда сложности, как в физическом плане, так и в психоэмоциональном. Комиссия сомневается справитесь ли вы с такой задачей.
— Послушайте, я для Матвея всё равно что дед. Ему сейчас десять, а общаться мы начали, когда ему ещё и трёх не было. Аня всегда спокойно оставляла мне ребёнка, даже несмотря на то, что своей семьи у меня нет. Да и отсутствие семьи не означает отсутствие опыта общения с детьми! — горячо убеждал Николай Борисович. — У меня десять племянников, у некоторых уже дети есть! Я родился после войны, старший в семье. Все дети на мне были! А тогда ведь ни памперсов, ни всех этих бутылочек... И ничего, все выросли, ни одного не загубил! А Матвей уже большой, за ним ухода, как за малышом, не требуется.
— Всё понимаю, Николай Борисович...
— Я Матвея из школы забирал два года: не разрешали одному ходить. Вы в школу-то запрос сделайте, я же там какие-то бумаги подписывал! — перебил он женщину с печальным взглядом. — У соседей спросите, вон хотя бы Лилия с Дмитрием, на одной площадке живём. Они подтвердят! И с маленьким я сидел, и с большим! Он на дачу ко мне с пяти лет ездит без матери!
— Николай Борисович, ваши справки говорят о том, что со здоровьем у вас проблемы... Сахарный диабет... Инсулин.
— И что? Сейчас у каждого второго диабет. Как Матвею это мешает?
— Вам нужно специальное питание...
— Как это мешает? — повторил он вопрос.
— Матвей не должен соблюдать диету из-за ваших болезней.
— Да кто ж его на диету посадит? А то я не знаю, что ему сейчас питание, как никогда важно: растущий организм!
— Николай Борисович, я всё понимаю. И ценю вашу привязанность к мальчику, но увы, не я это решаю, а специальная комиссия. И, ей кажется, что Матвею будет лучше в детском доме.
— То есть, по-вашему, в детдоме лучше, чем с родным человеком? Вы спросите его как он меня называет? Дедом он меня зовёт! Это же неспроста! — Николай Борисович вскочил, не в силах больше сдерживать эмоции.
— Сядьте, пожалуйста...
— А, ну вас! Раньше детские дома пустыми старались сделать, а сейчас наполнить хотят! Да что же такое творится? Мир перевернулся!
Схватив со спинки стула ветровку, Николай Борисович сгрёб в охапку документы и, хлопнув дверью, вышел из кабинета. Женщина с печальным взглядом сложила листы бумаги в стопку, вложила в папку и крепко завязала бантиком два шнурка. Машинально провела по поверхности ладонью, словно разглаживая фамилию, написанную маркером на обложке. «Ковальчук М.С. (2003 г.р., сирота)» — гласила надпись.
Ей не было жаль этого мужчину. Как и не было жаль мальчика. За несколько десятков лет она уже привыкла и к отказам, и к согласиям. Это по молодости она переживала за каждого, а сейчас... Хотя может быть, правильно было отдать мальчика старику. Но...
Комиссия посчитала, что состояние его здоровья опасным. У него и с суставами проблемы, и диабет, и кардиограмма не самая лучшая. А если что-то случится? А он один, и родни у него в городе нет. Как ребёнок переживёт ещё одну потерю? А переходный возврат? Все прекрасно помнят его по своим детям: время очень турбулентное. И председатель комиссии в тот день была не в духе — досталось на совещании в администрации как раз за похожее дело. Может, в другой день решение было бы иным... Но получилось так, как получилось. Значит, судьба у Ковальчука такая.
— Деда, и что я теперь здесь останусь? Навсегда? — чуть не плача, воскликнул Матвей.
— Не навсегда, Матвей, — устало ответил Николай Борисович и прижал мальчика к себе. — Что-нибудь придумаем, но пока не отпускают тебя ко мне. Прости, сынок.
— Я сбегу отсюда! — горячо воскликнул мальчик. — Я не буду здесь жить! Ненавижу это место!
— Матвей, послушай...
— Не хочу ничего слушать!
Матвей вскочил и убежал, а Николай Борисович обессиленно сидел на жёсткой скамье в пустом коридоре детского дома.
— Это пройдёт, — услышал он и поднял голову.
Невысокая пожилая женщина в белом халате стояла поодаль. В руках швабра, рядом ведро.
— Пройдёт... — повторила женщина. — Они все так реагируют, сопротивляются. Потом свыкаются. Но вот такие взрывы неизбежны.
— А если на самом деле сбежит?
— Найдут, — уверенно сказала женщина. — Сбегают иногда, но всех возвращают. Да и они потом свыкаются, начинают общаться. Ребята-то у нас неплохие здесь, и воспитатели хорошие.
— Детский дом есть детский дом. Родного не заменит.
— Да кто же спорит? Родного ни один не заменит. Тут некоторых из таких бомжатников привозят, а они всё равно домом его считают. Скучают по этим баракам, хвастаются, как там хорошо. Как ни крути, а каждому хочется свой дом, каким бы он ни был.
— Вот и я хотел Матвея к себе забрать. Мой дом — его дом. А не разрешили. Проклятая бюрократическая машина!
— Понятно... Жаль, что так вышло. Попробуйте ещё раз попозже.
— Попробую. Только моложе я не стану, и здоровья не прибавится.
— Все мы ходим под богом, и только ему одному известно, как лучше. Верю, что всё получится у вас. Вы главное не сдавайтесь, пробуйте снова и снова.
— Спасибо.
— А пока приходите к нему почаще, общайтесь.
— Приходить буду, обязательно. Хоть каждый день приходил бы, да у вас тут время посещений ограниченное. А он то в школе, то уроки делает, то что-то ещё... Распорядок...
— Да. Директор у нас строгая, любит, чтобы всё было по распорядку. Но и с ней можно договориться. А знаете что?
Последнюю фразу женщина воскликнула с таким воодушевлением, что Николай Борисович впервые за всё это время почувствовал, что сейчас прозвучит хорошая новость.
— Что? — с надеждой спросил он.
— Приходите к нам на работу! Мужских рук у нас не хватает. С прошлого года дворника найти не можем. Летом ещё справлялись сами, а зимой... Снег, конечно, чистим. Но поверьте, без восторга. Особенно весной, когда он тяжёлый, когда то снегопад, то дождь. Может, хоть до весны выручите нас, и сами ближе к Матвею будете? И для опеки это плюсом будет. Что скажете?
— А почему бы и нет? Как вашего директора найти?
— Марина Геннадьевна у себя была, давайте я вас провожу.
Директор детского дома с сомнением посмотрела на Николая Борисовича, и он уже в который раз пожалел о том, что никогда особо о своём здоровье не заботился, а оттого и выглядел старше своих лет. Он не стал сочинять, а рассказал всё как есть. Да и директор видела его в холле рядом с новеньким, историю мальчика, несомненно, знала.
Они проговорили почти час, и Николай Борисович, выходил из кабинета уже трудоустроенным.
~~~~~~
Продолжение ЗДЕСЬ
